История британской социальной антропологии - Алексей Никишенков

Лич считал, что ни Кембридж, ни Оксфорд не стали родным домом для антропологов в первой трети ХХ в. и не случайно именно ЛШПЭН была для них особенно привлекательной, ведь она создавалась людьми с ярко выраженной социалистической (в форме фабианства) ориентацией. В ней преподавали и учились выходцы из низших слоев среднего класса и, что было шокирующим моментом для рубежа XIX – ХХ вв., иностранцы и даже цветные[470]. ЛШПЭН стала пристанищем для российского подданного Э. Вестермарка, а позже для австрийского подданного Б. Малиновского и целой когорты выходцев из доминионов, колоний и стран Центральной Европы, Китая и др.

Надо признать, что суждения Лича отмечены горькой иронией. Он искренне сожалеет о таком состоянии вещей, хотя и признает, что сам он по происхождению и воспитанию принадлежит к старой «интеллектуальной аристократии» (его дядя – великий историк сэр Генри Хоуорт, автор многотомной «Истории монголов», удостоенный всех существующих знаков академического отличия)[471]. В его суждениях действительно есть доля истины, о которой в антропологических кругах официально никогда не было принято говорить; не случайно название его статьи – «Проблески того, о чем не принято упоминать в истории британской социальной антропологии».

Взгляд Лича на историю британской социальной антропологии не лишен некоторых эвристических возможностей. Он позволяет поставить несколько вопросов, непривычных для традиционного науковедения. Например, почему подавляющее большинство тех, кто заложил основы этой науки, и тех, кто пришел в нее в первой трети ХХ в., не являются выходцами не только из среды «интеллектуальной элиты», но и из числа укорененных в культурно доминирующие слои Англии. Почти все они – либо из радикальных протестантских сообществ (в особенности из квакеров, которым до середины XIX в. вообще был закрыт путь на государственную службу и в университеты), либо из национальных меньшинств Великобритании (всем известна роль шотландцев, ирландцев и валлийцев в создании теоретических основ антропологии), либо иммигранты из стран континентальной Европы, колоний и доминионов. В свое время эти вопросы поставил немецкий антрополог Юстин Штагль и пришел к не лишенным интереса выводам об особой роли маргинальности (социокультурной, этнической, психологической и т. п.), порождающей особую чувствительность к культурной «инаковости» и культурной границе, которые определяют специфику антропологического познания[472]. Можно предположить, что состав первой когорты антропологов был не случаен, так же как нельзя назвать случайной и реакцию на него со стороны университетской элиты.

Как говорил в 1913 г. на собрании Британской ассоциации содействия развитию науки Роберт Маррет (преемник Тайлора на посту преподавателя этнологии Оксфордского университета), количество студентов Оксфорда, избравших специализацию по антропологии, увеличилось с одного в 1906 г. до 34 в 1912 г., причем среди них было много чиновников колониальной службы (21 человек). На глазах формировалась корпорация антропологов, получивших университетское образование по этой специальности. Изменился и состав Королевского антропологического института. Если в его Совет в 1893 г. входило менее половины тех, кто профессионально занимался антропологией (главным образом, в музеях, но также и в университетах, включая сюда археологов, фольклористов и лингвистов), то к 1910 г. таких стало более двух третей, правда, «Хэддон был единственным антропологом-полевиком среди десяти президентов Института, занимавших этот пост между 1900 и 1920 гг.»[473]. Как бы то ни было, для нас важно то, что, несмотря не препятствия, стоящие на пути первопроходцев социальной антропологии, они были преодолены, и эта наука медленно, но верно закрепилась в академической системе.

2.6. Эволюционистская парадигма в состоянии кризиса

Эволюционистская парадигма, казавшаяся на протяжении десятилетий продуктивной базой многих исследовательских проектов и не вызывавшая сомнений практически ни у кого из ученых, на рубеже XIX–XX вв. стала явственно проявлять признаки по знавательной слабости. Как уже было отмечено, доминирующая в этой науке теория эволюции брака и семьи, основы которой были сформулированы Мак-Леннаном, начиная с 70-х годов подвергалась критическим нападкам вначале со стороны Г. Мейна и Л. Г. Моргана, затем в трудах Э. Вестермарка и др. Теория эволюции религии, магии и мифологии, предложенная Э. Тайлором и развиваемая Дж. Фрэзером, стала объектом разрушительной критики Э. Лэнга. Эта критика чаще всего не затрагивала общетеоретических положений доктрины эволюционизма, но порождала порой сомнения в их исследовательской эффективности. Такие сомнения усиливались и в результате появления все возрастающего количества новых эмпирических фактов, полученных в полевых исследованиях, проведенных по-новому – теоретически подготовленными наблюдателями при непосредственном контакте с «примитивными» народами. При всей эволюционистской ориентированности этнографов новой формации – Л. Файсона, А. Хауитта, Б. Спенсера, А. Хэддона и участников его «кембриджской экспедиции» – новое отношение к фактическому материалу не всегда позволяло легко вставлять его в существующие эволюционистские схемы.

Британская социальная антропология, даже в лице признанных лидеров эволюционизма, испытывала потребность в совершенствовании своих познавательных принципов. И, как это часто бывает в истории науки, появились люди особенно чувствительные к потребности поиска более адекватных подходов в решении существующих научных проблем. Наиболее активным в этом плане среди антропологов своего поколения был У. Риверс. Именно в его исследовательской деятельности с особой выразительностью проявились противоречия, сомнения, неудовлетворенность существующими теоретическими схемами, что вообще стало характерным для антропологии его времени. Можно сказать, все это достигло в его сознании размеров критической массы и нашло выход в формулировании самых разных методологических концепций, настолько разных, что, на первый взгляд, они производят впечатление взаимно отрицающих точек зрения.

Уильям Хальс Риверс (1864–1922) родился в семье англиканского священника, выпускника Кембриджа, который на какое-то время сложил с себя сан и работал логопедом. Особую роль в раннем интеллектуальном развитии Уильяма сыграл его дядя по матери – скандально известный в академических кругах Джеймс Хант, основатель Антропологического общества Лондона, автор расистских теорий. Первое знакомство с антропологией Риверс получил еще в детстве в обширной библиотеке своего дяди, что, впрочем, не вылилось тогда в желание стать антропологом. Он обучался медицине в Лондонском университете, и после получения степени бакалавра в 1886 г. два года служил судовым врачом на пароходе, совершавшем плавания в Америку и Японию. Во время этих плаваний он основательно изучил работы Г. Спенсера и задумался над возможностью соединения теории эволюции последнего с конкретными физиологическими исследованиями. Завершив карьеру судового врача в 1888 г., Риверс стал всерьез заниматься исследованиями в междисциплинарной области психологии, психиатрии и физиологии чувств на медицинском факультете Лондонского университета, где в 1891 г. защитил диссертацию. Два года он занимался нейрохирургией и неврологией в Национальном госпитале. В 1893 г. был зачислен преподавателем «физиологии органов чувств» Кембриджского университета. Здесь он создал первый в Великобритании курс лекций по экспериментальной психологии и в 1897 г. был назначен преподавателем по этому предмету. Стремление совместить свою работу по медицинской специализации с эволюционной теорией послужило Риверсу одним из стимулов присоединиться к экспедиции А. Хэддона в Торресов пролив, так как там предполагалась возможность изучать экспериментально психологический механизм восприятия окружающего мира у народов, стоящих на разных стадиях социальной эволюции.

На первых порах своей исследовательской деятельности в социальной антропологии Риверс был убежденным сторонником эволюционизма как в общетеоретическом плане, так и в решении конкретных проблем изучения первобытности. Центральным пунктом его антропологических штудий изначально были брак, семья и системы родства. Первоначальный материал по этой проблематике он собрал еще во время экспедиции на островах Торресова пролива, а в последующих своих индивидуальных поездках – среди народности тода Индии и островитян Меланезии. В теоретическом плане его изучение родства опиралось преимущественно на работы Л. Г. Моргана, которые он считал высшим достижением в этой области науки. В своем первом крупном антропологическом труде «Тода»[474], который обеспечил Риверсу прочную репутацию профессионального антрополога-полевика, он занял последовательную эволюционистскую позицию, используя при анализе материала категории «пережиток», «эволюционные стадии», «переходные состояния» и т. п. Он поставил перед собой задачу обнаружения матрилинейных родов, так как в антропологической традиции уже утвердилось мнение об особом архаизме культуры этого народа. Дж. Мак-Леннан, кстати, начал изучение первобытного брака именно с материалов по тода, среди которых он, опираясь на данные местного автора, зафиксировал следы промискуитета, полиандрию, обычай убийства девочек и брак умыканием, а также «наиболее древнюю систему кровных связей, определяемую исключительно через женщин». Хотя Риверс искренне стремился привести свои суждения в соответствие с существующим теоретическим уровнем науки, утверждая в книге «Тода», что у «тода существует полный промискуитет и (человек)… принадлежит к группе своей матери, потому что отцовство неизвестно либо несущественно»[475], матрилинейности у тода он фактически не обнаружил, более того, он обнаружил, «что они стоят на такой стадии эволюции, на которой общие узы, создаваемые членством в клане, в значительной степени заменены узами, создаваемыми семьей»[476]. Явное противоречие между признанной научной теорией и наблюдаемыми в поле фактами Риверс, как начинающий антрополог-теоретик, смущенно отнес к несовершенству своих наблюдений. Эта ситуация сама по себе ставила под сомнение не только компетентность этнографа-полевика (к этому времени Риверс пользовался репутацией лучшего в этом деле), но и эмпирическую обоснованность классической эволюционной теории Мак-Леннана и, каким-то образом, эволюционистский стиль обращения с фактами.