Украсть у президента - Гриньков Владимир Васильевич

– А она захочет?

– Ну, конечно!

– А если она и сама откажется, и вам запретит? – продолжал сомневаться Корнышев.

Катя замялась. Значит, подобного развития событий она не исключала.

– У меня есть план, – пришел на помощь девушке Корнышев. – Сделайте ей сюрприз. Вместе с Никифором. Вечером ваша мама делает – что?

– Ничего. Скучает.

– Прекрасно! – оценил Корнышев. – Вечер. Ваша мама скучает. Вы с Никифором предлагаете ей прогуляться по набережной. Здесь должно быть красиво вечером.

– Здесь красиво! – эхом отозвалась Катя.

– Привозите маму сюда. Короткая прогулка по набережной. Будто случайно сворачиваете на причал. Тут этот катер. Вы поднимаетесь на борт и тут объявляете маме, что катер вами зафрахтован на этот вечер, деньги уже заплачены, тем временем катер отходит от причала, и маме вашей деваться в принципе некуда. Остается пить шампанское и веселиться. Как вам мой план? – обратился Корнышев к парню.

– Супер! – оценил тот.

Ему нравилось все, что могло принести деньги. А с соседних катеров тем временем смотрели завистливым и жадным взглядом конкуренты, и в таких условиях попробуй что-то не так ответь клиенту…

– И мне нравится, – сказала Катя. – Настоящий будет сюрприз. Как здорово вы умеете придумывать! Только я одного не пойму: а где будете вы?

– Я буду где-нибудь в каюте, – пожал плечами Корнышев. – И появлюсь только тогда, когда мы уже отчалим. Тут, наверное, есть какое-нибудь укромное местечко.

– Есть! – с готовностью подтвердил парень. – Обеспечим! Так мы договорились с вами?

– Конечно, – кивнул Корнышев.

– Тогда задаток, пожалуйста! Чтобы, значит, к взаимному удовольствию!

Боялся упустить выгодных клиентов. До сих пор, наверное, не мог поверить, что на сегодня он работой обеспечен.

– Получается, что я ни за что сижу! – сказал Ведьмакин. – Получается, за чужие грехи отдуваюсь!

– Да не было грехов! – поморщился Горецкий. – Не было ни убийств этих, ни попытки сожжения трупов! Ничего этого не было!

– А за что же меня тогда так?! – еще больше ужаснулся Ведьмакин.

– А вот думайте! – внушительно сказал Горецкий. – Вспоминайте! В ваших же интересах! Зачем вам за несуществующие грехи ответ держать?

– Так ведь выпустить теперь должны! – не очень пока уверенно сказал Ведьмакин. – Ежели я не виноват…

И посмотрел на собеседника с пробуждающейся надеждой.

– За это и сражаемся! – доверительно сообщил Горецкий.

Во взгляде его собеседника по-прежнему угадывалось недоверие, но что-то в Ведьмакине дрогнуло, будто он впервые допустил возможность того, что сидящий напротив человек – не мучитель и не враг, а… А кто?

– А вам вообще что за интерес? – озвучил свою растерянность Ведьмакин.

К ответу на этот вопрос Горецкий был давным-давно готов. И он с удовольствием использовал «домашнюю заготовку». Рядом с ведьмакинским служебным удостоверением он положил свое – и получилось очень эффектно. А для усиления эффекта Горецкий сказал прочувствованно:

– Вы такой же, как я. Вы один из нас. И это дело нашей чести – вернуть вам честное имя!

Вот тут Ведьмакина проняло. Вряд ли ему все внезапно вспомнилось и он снова осознал себя не безграмотным забитым шоферюгой, а офицером спецслужб, но предчувствие смены участи оглушило его, всколыхнуло черное болото искалеченной памяти.

– Вы офицер, полковник! – продолжал свои попытки растормошить собеседника Горецкий. – У вас вот таких офицеров, как я, в подчинении было несколько десятков, я так думаю. Один из них – Иван Алтынов, это имя нами установлено доподлинно. Остальных мы пока не знаем, но надеемся их разыскать с вашей помощью.

Ведьмакин слушал молча и никак не реагировал.

– Алтынова вы помните, – вкрадчиво сказал Горецкий. – И даже убить его хотели. Это вы сами мне недавно рассказывали. Провинился перед вами Алтынов?

– Алтынов был офицер, – с невообразимо задумчивым видом произнес Ведьмакин, еще пять минут назад шофер и убийца, а ныне уже почти полковник, но комичности в его поведении не было ни грамма, потому что он и в самом деле был полковником.

– Правильно, офицер! – с готовностью подтвердил Горецкий.

– Хороший был офицер…

– Вы его помните? – проявил нетерпение Горецкий. – Сможете лицо вспомнить?

– Так ведь мне показывали… Фотокарточку его, в смысле.

– А без фотокарточки? – торопил события Горецкий. – Помните его в жизни?

– Ну конечно, – ответил Ведьмакин, хотя вид при этом имел крайне неуверенный.

Просто он хотел помочь Горецкому. Сделать доброе дело человеку, который ему, как сегодня оказалось, совсем не враг.

– Вы с ним вместе на Кипре работали! – подсказал Горецкий. – Кипр! Помните? Маслины! Апельсины! Море! Жара страшная там летом! Жару вы помните?

Горецкий быстрым движением крутанул на гибком штативе плафон настольной лампы, направляя яркий луч света в лицо своему собеседнику, Ведьмакина ослепило и обдало жаром от близкой стопятидесятиваттной лампочки, он зажмурился и захлебнулся воздухом от неожиданности, и вдруг сказал:

– Катя!

Горецкий обмер. Медленно-медленно опустил плафон лампы, позволяя Ведьмакину вздохнуть свободно и открыть глаза. Ведьмакин взмахнул ресницами, посмотрел на собеседника.

– Что – Катя? – тихо спросил Горецкий, все еще не веря в то, что ему удалось растормошить собеседника. – Кто такая Катя?

– Я не знаю, – пробормотал Ведьмакин беспомощно.

– Но ведь вы почему-то сказали – «Катя»! – тормошил его Горецкий.

– Я не знаю, – повторил Ведьмакин.

У него был крайне озадаченный вид. Что-то очень важное для него сейчас всплыло, но в чем ценность этого воспоминания – он понять не мог и мучался от собственной беспомощности.

Катя вид имела заговорщицкий. Никифор держался молодцом, старательно изображая скучающего туриста на прогулке, зато Катя была – вылитый Джеймс Бонд на задании.

– Катька! – сказала что-то заподозрившая Алла Михайловна и шутливо пригрозила дочери пальцем. – Я тебя не узнаю. Что-то с тобой происходит!

Екатерина хихикнула. Никифор глянул на нее строго, и Катя тайну сохранила, потому как такой у них с братом был уговор.

После захода солнца набережная в Ларнаке приобрела по средиземноморскому романтичный вид. Круглые плафоны фонарей отбрасывали свет, который растворялся в бархатистой тьме южной ночи. Пальмы казались декорациями в какой-то театральной постановке. Вместе с волнующими запахами вкусностей и специй из близлежащей таверны приплывала греческая мелодия, которую тут же подхватывал и уносил куда-то далеко легкий пахучий ветер.

Семейство Ведьмакиных прошло по набережной и как бы случайно оказалось у причала. Покачивались на волнах яхты и катера. На мачте одной из яхт горел фонарь, мачта раскачивалась, и казалось, что эта какая-то звезда обезумела и мечется по ночному небу. Кое-где на островках плавучей тверди кипела жизнь: там угадывались силуэты людей и доносилась разноязыкая речь морских странников, нашедших кратковременный приют в бухте Ларнаки.

Ведьмакины шли по причалу, Катя скользнула взглядом по пришвартованным катерам, выискивая знакомое название, нашла, обрадовалась и незаметно сжала руку брата. Катер был расцвечен огнями, в каютах его горел свет, но нигде не было видно людей. Катя шаловливой кошкой перебежала по трапу на палубу, Алла Михайловна остановилась, не решаясь последовать за дочерью, но Никифор потянул ее за собой:

– Пойдем, ма!

– А можно? – сомневалась Ведьмакина, делая неуверенный шаг.

– Конечно можно! – сказал Никифор.

И они вдвоем поднялись на палубу. Катя уже бежала вперед, на нос катера, огибая палубную надстройку и заглядывая по пути во все иллюминаторы подряд, и Алла Михайловна с Никифором последовали за ней.

Катя стояла на носу и смотрела на близкий берег, протянувшийся по правую руку – там была набережная, по которой они только что шли и где оставили свою машину, там были отели, где светились окна, а слева огней не было, и туда они сейчас должны были отправиться.