Сады и дороги. Дневник - Эрнст Юнгер

Через Порсьен, Вадимон, Фройикур. Это та самая местность, где я лежал в 1915 году, с ее домами из белого мелового камня, который красиво обрамляется у окон и дверей полоской матово-красного кирпича. Под выцветшей с течением лет штукатуркой проступили указатели дорог и надписи времен тогдашней дислокации нашего гарнизона. Я испытал при этом странное чувство — как будто они вспыхнули под действием рентгеновских лучей.

В первом же населенном пункте, Адоне, свежие могилы на деревенской площади, где позавчера полевая кухня опрометчиво взялась раздавать пищу при свете дня и тем самым предоставила самолету удобный случай для налета. Тридцать два убитых. Клочья обмундирования до сих пор валяются вокруг.

Переход был утомительным; люди, однако, держались молодцами. Иным не терпелось проявить ту же выносливость в бою — то, как после тяжелого марша, не передохнув, они без единого слова возражения, даже, может быть, разочарования, заслушивали приказ к новому отправлению в дорогу, было просто феноменально. Молча, довольствуясь малым, двигались они на пределе человеческих сил.

Во второй половине дня в Бюси-ле-Пьерпонте, одном из типичных захолустий меловой провинции, к единственно сохранившемуся колодцу которого повара и ездовые по нескольку часов выстаивали в очереди за водой. На деревенской площади две боевые машины: маленькая немецкая и тяжелая французская по имени «Атос», окрещенная так, вероятно, каким-нибудь заядлым читателем «Трех мушкетеров». Я залез внутрь и вынужден был, как всегда, констатировать, что в этих воняющих маслом, бензином и резиной штуковинах я чувствую себя в высшей степени неуютно.

Прогулка по садам, где возились куры, кролики, хрюшки. Падаль тоже там и сям валялась на грядках. Я насобирал здесь зеленого горошка и корешков, надергал редиски. Снова выбыли из строя две лошади. Поэтому я бросил здесь очередную повозку.

Под вечер через населенный пункт прошли свыше тысячи пленных французов. Я побеседовал с некоторыми; они рассказали, что война для них длилась всего десять минут, в течение которых их, по выражению одного эльзасца, «стер в порошок» немецкий танковый полк.

ЛАНДИФО, 30 мая 1940 года

В полночь отдача приказа. Вскоре после этого общий подъем и марш через Эбулё, Марль, ле Эри-ля-Вьевиль. В Марле наш путь лежал через гигантское винохранилище, из которого осуществлялась раздача войскам. Я заставил их расщедриться на два бочонка красного вина и бутылку коньяка в придачу.

Мертвые животные: главным образом лошади, сильно распухшие, с непомерно вздыбленными половыми органами. Синие, зеленые и золотистые мухи сновали по их туго натянутой шкуре, осы тоже глодали их кожу. Они умерли от изнурения; когда мимо проходят другие лошади, видишь, как утомленно ступают они на передние ноги и, словно в последнем протесте, задирают шеи. Кроме того, мертвые собаки, угодившие под колеса автомобилей или сдохшие от голода на цепи; коровы, куры, овцы, очень много кроликов и кошек. Несколько раз мне даже показалось, будто из недр оставленных строений доносился вопль запертых там животных.

Размещение в Ландифо, в пустом доме.

ЛАНДИФО, 31 мая 1940 года

День отдыха в Ландифо. Всю ночь мне снилось, что я продолжаю наш марш.

В полдень отправился бродить по вымершим хуторам и близлежащим угодьям. Погода стояла ветреная и душная. Я стал замечать, что в абсолютном одиночестве, вдали от отряда, у меня вскоре появляется ощущение боязни. Читал письма, рассматривал фотографии в покинутых жилищах, подобные документам ушедшей культуры.

В замке остановились летчики, чтобы подготовить здесь квартиры для штаба. Они прибыли из Булони, как рассказал мне майор, с которым я разговорился. От него я услышал такие подробности, которые для старого знатока сражений военной техники показались просто поразительными. Большие препятствия прежних времен, такие как Сомма, Верден или Фландрия, настолько крепко запечатлелись в памяти, что укрепленные позиции и сегодня по инерции считаются непреодолимыми. А между тем, в извечном состязании огня и движения, огонь, похоже, снова оказался оттесненным, ведь быстрые соединения зачастую оперируют вдали от пехоты. Так случилось, что однажды мой майор оказался примерно на два дневных перехода впереди своей собственной пехоты, чтобы подготовить постой в каком-то замке. И, появившись, узнал от владелицы замка, которая, видимо, не знала немецкой формы, что комнаты-де уже подготовлены — правда, как затем оказалось, для английского штаба, который в тот же день предупреждал о своем прибытии. Эта история напоминает мне Семилетнюю войну.

ЖЕРСИ, 1 июня 1940 года

Ночью тяжелые сны, как будто покинутые жилища заплетались некой тканью, поросшей буйной сновидческой флорой. Мне чудилось, будто я разглядел самую суть и каркас этой войны.

Следующий день отдыха в Ландифо. В первой половине дня построение по полной форме, затем прогулка до одинокой мызы. Индюк, куры, утки с отливающими металлом перьями и красными роговыми клювами на пустом дворе. В амбаре шерсть, овес, кукуруза и зерновой хлеб. В столовой на белой скатерти со всевозможными бокалами был накрыт торжественный обед на множество персон. Остатки кур и гусей уже подозрительной свежести еще лежали на блюдах, а среди опорожненных наполовину винных бутылок стояли такие же, полные оливкового масла и ветеринарных лекарств, видимо, принятых разгоряченными бражниками за ликеры.

Перво-наперво я набрал по курятникам яиц, а затем, словно опьяненный одиночеством, дал волю несдержанности. Так, я забрался на высокую водонапорную башню. На одной из входных площадок я разглядел большой красный огнетушитель, и, поскольку мне никогда не случалось видеть эти предметы в эксплуатации, я ударил им об пол и выпустил из него белую пенистую струю. Однако внезапно, в самый разгар этих занятий, на душе у меня стало отвратительно, и я вернулся обратно в городок. Там я приказал прибраться в жилых помещениях, а потом мы зарезали быка. И как раз, когда все уже было готово, поступил приказ выступать.

Совершив ночной переход, мы достигли Жерси, где застали лишь несколько жителей. Мы втроем разместились у одной пожилой дамы, которая встретила нас так, словно ждала от нас самого худшего.

ЖЕРСИ, 2 июня 1940 года

Разговор с пожилой дамой, отмерившей уже седьмой десяток. Ее дети и внуки бежали, она даже не знает, куда. Она рассказала мне, что при нашем приближении возникла настоящая паника. Когда же в окрестностях Жерси завязался небольшой бой, ее дочь с детьми кинулась в автомобиль и помчалась отсюда, а пули уже свистели вокруг машины. Старушка захворала, как хворает растение, которому подрезали корни. Я утешил ее, как мог, и приказал ординарцам, ребятам весьма толковым, снять с нее бремя всякой работы, в том числе и связанной с приготовлением еды.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});