Бульдог. Экзамен на зрелость - Константин Калбазов

Или все же затаились? Что может означать усилившееся внимание к персоне Елизаветы? Ведь было однажды уж такое. Опять же этот посол Франции – понятно, что ему нужно заводить всесторонние связи и стараться быть в курсе всего происходящего в России. Но столь явный интерес к Елизавете, все еще наследнице российского престола…

А может, все проще и он оказался в плену ее чар? Кто бы и что бы ни говорил, как бы ни источал лесть, но Елизавета и впрямь была красавицей. Да она и сама это прекрасно знала. Как, например, знала и о том, что обладает превосходными длинными и стройными ножками.

Дабы лишний раз продемонстрировать их красоту, стройность и притягательность, она нередко устраивала ассамблеи-маскарады. На них мужчинам надлежало бывать в женских одеяниях, а женщинам в мужских. Обтягивающие лосины не просто выставляли напоказ ее прелестные ножки, но еще и будоражили мужское воображение. На каждом балу Елизавета ловила на себе взгляды, которые свидетельствовали вовсе не о верноподданнических чувствах и не о желании ей польстить. На нее смотрели с откровенным желанием, и это особенно будоражило кровь.

Так что предположение, что Шетарди был пленен ее красотой, вполне имело право на жизнь. Вот только если она и впрямь желает пополнить свою коллекцию этим экземпляром, ей придется самой сделать шаг навстречу. Конечно, для посла подобная связь не просто удача, а нечто запредельное. Но тут главное не оказаться излишне самоуверенным, потому что, если ошибешься, это может обойтись слишком дорого.

Именно поэтому Шетарди ведет себя столь осмотрительно. Понятно, что имеет свой интерес, причем так сразу и не разберешь, личный или государственный. Но и ошибиться не хочет. Отсюда и ответ, в котором больше иронии, ну и легкий намек, куда же без него:

– Боюсь, ваше императорское высочество, что интерес дам к моей скромной персоне в первую очередь вызван тем, что я француз. Мы так любим бахвалиться своей обходительностью и всем остальным. – Шетарди изобразил смущение и, надо заметить, сделал это явно напоказ, хотя и не преступил грани дозволенного. – Так что, по-моему, я выступаю здесь скорее за некую диковинку.

– Ну так проявите стойкость духа и тела, – подбодрила маркиза Елизавета.

– О-о, ваше высочество, поверьте, если женщина возжелает чего-то добиться от мужчины, то она непременно это сделает. Поэтому самым благоразумным с нашей стороны будет смириться с неизбежным и отдать им желаемое.

– А вы самонадеянны, маркиз.

– О нет, ваше высочество. Я же говорю, все дело только в том интересе, который возбуждает мое пока еще новое лицо.

Елизавета перехватила его взгляд, выражающий полную готовность служить ей всем сердцем и телом. Хм, над последним, пожалуй, нужно будет подумать. А то столько всего насчет этого француза успела наслушаться.

Оставив Шетарди, Елизавета прошла к своему резному стулу с мягкой обивкой и высокой спинкой. Сегодня в ее дворце выступал хор. Раз уж племяннику некогда, то она возьмет на себя ознакомление представителей иностранных держав с выдающимися талантами России.

Едва она опустилась на стул, как перед зрителями тут же появился высокий мужчина, русые волосы которого были забраны в тугой хвост. В голубых глазах читалось легкое волнение, руки самую малость подрагивали. Но это было привычно. Он всегда волновался перед выступлением.

А еще… Стоило только ему встретиться взглядом с Елизаветой, как им овладевало смятение. Надо заметить, что и самой цесаревне при этом также изменяло самообладание. Вот и сейчас взгляд забегал, словно у нашкодившей кошки, на щеках появился легкий румянец, грудь, хотя и самую малость, стала вздыматься выше.

Прикрывшись веером так, чтобы ее видел только стоящий перед зрителями мужчина, она шевельнула губами, выказывая легкое неудовольствие. Впрочем, как раз неудовольствия в этой отчаянной мимике было меньше всего. Молодой человек смутился и отвел взгляд в сторону, устремив его на одну из колонн. Разумеется, все это не укрылось от присутствующих в зале, но все предпочли сделать вид, что ничего не заметили.

Заиграла музыка. Мужчина глубоко вдохнул, и по залу заструился его обволакивающий баритон. Поначалу певец всячески старался избегать смотреть на хозяйку дворца, но на середине арии не выдержал и все же взглянул на нее.

Может, это и была ошибка, но он так не считал. Как не считала и сама Елизавета, завороженно смотревшая на талантливого исполнителя. С того мгновения как их взгляды пересеклись, он пел только для нее, и она об этом знала. Да и был ли в этом зале хоть кто-то неосведомленный? Вот уж вряд ли.

– Поговаривают, что цесаревна влюблена в этого Разумовского, – находясь в задних рядах, тихо, так чтобы его мог услышать только Лесток, произнес Шетарди.

Лейб-медик слушал французского посла, слегка склонив голову набок. Он обладал более высоким ростом, поэтому вынужден был прибегнуть к этому, дабы их не могли расслышать посторонние. Склоняться по иной причине, даже перед послом, отправленным самим кардиналом Флери? Нет уж, увольте.

Он не склонится и перед самим его преосвященством. Разве только в качестве любезности одного дворянина другому. В свои сорок пять Лесток успел познать и головокружение от взлетов, и горечь разочарований. Но сегодня он занимал довольно прочное положение.

И это несмотря на то, что немецкую[15] партию понемногу теснит русская. Причем при самом активном участии Петра. Нет, император вовсе не притесняет иностранцев и все так же зазывает их на службу. Но требования к ним стали куда как более строгими, и не наблюдается прежних разительных отличий в жалованье между русскими и иноземцами. Для пожалования особого оклада нужно было убедить Петра в том, что ты действительно этого достоин.

Лесток был рядом с Елизаветой во время заговора, но случившиеся после него разбирательства его никоим образом не коснулись. Признаться, он был благодарен судьбе за то, что заговорщики не успели вовлечь в заговор и его. А ведь могли. Он со своей неуемной натурой очень даже легко мог пойти на подобный шаг.

Шутка ли, способствовать восхождению на престол императрицы. Да он бы вознесся на недосягаемую высоту. К тому же ему сделать это было бы не так трудно ввиду того простого обстоятельства, что он знал Елизавету как никто другой. Все же он оказался рядом с ней, когда ей едва исполнилось восемнадцать, и ее становление происходило буквально на его глазах. Он даже успел побывать в ее постели. Правда, об этом он предпочитал не вспоминать, но это также позволило узнать ее получше.

Так вот, несмотря на некие перипетии, он имел множество связей, обладал некоторым влиянием, пользовался определенным авторитетом и даже весом. Поэтому, даже будучи французом, он и не думал вспоминать о том, что когда-то был подданным Людовика. Вот только никто не собирался разговаривать с ним с позиции господина или взывать к его долгу перед французской короной.

Напротив, посол Франции сам явился к нему с подношением в надежде заручиться поддержкой лейб-медика. Мало того, передал послание лично от кардинала Флери. Тот выражал свое восхищение соотечественником, сумевшим достигнуть таких высот при русском дворе.

Врал конечно же. Но не оценить подобное письмо Лесток не мог. Одно только наличие этого послания поднимало его в собственных глазах, раздувало его самомнение и требовало еще больших свершений и еще больших высот.

Кардинал правильно оценил этого человека, о котором говорилось в отчете графа Толендаля. Лесток ни в коем случае не удовольствуется положением лейб-медика при малом дворе цесаревны. И уж тем более после того, как молодой Петр женился.

Лестоку нечего было и думать оказаться рядом с царствующей особой. Тот старался приближать к себе лиц действительно выдающихся, каковым Лесток не являлся. Значит, с рождением наследника, или даже с момента как только Петр решит короновать Анну, Лесток окажется при дворе даже не наследницы престола.

Но как заманчиво ощущать себя человеком, от которого зависит многое. Да что там многое. Общаться едва ли не на равных с такими видными деятелями своего века, как Флери, оказывать влияние на политические веяния Европы. А ведь это все возможно, окажись Лесток рядом с царствующей особой, а еще лучше не просто рядом, но в качестве ближайшего советника. А то, что его помощь понадобилась Франции, это грело отдельно.

– Любезный Жоакен, – Лесток не смог удержаться от фамильярности по отношению к полномочному представителю Франции, – если бы вы имели возможность сейчас взглянуть на лицо императрицы, то непременно убедились бы в правоте подобных утверждений. Елизавета Петровна влюблена в этого пастушка до беспамятства. Я удивляюсь, почему Толендаль не отписал об этом кардиналу.

– Граф предпочитал сообщать только проверенные сведения, а не домыслы и сплетни, – любезно пояснил маркиз. – Согласитесь, готовить посольство, опираясь на недостоверную информацию, по меньшей мере глупо.