Сады и дороги. Дневник - Эрнст Юнгер

К обеду Рэм притащил с огородов молодой картофель и первую черешню. До сего момента я предавался старому пороку — рвал прямо с куста зеленый горошек. Мне кажется, что с ним поглощаешь толику экстракта тончайших энергий природы.

Вчера, когда остальные батальоны полка двинулись по направлению к Суассону, наш, к великому сожалению, на короткое время был откомандирован от 9-й армии в Лаон, чтобы до подхода других подразделений обеспечивать там порядок. В рамках этого задания моему попечению вверялся Верхний город, и в частности цитадель, музей и кафедральный собор.

В Верхнем городе, особенно по ночам, еще царило состояние анархии. Хотя он почти полностью был покинут жителями, однако в таком месте всегда остается известный осадок, который легко смешивается с отрицательными элементами, имеющимися во всяких войсках. Поэтому я приказал обходить узкие улочки многочисленным патрулям и дозорам, которые должны были задерживать каждого, кто без соответствующих полномочий был обнаружен в домах, а также пьяных и всех подозрительных лиц, и сажать их всех до утра под замок в каземат цитадели; в полдень я буду с ними разбираться.

Цитадель, старинное укрепление с высокими стенами, сегодня не имеет военного значения. Она служила всего лишь местом расквартирования войсковых частей, и ее огромный двор, крепостные рвы, казематы и хозяйственные помещения я застал в неописуемом состоянии. Предметы снаряжения, брошенное оружие, мебель, автомобили, полные вина бочки и полные консервов ящики валялись кучами, подобно выброшенным морским прибоем на берег вещам с утонувшего корабля или остаткам какой-то барахолки, над которой пронесся ураган.

В музей, содержащий скромную провинциальную коллекцию, я назначил караульное отделение. Я увидел там портрет кисти Грёза, кроме того — картины родившихся здесь, в Лаоне, братьев Ле Нэ, одну прекрасную копию Рубенса кисти Делакруа. Особенно понравилось мне подаренное городом Наполеону III полотно с изображением цветов. Персики и астры в ярких лучах солнца, а рядом — голубое пятно ириса, смотревшееся на темном фоне просто удивительно. Зной и прохлада чудесным образом сохраняют здесь равновесие. Я приказал составить опись. Недоставало трех живописных полотен; ларь, в котором хранились монеты, был пуст.

Наконец, я поставил охрану в кафедральном соборе. Она состоит из наблюдателя за самолетами на башне, двойного поста у портала и патруля внутри, замещающего церковных служек и следящего за подобающим поведением посетителей. После вчерашнего беглого осмотра этого архитектурного сооружения, я сегодня в первой половине долго находился под его высокими сводами. Как и в первый день, оно показалось мне великолепным. Особенно захватило меня простое движение его линий — например то, как легко и непринужденно несущие колонны разворачиваются в листья капителей. Здесь догадываешься о чудовищной силе еще не родившихся столетий, до времени дремлющей в почках.

На башне, с высоты которой перед моим взором развернулись широкие дали с рельсовыми путями железных дорог, с катящимися по улицам машинами, аэродромами с заходящими на посадку и взлетающими самолетами, я постиг согласие между тем, прежним, и нашим временем. Я почувствовал, что оно просто не может стать для меня чужим, и поклялся себе никогда впредь не забывать того, чем я обязан предкам.

Химеры, как бы подкарауливая, глядят на землю. Некоторые из них, в точном соответствии с зоологическим миром, были, например, похожи на летучую мышь, рысь, волка, кошку, а внизу слева, у большого портала, на самого настоящего гиппопотама, причем все детали были схвачены с неподражаемой точностью вплоть до расположения ушей. Другие изображения, например с головами нерадивых монахов, обнаруживают черты трансцендентной физиогномики. Но наиболее странное впечатление производят те, что ведут свое происхождение из царства демонов; окаменелости какого-то отмершего опыта, которые вызывают в нас странное влечение, смешанное с ужасом. Мы чувствуем, что подобное нельзя просто выдумать. Я вспомнил об Акрополе, где такие изображения закапывались глубоко под фундаменты. Какое разительное отличие от этих стай призраков и скоплений духов высоко в воздухе! Сколь странен вид пасущихся стад крупного рогатого скота, которые видишь сквозь леса колонн на башнях. Сегодня я постиг смысл этих кафедральных соборов как творений, жизненных творений, безмерно далеких от мертвых масс музейного мира. Мысли этой содействовало и то, что эта церковь была под моей защитой; я, как будто она сделалась совсем-совсем маленькой, прижал ее к своей груди.

Со своими двумя офицерами я живу на рю дю-Клуатр, в квартале нотаблей, которые все без исключения бежали очертя голову, побросав свои роскошные дома. Здесь мы столкнулись с таким уровнем наслаждения жизнью, какой в Германии уже давно неизвестен. Мы, настоящие санкюлоты, победители, если и не совсем без штанов, то уж, во всяком случае, в штанах из древесного волокна, не без изумления взирали на то, что в мире еще не перевелись такие сокровища — как, например, погреб моего неведомого хозяина с собранием бургундских вин на полках и стеллажах, закрывавших стену чуть ли не до самого потолка. Было бы, без сомнения, безрассудством дать пропасть столь хорошим вещам; поэтому вчера мы втроем устроили при мерцании свечей дегустацию вин, в результате которой мягкое «Vougeot» получило первый, a «Chambertin» — второй приз. Очень сильным оказалось и «Beaune» урожая 1934 года, украшенное прекрасным девизом: «J'aime à vieillir»[128].

Ночью душно. Снова бомбы поблизости, дробь разрывов — читая в постели, я услышал, как над крышами, подобно опасным насекомым, с жужжанием пронеслись самолеты. Снова погрузился в Бернаноса. Такого рода критические дискуссии, скажем, по поводу Морраса[129], изрядно набили мне оскомину в связи с немецким национализмом — хорошо, если все это изливается только на армии, подобно безымянным ливням дней и ночей, сила которых вращает в долине мельничные колеса. Полемический задор любого из таких заметных умов всегда оставляет чувство неловкости. Всякое спорное утверждение, сдерживаемое про себя, идет тебе в заслугу, и тем скорее, чем больше в нем остроумия.

Прервался на Мопассана: его дешевый томик я нашел среди коробок с конфетами и совершенно интимных вещей на ночном столике рядом с кроватью. Он относится к тем авторам, которых я начинаю ценить все больше и больше — здесь сила индивидуальности держится на том, что проявляется как унаследованное качество, что в конечном итоге ложится на чашу весов. Есть такой вид легкости, который настолько скрывает труд, самое сокровенное ядро работы, что ее на первых порах недооцениваешь. Верное же представление дает только оригинал. Абсолютная элегантность одного из таких простых слов, как, например, nous faisons[130], стала мне совершенно ясной при чтении — я увидел, как оно в обороте речи сверкает подобно рыбке, стремительно взлетевшей над водой. Бесподобны остроты, придающие завершающий глянец, благодаря которому содержание рассказа вспыхивает дополнительным светом; они в известной мере довершают формулу.