Пловец Снов - Лев А. Наумов

Приехав из Флоренции, Никитин нищенствовал, его никто не знал, а потому не удавалось продать ни одного полотна. Тогда Меншиков с подачи царя устроил для Ивана аукцион. Петербургская знать не привыкла платить за картины большие деньги, но на мероприятие явился сам Пётр и показал пример, щедро давая сотни рублей то за одну работу, то за другую. Присутствовал там и Крюков. Заражённый азартом торговли, он перекупил у императора полотно более чем за тысячу, что по тем временам – сумма немыслимая. Ею можно было уплатить налоги за восемьсот с лишним бород или купить почти девяносто тонн хлеба. Пётр высоко оценил подобный жест, поблагодарил Семёна, хотя отметил, что, конечно, тот поступил так не из любви к искусству, но из преданности царю. Впрочем, это было даже важнее, потому монарх пообещал в благодарность назвать именем подрядчика канал, который тот прорыл.

Опять искусство… Никуда от него не деться… Когда работаешь в книжной сфере, складывается впечатление, будто задача постоянно подгоняется под ответ. Другое дело – площадь Труда. Почему так называется? Потому что на ней – дворец Труда. Прежнее название – Благовещенская – не прижилось. Какие благие вести после революции?! А уж тем более в наше время…

То ли эти мысли, то ли вид на Никольский собор с его часовней изрядно успокоили Людмилу Макаровну. По крайней мере теперь она была уверена, что не напрасно решилась сегодня прийти к Горенову. В конце концов после этого странного и болезненного визита Орлова уже не чувствовала себя такой уязвлённой и виноватой. В то же время ею овладело разочарование. Она не ожидала от Георгия столь смехотворного книжного идеализма. Он вообще серьёзно? Как ребёнок, право слово… Такому человеку было стыдно врать в лицо. А ведь она соврала…

Идея с псевдонимом казалась не совсем пустой, но даже если бы на обложке значилось: «Новая книга Георгия Горенова» – ничего страшного. Напротив, это вполне можно было обернуть на пользу детективной серии. Обернуть… Автор-оборотень.

С другой стороны, при желании Людмила Макаровна легко могла сделать так, что издание полностью сгинет, растворится, потеряется на полках магазинов и не возымеет никакого негативного влияния на бренд «Горенов». Автор бы об этом никогда не узнал, но остался бы рад и благодарен. Могла она и, напротив, помочь книге серьезно раскрутиться, а там уж – как сложится.

Люме стало стыдно. Ей не хотелось поступать несправедливо, использовав положение ради личного увлечения. Однако были серьёзные подозрения, что сейчас она ничуть не менее предвзята, оборачивая свою боль, а также непокорность воли и чувств мужчины против него самого. Ведь легче было сказать «да». Просто потому, что Гошенька недурной человек, таких мало. Кроме того, он настоящий писатель, полностью изменивший собственную жизнь, переломивший судьбу ради книг… А что, если как раз ради этой? Но вернуться и сообщить, будто она передумала, Орлова не могла. Ладно, придётся ждать выхода его следующего детектива. Ведь совсем недолго.

Увидеть любимого униженным – серьёзное испытание для чувств. От этого они могут заболеть и даже умереть. Но не тогда, когда ты отдаёшь себе отчёт, что унизила его сама. Люма уже поднималась на мост… А он-то всё равно называется Благовещенским… Был Николаевским, был Лейтенанта Шмидта, но никогда не бывал мостом Труда.

11

Если бы Орлова всё-таки решила вернуться в квартиру Горенова, она могла бы разбить ногу об оторванный дверной косяк, споткнуться о перевёрнутый табурет или – того хуже – наступить на острые стёкла обескураженных от несправедливой расправы тарелок, чашек, стаканов…

Георгию и прежде случалось бить посуду. Звон напрасного разрушения, а также следующие за ним чувство неловкости и стыд за горячность безотказно помогали взять себя в руки. Надежда хорошо это знала, потому дорогой утвари у них не водилось. Горенов сохранял подобную традицию до сих пор, считая кухонные принадлежности расходным материалом. То ли в шутку, то ли в память о прошлом он называл это «бить склянки».

В пьяном виде ему хватало кокнуть небольшую рюмку или блюдце, чтобы достичь необходимого эффекта. На трезвую же голову тарелки летели целыми охапками. В данный момент по полу была рассыпана существенная часть всей имевшейся посуды. Георгий решил остановиться исключительно потому, что облегчение не наступало.

При этом самого Горенова дома не было. Где его искать? Нам уже известно несколько мест, куда он мог отправиться. В издательство? Незачем, раз Люма сама недавно была здесь. К Надежде на «Елизаровскую»? Возможно, но тоже непонятно почему – вчера виделись. Пригласил куда-то Вику или сам поехал к ней в магазин? Сегодня она не работала, хотя Георгий этого не знал, поскольку совсем не думал о ней сейчас.

Ему нужно было просто пройтись. По Петербургу необходимо ходить. Пусть нет никаких важных дел, ничего существенного. Выйти подстричься, купить хлеб или обувь, выгулять детей или собак, встретиться или расстаться с женщиной. Хотя бы ради того, что, в сущности, не имеет никакого смысла, беспрестанно повторяясь и превращаясь в рутину. Нужно шагать и шагать, чтобы потом однажды вдруг оглянуться назад и почувствовать, будто город населён тобой и знакомыми тебе людьми, а сам ты наполнен городом.

Порой важно блуждать, не имея вообще никаких конкретных задач, даже самых мелких целей и предопределённых маршрутов. Потому в любой непонятной ситуации Горенов выходил на улицу и шёл. Прогулка помогала осознать происходящее, решить проблему, найти ответы. Впрочем, если рассчитывать на это, то блуждание уже трудно назвать бесцельным.

В данный момент Георгий чувствовал себя слишком скверно, чтобы не рассчитывать. Ему казалось, будто он умирает. Это, конечно, было сугубо литературной склонностью к преувеличениям, однако именно потому ноги сами понесли его на север. Внезапно вмешался разум, который сегодня ещё неоднократно понадобится: Люма живёт на Васильевском острове, а значит, идёт в этом же направлении. Встречаться очень не хотелось, и Горенов резко повернул на Садовую улицу, далее зашагал к площади Тургенева, спокойствие которой ему всегда было ближе, чем шумная суета и галдёж площади Льва Толстого. Удивительно, почему одного город запечатлел с именем, а другого без? Хотя действительно названия «площадь Ивана Тургенева» и «площадь Толстого» теряли существенную долю шарма.

Иногда подсказка приходила быстро, хватало буквально четверти часа, но зачастую требовалось расхаживать очень долго. Раньше Георгий полагал, будто Петербург создан для радостных прогулок в тумане, для поцелуев под дождём. Что, шагая по мостам, так приятно вдыхать влажный аромат веков и ловить порывы ветра с помощью изящного зонтика. Что все встречные здесь вежливы и начитанны, а откуда-то постоянно