Память по женской линии - Татьяна Георгиевна Алфёрова

файлов, даже внутри обложек бумажных книг не удерживали от притяжения темной вседозволенности. Ведь это были просто беззащитные выдуманные слова. А реальные ее романы – эхо, всего лишь эхо вычитанного вымысла.

Требовалось что-то решать, потому что заочная учеба в институте не могла быть опорой. И Вере повезло, как везет детям: нашла работу по будущей специальности, пусть в небольшой компании. Теперь у нее были работа на неделе и семья по выходным (учеба, свидания или книги – вечерами). Очень быстро, как у детей, опоры (работа и семья) сплавились в единое жизненное плато. Как всякое плато оно имело лишь два измерения, но держало крепко. Два измерения без третьего, дающего объем, существовали лишь для Веры, другие-то, взрослые, по-иному воспринимают.

А время идет, что-то снаружи происходит, Веры не касаясь: два года, три и вот уж совсем незаметно пять. Ох, уже касается, ранит: умирает папа. Мама и бабушка, семья то есть, сами норовят по выходным опору искать. В Вере.

На работе тоже… Проблемы на работе. На Веру принялись надеяться, давно ведь работает. Тяжело! Но, не признаваясь себе, приятно же!

Хотя что уж приятного в том, что папа умер. От Веры ждут поддержки, ждут, что она сама станет жизненным плато для своих близких. Обретет незыблемые измерения, пусть два. Устойчивые. Практически вечные – еще на десять лет или двадцать. Не навсегда же? Нет?

А что Вера? Вера отзывается, как эхо, она готова. Она привыкла жить в двух измерениях. Тем более что учеба закончилась, а романы в жизни случаются реже, чем в книгах. Вера готова, но надо отдохнуть, прежде чем окончательно лечь двумя измерениями в семье и на работе. И она берет тайм-аут, едет в отпуск в Турцию. В последний раз перед взрослой жизнью. На сей раз одна, без подружек, по-взрослому.

– Я ничего тебе не обещаю, – сказал Павел в прохладном номере отеля: кондиционер включен на «полную громкость», потому что они задыхались от потного и сладкого труда любви. – Я не могу быть опорой. Терпеть ненавижу клятвы и заверения.

– Ничего, – повторила Вера и перевернулась на бок, чтобы встать, но он удержал ее, придавив потное, несмотря на прохладу, беленькое плечико тяжелой ладонью.

– Лежи! Что принести? Вина? Минералки?

Так Вера поняла, что ее плато стало объемным, третье измерение вырвалось на свободу и образовало пространство.

Они пили вино, минералку и телесные соки друг друга, сушили кожу под солнцем, успокаивали тела неверным морем, возвращались в номер, а после Вера вернулась домой. Павел тоже, но в другой дом, другой город и другую страну.

Курортные романы не имеют продолжения, Вера об этом почти помнила: у нее случилось несколько таких, наверное. Наверное, Павел знал об этом.

– Мне надо так много рассказать тебе, – говорила Вера телефонной трубке, на самом деле Павлу. Но трубка – вот она, в руке, легкая, черно-красная с двумя дисплеями. А Павел – она не знает, где на самом деле, у мобильной связи свои недостоверности. «Мне надо так много рассказать о себе» – это привычная Верина формула в семье, на работе, внутри привычного плато. Но с появлением третьего измерения фраза означала иное.

Рассказать – значит спросить: а как ты? О чем ты думаешь, глядя в окно? О чем засыпаешь? Вера не умела хитрить, ей действительно было важно – как ты? Значение двух привычных опор прежней жизни не умалилось, они держали ее. Но дышала она – в третьем измерении, обнаружив эту способность только сейчас, на тридцать втором году жизни. И отзывалась эхом только туда: как ты, милый?

Она не могла объяснить себе уверенность в их общем будущем ничем, кроме самой уверенности. Не докучала звонками, не устраивала проверок, не закатывала сцен, не сочиняла загадок. Была спокойна, просто дышала и отзывалась на его звонки. Ничем, кроме той же уверенности, не могла объяснить его внезапный визит.

– Ты хрупкая, как нимфа, – говорил Павел в их первый вечер уже в Верином городе. – Кажется, сломаешься без опоры! А тащишь на себе семью и работу. Так нельзя! Пора тебя спасать! – Смеялся, вроде как в шутку сказал, но скулы и уши оставались серьезными. Уши еще как умеют смеяться, когда всерьез смеешься.

Вера не хотела лгать, пыталась объяснить про плато и поддержку, она от природы честна, как эхо, но так же, как эхо, кокетлива. Опасное сочетание. Жаль, с предыдущими беленькими любовями не удавалось вот так, по душам. Хотя зачем жалеть, к счастью!

– Я не встречал подобной женщины, – признал Павел. – Хрупкой и сильной. Все хотели получить от меня: обещания, поддержку, слова. Ты же отдаешь, не спрашивая.

Вера убедилась, что они говорят на одном языке, пусть о разном. Но это неважно. Из трех измерений главнейшее – вертикаль, и она его обрела. А двумя оставшимися можно пожертвовать.

Через полгода Вера вышла замуж и уехала, оставив свое плато. Именно оставив, а не оторвавшись от него. Как плоскость, без которой можно дышать. У нее началась совсем другая жизнь.

Мама иногда плакала в черно-красную трубку телефона. Но Павел научился ограждать жену от всего внешнего. А может, умел с самого начала.

Последний учитель

Несовершенных – ну, что лукавить и оправдываться – просто сбрасывали со скалы.

Божественная бездна: массив стеклянно-радужного темного базальта, под ним красные слои песка, ниже холодные синие пласты глины – а дальше сверху не видно. Они-то, сброшенные, видели и другое: отражение звезд, вкрапления драгоценных камней: смех сердоликов, задумчивость хризолитов, ярость рубинов и мудрость сапфиров. Но падали быстрее, чем могли оценить то, что видят.

Они гибли десятками и сотнями – в пропасти. Если складывалось неприлично большое число несовершенных, приходилось придумывать причину. Истории нужна причина. История – это инвестиции в будущее, это важно и окупается с процентами. Причин для массовой гибели немного: эпидемия (что лучше и удобнее всего, но не всем летописцам везет жить в период эпидемий), катастрофы, война, в конце концов. Можете придумать что-нибудь новенькое? Вперед! Даже если придумка неубедительна, важна новизна.

С душегубством медийных персон – известных за пределами своей области – обстояло проще, но тоже хлопот хватало. И отсутствие Интернета в то время – благо. Любая сеть (как учитель не могу не обратить вашего внимания на первоначальное значение слова «сеть»!) запутывает.

Для убийства Пифагора сочинили мятеж в Метапонте, плодородной греческой колонии. Мирной, сыто-сонной. Ох уж эти мне простодушные ахейцы! Фантазия переписчикам истории отказала – какой мятеж там, где лоза, засунутая почкой в землю, плодоносит уже в первый сезон?