Франкенштейн и его женщины. Пять англичанок в поисках счастья - Нина Дмитриевна Агишева

— В Редингской тюрьме я должен исповедовать преступника, приговоренного к казни. Он убил свою жену из ревности.

— О, меня не испугаешь этим. В Лондоне мы живем на Скиннер-стрит — и в детстве я видела, как приговоренные к повешению шли мимо наших окон на место казни. Мне казалось, что они были так несчастны в этой жизни, что вовсе не боялись расстаться с ней. Да и смерти ведь нет для верующего христианина — наверное, именно об этом вы будете говорить с этим несчастным?

— Еще не знаю. Я должен увидеть его и посмотреть ему в глаза. Но это не тема для разговора с такой молодой привлекательной девушкой, как вы.

— Напрасно вы так говорите. Я много думаю о смерти — не есть ли она единственный правильный выход из тех бесконечных страданий, что преследуют нас на земле?

— Все в руках Божьих, мисс. Доверьтесь ему. Терпение — это главная добродетель истинно верующего человека.

И он о терпении. Похоже, этот милый полный человек просто испугался моих мыслей и моего настроения. Во всяком случае, до самого Рединга он не проронил больше ни слова.

В восемь часов утра на следующий день, 8 октября, карета въехала в Бат, я спросила, где можно остановиться незадорого. Мне указали на придорожную гостиницу «Greyhound Inn». Оттуда я сразу послала записку Мэри и Шелли — сообщив, что приехала в Бат и очень хочу встретиться с ними. Ответ пришел быстро. В нем мне сообщали, что встреча по некоторым «интимным» обстоятельствам невозможна, в их доме мне появиться нельзя, но Шелли может навестить меня в той гостинице, где я остановилась.

Все было кончено. Они ясно дали понять, что в их жизни мне нет и никогда не будет места в отличие от Клер. Я не хотела видеть Шелли, я не верила больше ни одному его слову. Почти без чувств я брела по какой-то оживленной улице среди расфранченных дам и их кавалеров, как вдруг увидела карету с пассажирами — она отправлялась обратно в Лондон, но ехала через Бристоль.

— Бристоль? Это далеко отсюда?

— Всего два часа, мисс. Садитесь, осталось последнее место.

Два часа — и я уеду из Бата, где меня отвергли как самое последнее существо на свете. Где моя родная сестра не захотела даже повидаться со мной. Похоже, я теперь точно знала, что мне делать.

В Бристоль приехали вечером, прямо у остановки кэба была еще одна придорожная гостиница «Bush Tavern» на Корн-стрит, и мне — не без труда — удалось договориться о том, чтобы переночевать там. Люди сновали туда и сюда, таверна и дом для гостей находились прямо на пути из Англии в Южный Уэльс. Уэльс — место, где два года назад я провела свои единственные счастливые дни. Где я мечтала о новой жизни, еще ничего не зная о побеге Мэри и Шелли. Уэльс — вот что мне подходит, вот где меня не станут искать, думая, что из Бата я поехала к теткам в Ирландию — а куда еще я могла поехать? Поэтому тем же вечером 8 октября я отправилась туда, откуда люди уезжали в Уэльс на знаменитой «Cambrian coach» — компания «Кембрийские дороги» была очень популярна, ее использовал для путешествий мой друг Аарон Барр и много рассказывал мне о ней.

— Конечно, мы можем зарезервировать вам место. Но куда именно в Уэльс вы направляетесь?

— А какой первый город на пути?

— Суонси, мисс. До него ехать шестнадцать часов, включая паромную переправу через реку. Советую вам взять место внутри — оно дороже, но там будет гораздо удобнее.

Суонси — я проезжала этот город по пути к теткам в Лохарн! Там были величественные развалины какого-то старинного замка. Кажется, он стоит на море. Но какое все это имеет значение сейчас? Никакого. Потому что в Бристоле, в аптеке «Эссел и Вильямс», я уже купила достаточное количество лауданума. Без этой настойки не мог жить друг отца — знаменитый Кольридж: пять унций в день были его нормой, и это все знали. Я беспокоилась только о том, хватит ли мне денег, но цена оказалась невелика: 8 пенсов за одну унцию. Пришлось, правда, придумать историю о том, что мне нужно лекарство для страдающего от ревматических болей отца. Так под конец жизни я научилась лгать.

В дороге все жутко волновались из-за парома и приставали ко мне с расспросами. Я вообще ничего не чувствовала, ну просто ничего, как будто уже выпила опий. Мое всегдашнее оцепенение очень помогло, я делала все как во сне — как во сне улыбалась и говорила, что из Суонси поеду в Ирландию. Не заметила, как стемнело и поднялся сильный ветер, раскачивающий экипаж так, что мы все стали падать друг на друга. Какие-то дамы закричали.

— Суонси, господа! Мы прибыли по расписанию — сейчас десять часов вечера!

Я увидела табличку — Винд-стрит. Ветер и правда сбивал с ног. Заглянула в кошелек — после покупки настойки и оплаты недешевого билета внутри экипажа, как мне посоветовали, у меня осталось ровно 8 шиллингов и 6 пенсов. Подумала, что на приличную гостиницу не хватит, но платить-то ведь надо потом. А потом не будет. Так напоследок я стала не только лгуньей, но и мошенницей.

Прямо рядом с остановкой кэба увидела вывеску постоялого двора — «Mackworth Arms». Внутри оказалось на удивление чисто и уютно, хотя посетителей, несмотря на поздний час, было много. Люди входили и выходили, колокольчик у двери не замолкал. Пахло мясными лавками, как на Скиннер-стрит. Портье объяснил, что рядом, на улице Святой Марии, располагался мясной рынок и этот постоялый двор предназначался в основном для торговцев. Я попросила комнату наверху — мне сразу дали ключи и предложили выпить чаю, только поинтересовались, где мой багаж. Узнав, что его нет, портье — или хозяин? — посмотрел на меня как-то жалостливо и любезно предложил, чтобы служанка через какое-то время зашла расстелить постель и погасить свечи.

— Нет, благодарю, я все сделаю сама.

Комната была небольшой, но уютной. Веселые сатиновые занавески в цветочек. Пышная перина, покрытая видавшим виды, но тщательно отстиранным жаккардовым покрывалом. Большое потертое кресло, шкаф, стул и маленький столик. Письмо — я должна написать письмо. Так, как хочу я сама, не оглядываясь на отца или мачеху, не думая о том, что скажут Мэри и Шелли. Я точно знала, что, погоревав немного, они быстро забудут меня. И никакой памяти — не то что о маме. Так, прочерк, пустая жизнь.