Жизнь в родной земле - Вилем Балинт

— Да, господин инженер, ваше заключение совершенно правильное. Не буду скрывать, было время, когда я был почти стопроцентным большевиком. Больше вам скажу: я даже окончил там двухгодичную политшколу. Самостоятельно работал по линии ликвидации неграмотности, по пропаганде ударничества, был членом союза по охране труда, т. е. шишкой, с советской точки зрения, довольно серьезной. Передо мной директора колхозов, совхозов, МТС и т. д. дрожали, как осиновые листья, когда я производил ревизию их работы.

Помню, директор колхоза «Коминтерн», азовского района, коммунист Кочергин и его помощник коммунист Главатый, за халатное отношение к работе были, по моей ревизии, сосланы на два года в Соловки.

Относился я к своей работе очень честно и добросовестно. Все принимая за чистую воду. Был тогда я очень идейным человеком, глубоко верил в то, что трудовому народу будет житься хорошо и легче. Да и неудивительно. За двухгодичную службу свою у Пишванова я видел очень хорошую беззаботную жизнь простого народа. А тут появись вам тогда большевики, с их широковещательными программами и обещаниями еще лучшей райской жизни. Я им тоже тогда, дурак, поверил. Но не тут то было, «чем дальше в лес, тем больше было дров», — чем дальше правили большевики, тем больше и больше я видел, что богатый край приходил в очевидное запустение, а народ бедствовал. Одним словом, получалась жизнь не «райская», а хуже адской.

Сильный надлом в моей душе и большая трещина — невязка в моих тогдашних убеждениях появились в начале всеобщей коллективизации, вернее в начале всеобщего узаконенного грабежа имущества у простых землеробов. Для оправдания этого советского мероприятия, лично, не мог ничего придумать.

Когда отбирали имущество у богатых, все-таки тогда было какое-то моральное оправдание этого жестокого явления — дескать, все это будет отдано в пользу бедного хлебороба-трудовика или рабочего безземельника-пролетария. Но вот, когда начали, знаете, стричь под ту же гребенку и трудовика-бедняка!! Многие идейные с ужасом от большевиков отшатнулись, в том числе и ваш покорный слуга.

Тайным же врагом, врагом в душе, всей коммунистической затеи в «планетарном» масштабе я стал немного позже — так приблизительно начиная с 1930 г.

Когда в 1929 году моя первая попытка уехать на родину не удалась, я, с болью в душе, решил продолжать советскую жизнь в начатом раньше духе т. е., совершенно никому не открывая свое внутреннее анти-большевицкое настроение, работать так, как работал и раньше. Какая-то доля веры тогда все-таки во мне теплилась — авось, быть может, все-таки что либо более-менее сносное получится…

Как вам уже известно, в надежде получения земных благ и для улучшения жизни семейства, был я ударником, потом председателем профсоюза рабочих и т. д. Иными словами, за мою активность меня заметно начали продвигать в гору — по ступенькам советского Олимпа. Предложили мне даже записаться в компартию, но я от почести сей категорически отказался.

Для отвода глав отказ свой обосновал недостаточной политподкованностью для вступления в «честные и высокие» ряды коммунистических бойцов за рабочее дело.

Поверили.

Выдвинувшись из рядов простой рабочей массы и исполняя, кроме своей работы по специальности, различные общественные, по выбору, обязанности, мне пришлось автоматически вращаться в кругах всякой советской аристократии. Между ними я, так сказать, стал своим человеком. И вот это мое новое положение и близкое, порой интимное, знакомство с вершителями судеб городов Азова, Ростова и т. д., Азовско-Черноморского края, а иногда и целого СССР внушило мне окончательное и бесповоротное решение выбраться как можно скорее из этого кабака, называемого СССР.

О-о! Вы не удивляйтесь этому, — говорит советский человек, видимо заметив на моем лице выражение искреннего удивления, — самое верное средство вылечиться от коммунистической «болезни» это познакомиться ближе — интимно, с проводниками коммунистических идей.

Будучи на положении обыкновенного рабочего, я часто слышал на многочисленных митингах бесконечные речи различных комвельмож. Под влиянием красивых их слов от умиления можно было расплакаться, — так уж они заботились о народе.

Потом я констатировал, что все это было показное, дурачили просто людям головы.

Мне очень часто приходилось обслуживать коммунистическую сметанку при выпивках, а иногда и самому участвовать в этих выпивках. Представьте себе, что эти люди, выпивши, о ином другом почти и не говорили, кроме еды. Весь интерес их заключался в том — как, что и где лучше — подешевке, а чаще по блату, получить что либо из съестного.

Странно было постоянно слушать из уст «борцов» за высокие идеи, сугубо мещанские разговоры и, порой, совсем воровские комбинации. Одним словом, их внутренний интерес, в действительности, был чрезвычайно узок и в высшей степени эгоистичен, все сводилось к собственному их желудку, к собственной шкуре.

На основании длительных наблюдший я утверждаю, что поголовно все коммунистические заправилы в СССР — жулики, хамы и обманщики. Коммунистическая идея для них является ни больше — ни меньше, как средство пожить в свое удовольствие, но отнюдь не целью их жизни.

Народу говорят и приказывают одно, а сами проделывают как раз то, за что простых смертных расстреливают.

Например, такой случай. В голодные годы было почти невозможно достать сахар, рис, крупу и другие «советские деликатесы». Эти товары были лишь в госмагазинах, распределителях для железнодорожных служащих, для работников из ГПУ, партийных работников и т. д. Вели очень точный учет, выдавались эти съестные продукты в незначительном количестве по провиантным карточкам. Простому смертному гражданину эти товары совершенно нельзя было достать.

Я работал в то время в Артель-кооперации. Мясо для семейства я всегда в достаточном количестве крал, а вот для приварку ничего не мог добыть. Случайно, во время одной командировки, я снюхался с заведующим распределителя продуктов для железнодорожных служащих на станции Батайск. За рюмкой водки мы договорились, что будем производить «товарообмен»: он меня будет снабжать рисом, сахаром и т. д., а я его мясом. В определенные дни, всегда вечером, я приезжал из Азова с мясом. Заходил в магазин задним входом, передавал мясо и взамен всегда получал приготовленный кулек с необходимым мне провиантом. Конечно, за этот «товарообмен» полагался, по советским тогдашним законам, в случае провала нашей сделки, расстрел — мне и моему компаньону.

И вот, однажды, направляясь темным вечерком на заднее крылечко магазина, встречаю в дверях с кульком под мышкой начальника местного ГПУ, в другой раз прокурора суда, потом председателя горсовета; один раз встретил, с кульком под рукой, начальника милиции и т. д. и т. д.