Украсть у президента - Гриньков Владимир Васильевич

Калюжный посмотрел победно. Ему эта схема представлялась правдоподобной и логичной, и это означало, что с этой схемой можно работать. Но это было еще не все, как оказалось. Калюжный похлопал ладонью по стопке папок на своем столе и сказал:

– Вся прелесть Кипра заключается в том, что фамилии настоящих владельцев офшоров не известны никому… кроме кипрских властей… А если что-то кому-то – пускай даже под большим секретом! – известно, то эту информацию всегда можно получить.

Он положил перед Горецким одну из папок и раскрыл ее. Столбцы фамилий, среди которых не было ни Смитов, ни Штрассеров, ни Пападопулосов – сплошь фамилии сограждан Калюжного и Горецкого.

– Граждане Российской Федерации, выступавшие в роли учредителей кипрских офшорных фирм, начиная с девяносто пятого года, – сказал Калюжный. – Тех, кто до девяносто пятого года, мы пока не будем рассматривать, нам бы с этими вот разобраться, – он кивнул на папки.

– Сколько же их здесь? – осведомился Горецкий, вглядываясь в столбцы фамилий.

– Несколько тысяч. Если мы возьмем еще и тех, кто до девяносто пятого года – счет пойдет на десятки тысяч. Тогда офшоры на Кипре открывали очень активно.

– А ведь это деньги, – пробормотал Горецкий. – Огромные деньги, которые выводили из России.

Антонов Виктор Иванович… Антонов Николай Николаевич… Антонов Ярослав Сергеевич… Аптекарев Олег Александрович… Ачишвили Реваз… Ашкенази Игорь Яковлевич…

Каждая фамилия в списке – это чья-то семья… С девяносто пятого года? Много чего уже было за это время. Кто-то их этих людей, возможно, уже разорился, кто-то умер, а кто-то убит. Кто-то наверняка разбогател и уехал из России, а кто-то разбогател, но остался. Но как бы по-разному ни складывались их судьбы, всех их роднило одно: они отметились на Кипре, засветились, и если сейчас к кому-то из них у генерала Калюжного проснется интерес – любого из них, пускай даже вот этого Антонова Ярослава Сергеевича, выдернут в два счета из его размеренной, обеспеченной и сытой жизни, и он вдруг обнаружит, что не так он ловок и хитер, как ему представлялось, и не так уж он надежно свои деньги спрятал, рассчитывая обеспечить себе безбедную старость, да и старости безбедной у него теперь не будет, потому как хотя и казалось ему, что он деньги свои зарабатывает более-менее законными способами, но вот именно что «более-менее», ибо нет стопроцентно законных способов, и какие-то грешки Калюжный все-таки найдет, а это означает, что припрятанные на Кипре деньги все-таки придется возвращать, и до сих пор господин Антонов Ярослав Сергеевич об этом не задумывался только потому, что генералу Калюжному было не до него, руки у Калюжного до Антонова не доходили…

– Списки эти из моего кабинета выносить нельзя, – сказал Калюжный, – а я бы очень хотел, чтобы эти списки, фамилию за фамилией, просмотрел Ведьмакин. Может быть, что-то ему и вспомнится.

– Значит, сюда Ведьмакина будем приводить? – спросил Горецкий и взял из стопки следующую папку. – Разрешите взглянуть, товарищ генерал? Здесь тоже фамилии?

– Смотри, конечно. Тебе тоже эти списки надо бы просмотреть внимательно. Знакомые фамилии ты тут вряд ли встретишь, но тебе на всякий случай надо быть готовым – если Ведьмакин вдруг о ком-то обмолвится ненароком.

Горецкий перелистывал страницы.

– Так Ведьмакина мы сюда привозим? – снова спросил он.

– Да. В этом кабинете будешь с ним сидеть и глаз с него не спускать. Никакого копирования, никаких записей, никакой фото– и видеосъемки. Прочитал и – до свидания!

– Понятно, товарищ генерал!

Горецкий закрыл папку, положил ее на стол, а руки прижал к коленям, отчего стал похож на прилежного ученика. На самом деле он не хотел, чтобы было видно, как дрожат его руки. Он только что увидел в списках знакомую фамилию. Нефедова Евгения Николаевна.

Алле Михайловне Ведьмакиной сделали укол, и очень скоро она успокоилась, движения ее стали вялыми, а взгляд затуманился. Ни дать ни взять выпившая лишнего женщина, которую к тому же еще и укачало на морской прогулке, ей бы побыстрее добраться до кровати и заснуть.

Ночная Ларнака не спала. На залитой огнями фонарей набережной по-прежнему была слышна музыка, а праздношатающейся публики нисколько не убыло. Судно подошло к причалу, Корнышев уже стоял наготове, держа под руку Аллу Михайловну, и когда судно ткнулось в причал, Корнышев и Ведьмакина тотчас же его покинули и пошли по причалу к берегу. Алла Михайловна обернулась. Судно отчалило. И никто их с Корнышевым не сопровождал. А вокруг были люди. И почти наверняка где-то близко есть полиция. Алла Михайловна остановилась.

– Что такое? – спросил Корнышев.

Алла Михайловна молча смотрела на него. Если бы не сделанный ей на борту судна укол, она бы смогла сейчас все внятно Корнышеву объяснить, но после укола мысли ее были размыты, и она никак не могла выстроить фразу, которая, казалось, уже вертелась у нее на языке, но никак не давалась ей.

– Я с вами никуда не пойду, – сказала она.

– Не надо капризничать, – попросил Корнышев.

– Я обращусь в полицию.

– А ваши дети? – напомнил Корнышев.

– Вас заставят…

– Кто заставит, киприоты? – пожал плечами Корнышев. – Я всего лишь турист. Отдыхаю здесь. И скоро улетаю на родину. Если у киприотов ко мне возникнут вопросы, за меня заступится наше посольство. А за вас наше посольство заступится? И я опять напоминаю вам о ваших детях. Вы ведь хотите с ними встретиться?

Вспомнив о детях, Ведьмакина надолго впала в задумчивое состояние, и Корнышев без проблем довел ее до машины Екатерины и усадил на заднее сиденье. Ведьмакина молчала все время, пока они ехали по Ларнаке, и очнулась только тогда, когда заплутавший на ночных безлюдных улицах Корнышев спросил у нее:

– Здесь налево или направо?

Тут Ведьмакина снова вернулась в действительность, бросила взгляд сквозь лобовое стекло машины и коротко сказала:

– Направо.

Корнышев въехал на парковочную площадку перед домом Ведьмакиных, где их не могли видеть из близлежащих домов, помог выйти из машины Алле Михайловне и довел, поддерживая под руку, до двери дома, но замок двери открыл сам, после чего пропустил вперед Ведьмакину, вошел за ней следом, плотно закрыл дверь и только потом включил свет. Ведьмакина смотрела на него без неприязни и без осуждения.

Взгляд чрезмерно уставшего человека.

– Давайте отдохнем, – сказал ей Корнышев. – А завтра уже займемся делами.

Он повел женщину на второй этаж и без труда нашел ее спальню, потому что знал, что спальня рядом с кабинетом, а в кабинете он уже бывал. Усадил Ведьмакину на постель. Алла Михайловна казалась безучастной и сонной.

– Я сейчас, – сказал ей Корнышев.

Он спустился вниз и вскоре вернулся со стаканом воды в руках и с парой таблеток, которые он нес на блюдце.

– Выпейте вот это, – предложил Корнышев.

– Что это? – спросила Ведьмакина голосом безвольным и тихим.

– Снотворное. Вам надо хорошенько выспаться.

Ведьмакина безропотно выпила снотворное.

– Какая-то слабость, – сказала она, будто удивляясь непривычным для нее ощущениям. – Мне ничего не хочется.

– А спать вам хочется?

– Спать? – переспросила Ведьмакина и задумалась, прислушиваясь к самой себе. – Спать хочется, да.

Корнышев не оставил ее одну и дождался, пока ее сморил сон. Ей уже не хотелось сидеть, ей хотелось прилечь, она прикорнула на краешке своей постели и очень скоро заснула.

Прежде, чем начать осмотр, Корнышев прошел по всему дому и закрыл окна так, чтобы снаружи ничего нельзя было увидеть. Первым делом он занялся кабинетом Ведьмакина, хотя и понимал, что вероятность обнаружить что-нибудь интересное здесь практически равна нулю. Больше для очистки совести, чем из практических соображений, он проверил все, что можно, и даже простучал стены. Никакого результата. Комнату, где спала Ведьмакина, он пропустил, а следующая комната принадлежала, судя по всему, Никифору. Кровать, стол, два стула, музыкальный центр, встроенный шкаф. Корнышев начал со шкафа. В основном там была одежда. Корнышев доставал из шкафа вещь за вещью, тщательно ощупывал каждую и с той с тщательностью проверял содержимое карманов. Ничего интересного он там не обнаружил: расческа, телефонная карта, несколько мелких кипрских монет и одна банкнота достоинством в один кипрский фунт – все то, что свойственно забывать в карманах одежды.