Кровавый удар - Сэм Льювеллин

— Обгоним его, — пробормотал Чарли. — А то чертов министр следующую свою яхту купит у Слевина.

Синий корпус судейской яхты остался позади. Человек с белой бородой и в синей шапке помахал нам. В ответ помахал только Чарли — у него отменные манеры. Потом мы вырвались в открытое море, и крен стал круче, когда паруса почувствовали ветер, а лишние пол-узла прилива оказались с подветренной стороны. Это позволило нам слегка опередить "Громовика". Его паруса задрожали, когда в них попал наш выхлоп. Теперь мы шли в приливной волне, впереди почти на три корпуса, но нас отнесло сильно вправо от курса. Я продолжал рулить в том же направлении, пока расстояние не достигло двухсот ярдов.

— Ну-ка, взяли, — скомандовал я.

Брови Чарли высоко поднялись, образовав две полукруглые арки на лбу, под торчащими волосами.

— Поворачиваем на другой галс, — сказал я. — Руль под ветер.

Рулевое колесо резко повернулось. Гик звякнул. Мы были на правом борту. За кормой экипаж "Ущелья" вопил, что мы влезли в их фарватер. Но мы не задели его, и они это прекрасно знали. Теперь у нас было право идти правым галсом, и один за другим соперники вынуждены были уступать нам. К тому моменту, как из воды выступил мыс Те-Нидлз, похожий на сломанный зуб, мы были впереди на четыре корпуса.

— Зря я заговорил, — посетовал Глейзбрук.

Мы проскочили бурное течение, которое омывает Те-Нидлз. Яхта прошла его с долгим, низким урчанием, нос подпрыгивал на коротких волнах.

Экипаж "Громовика" постарался на славу. Судно прокладывало себе путь в двух корпусах от нашей кормы. Оно скользнуло в подветренную сторону, ища дополнительной скорости, чтобы обогнать нас, но все напрасно. К востоку от маяка, похожего на красный с белым леденец, мы повернули на юг, к Шербуру, и ветер перестал быть попутным. "Громовик" сохранял свои позиции.

За нами летели чайки. И флотилия. Через час чайки отстали. Флотилия осталась, она вытянулась в струнку, напоминая белые клочки, льнущие к голубому морю. Теперь, когда мы легли на галс, Чарли взял у меня руль. Я пошел наверх и сел на перекладину рядом со Скотто, который почтительно подвинулся. Прошлой ночью я почти не спал. Рев и урчание гладкого корпуса в воде действовали убаюкивающе. Я сложил руки на верхнем спасательном тросе, положил на них голову. Экипаж коротал время, разглядывая узломер на мачте. Они были не слишком высокого мнения о Чарли как рулевом. Я думал о Наде. И об ушедшем отце. Они недосягаемы. Боль в ногах поднималась все выше, пока не превратилась в душевную боль. Я задремал.

Мне снова десять лет. Мы в доках Феликстоу. Отец взял меня с собой — чтобы я его проводил. Мне не терпелось увидеть корабли. До меня как-то не доходило, что он уплывет на одном из них, а я останусь. Отец возвышается высоко надо мной на капитанском мостике. Я машу ему. Он меня не видит. Во сне он выглядел точно так, как на фотографии, — в застегнутом бушлате, с бородой патриарха. Он смотрел прямо перед собой, в будущее, где для меня не было места.

Корабль отплыл. Я знал, что больше никогда не увижу его.

Горячая влага давила мне на глаза изнутри. Я плакал.

Что-то разбудило меня. Сновидение исчезло. Я сидел на перекладине яхты Глейзбрука с экипажем из дюжины громил, и у меня по лицу текли слезы.

Ветер мне помог. Он сорвал гребень с волны и подбросил его большим комком — внезапно горячая соленая вода на моих щеках сменилась холодной соленой водой.

Ветер переменился на западный и посвежел. Он стал иным, прохладным. Море тоже переменилось. Синева исчезла. Теперь оно было тускло-серым, как бетон под низким небом, закрытым свинцовыми тучами.

— Хреновое дело, — сказал Скотто. — "Громовик" прорвался.

Я посмотрел на него, пытаясь понять, заметил ли он что-нибудь. Его широкое загорелое лицо было, как всегда, невозмутимо.

— А прогноз? — спросил я.

— Шесть-семь баллов, — ответил он. — Может быть, восемь.

Я повернул голову, чтобы взглянуть на шпангоут четырехраспорочной мачты, где крепился огромный полупрозрачный фок. Я бывал в сильных штормах на маленьких судах. Но после мощного деревянного рангоута и ременных снастей "Лисицы" эта паутина из стали и сплавов казалась очень ненадежной.

Скотто пробормотал:

— Министр не в восторге от "Громовика".

Позади меня кто-то произнес:

— Если вы хорошо поспали, может быть, вернетесь к рулю? — Глейзбрук был на своем месте — лучшем месте на яхте, голова и плечи торчали из люка каюты. Он жевал толстую сигару, протягивая мне в белой лапище чашку кофе.

В кофе был бренди. Он ударил мне в кровь, как напалмовая бомба, и прогнал тоску. Кожаная обивка руля так и прыгала под руками, яхта казалась полудиким животным, которое вот-вот выйдет из-под контроля. Или будто "Ураган" — вишневая косточка, а ветер и сопротивление моря — два гигантских пальца, которые сдавливают ее и выстреливают ею вперед. Почти все паруса были подняты.

Солнце стояло низко над горизонтом. Чарли с левого борта вперил свой бинокль в "Громовика". Он резко выделялся на бирюзовом пространстве воды. Парус был охряным треугольником величиной с почтовую марку. По мере того как я на него смотрел, он, казалось, рос.

— Они теряют силы, — заметил Чарли. Даже невооруженным глазом я видел рябь на парусах. — Зарифляют.

Все молчали. Последний луч солнца погас. Море было такого же цвета, как Аллертонское кладбище, где среди полинявших пластмассовых венков лежит Мэри.

— Догоним, — сказал Невилл Глейзбрук.

— Можно угробить яхту, — предупредил Чарли. Ветер трепал его жесткие черные волосы так, что они лезли в глаза.

— Бог с ней, с яхтой, — махнул рукой Глейзбрук. — Как насчет спинакера?

Чарли пожал плечами:

— Это ваша мачта.

— Она сломается?

— Зависит от рулевого.

Глейзбрук перевел взгляд на меня.

— Я привык к строптивым судам, — произнес он. — Ну, давайте.

Погода была неподходящая для спинакера. Но Чарли прав: это мачта Глейзбрука.

Мачтовый и палубный матросы засуетились вокруг ускользающего треугольника на переднем конце. Хотя ветер дул с траверза, воды там хватало.

— Чушь собачья, — сказал я Чарли.

— По просьбе владельца, — отозвался он с непроницаемым лицом.

С резким треском ветер наполнил полотнище паруса. Пятидесятипятифутовый корпус "Урагана" сильно накренился на подветренный бок, судно пыталось выпрямить нос по ветру. Я навалился на штурвал, борясь с тоннами воды, бьющимися о руль. Из-под киля набежала волна, выпрямила судно, вернула его в фарватер. Я удержал его там.

Это было захватывающее плавание. Судно рвалось вперед, скользя на жестких крыльях белых брызг, которые с ревом и грохотом отскакивали от его гулких высоких бортов. Я чувствовал гигантский напор ветра в парусах. Его было даже слишком много. Все, что я мог делать, — это следить за темной волной, предвидеть ее и отпускать руль на миллиметр, чтобы удерживать судно в фарватере. Рули понемногу, говорил мой отец тогда, в Норфолке. Сейчас он гордился бы мной. Только попробуй налечь на руль, и эти гигантские молоты ветра, бьющие с северо-запада, выдернут из судна оснастку, как бутербродную палочку.

Мы обогнали "Громовика" с такой легкостью, словно бы он стоял на месте. И тут начались неприятности.

Лицо у меня болело оттого, что я все время косился по сторонам, пытаясь угадать, какую еще каверзу затевает море. Некоторые догадки приходили чудом, через подошвы ног и коленные суставы. Кое-что мне удавалось увидеть. Но ветер крепчал, а темнота сгущалась. И глаза больше ничего не различали. К десяти часам сила ветра достигла семи баллов, а волны превратились в горные массивы с острыми гребнями, которые швыряли к подножию белые водяные лавины. Мы два часа плыли со скоростью больше тринадцати узлов, что сильно превышало корпусную скорость, и это было великолепно. Но наверху у перил было темно и сыро, и отменным был только холод.

Впереди и по правому борту в небе виднелось легкое сияние. Кто-то обратил на него внимание. Еще кто-то заворчал. Может быть, заворчал от облегчения, потому что светилась атомная станция за мысом Аг, а это значило, что мы приближаемся к бую Ш-1, то есть к месту поворота. Полпути пройдено.

Невилл Глейзбрук появился снизу. Он сказал:

— Почти приехали.

Его сигара потухла на свистящем ветру. В кромешной тьме на миг сверкнул огонек зажигалки.

Нет, не совсем на миг.

Пламя вспыхнуло у меня перед глазами ярким кроваво-красным пятном. Вокруг пятна была черная, непроницаемая ночь. Следующая волна, поднимаясь, не блеснула передо мной. "Ураган" мчался по морю со слепым рулевым.

Руль вильнул, и яхта не попала в волну. Она споткнулась. Нос повернулся. Штурвал отчаянно завертелся, спицы заколотили меня по пальцам. Разворачивается, подумал я. Судно разворачивается. Ветер сбоку врезался в большой спинакер. Я вопил: