Бобовые сласти - Дориан Сукэгава

Шелковое сито для превращения цубуана в повидло. Кулинарный шприц для узоров из крема. Формочки для бобового желе. Пароварка для рисовых клецек. Миски разного калибра, противни для пирогов, фигурные заготовки для европейских пирожных и тортов. И очередные венчики, шпатели, взбивалки…

Он вспомнил слова о цубуане, которые Токуэ-сан обронила, появившись на кухне в «Дорахару» впервые.

— Всю жизнь его готовлю… — сказала она тогда. — Вот уже пятьдесят лет.

Сэнтаро пробежался кончиками пальцев по торчавшим из ящика рукояткам.

— Как же долго они служили ей верой и правдой! — вздохнула Морияма-сан.

Сэнтаро вытащил какой-то предмет наугад, внимательно осмотрел. То была потертая деревянная лопатка.

— Но может, все-таки лучше передать их вашей кондитерской бригаде?

Морияма-сан покачала головой.

— Кондитерская бригада не функционирует уже более десяти лет.

— Как? Но я думал…

— С тех пор как нам разрешили уехать отсюда, мы можем купить себе все, что захотим. Хотим торта — идем и покупаем его в супермаркете. Собираться вместе, чтобы его испечь, больше нет никакой нужды…

Сэнтаро молча кивнул.

— А Току-тян была очень живой, — добавила Морияма-сан, — и ей вечно хотелось сочинить что-нибудь новенькое. И от таких «перемен», как ни странно это звучит, ей было совсем не весело.

— Она любила сама угощать сластями всех вокруг, — вздохнул Сэнтаро.

— О да! А еще… — продолжила было она, но тут же осеклась и умолкла.

Всю утварь из ящика Сэнтаро разложил в один ряд на полу. И, выбрав несколько инструментов, завернул их в найденное на кухне полотенце.

— Спасибо вам… Очень надеюсь, что мне это еще пригодится.

Когда он еще раз встанет перед жаровней? Этого он не знал. Но даже если такой день не настанет вообще — он хотя бы сохранит эти бесценные инструменты на память о Токуэ-сан.

Когда он вернулся в комнату, Морияма-сан выставила на стол большую жестяную коробку из-под печенья.

— А вот и оно…

Сняв крышку, она достала из коробки несколько листов бумаги, согнутых втрое.

— Это письмо она вручила мне перед тем, как ее увезли в больницу. Сказала, что хочет повиниться перед вами. И что, если она не вернется, я должна передать это вам. Хотя письмо оставила недописанным… По крайней мере, так сказала она сама.

Морияма-сан протянула ему сложенные листы. Сэнтаро переглянулся с Ваканой.

— Если хотите, можете прочитать прямо здесь. Сидя на том же месте, где она его сочиняла. А писала она, как вы знаете, очень медленно и старательно…

Кивнув, Сэнтаро развернул письмо. И перед глазами вновь побежал ее характерный, убористый почерк. Волнистые линии. Упрямые буквы. Скругленные иероглифы.

Дорогой Сэнтаро!

Надеюсь, теперь, когда вы читаете эти строки, холода уже отступили?

Письмо это я поначалу писать не хотела. Что толку повторять свои старушечьи причитания, как заезженную пластинку? Но мой насморк усиливается, и я уже не уверена, что когда-нибудь снова увижу вас и Вакану-тян. А кроме того, я должна перед вами кое в чем повиниться — и еще кое-что передать.

Сначала об извинениях.

Простите, что я выпустила Марви так рано, хотя обещала за ним присматривать. Но чем дольше я слушала его щебетание, тем отчетливей понимала: он просит, чтобы его отпустили на волю. И хотя я колебалась, представляя безутешное личико Ваканы-тян, — у меня, прожившей всю жизнь в неволе, не нашлось ни малейших причин держать живое существо со здоровыми крыльями в запертой клетке.

Возможно, без человеческой защиты ему и не выжить, но, когда я стала замечать, как отчаянно он смотрит в голубое небо, только и повторяя свое «пусти-пусти-пусти», — я не выдержала и отпустила его на свободу.

Пожалуйста, передайте Вакане-тян мои самые искренние извинения.

В детстве у меня не было особой мечты о том, чем я хотела бы заниматься, когда вырасту. Годы были военные, и вопросы, как спасти свою жизнь, занимали нас куда больше фантазий о том, как этой жизнью лучше распорядиться. Но после того, как я заболела и поняла, что больше никогда не смогу выйти в мир, я наконец начала мечтать о собственном будущем, и это было очень тяжело.

Сперва, как уже говорила, я мечтала стать школьной учительницей. Детей я любила, и процесс учебы мне нравился. Сама я окончила школу уже в «Тэнсеэне», а когда выросла, вела кое-какие уроки для пациентов-детишек.

Но если честно, сильнее всего я мечтала о том, чтобы вырваться за колючую изгородь. Вернуться в мир обычных людей, ходить на обычную работу. Как любой обычный человек, приносить пользу людям и делать этот мир хоть немного лучше.

Об этом я мечтала всегда. Всем сердцем желая стать полезной для мира, я была отгорожена от этого мира колючей изгородью и жила на деньги налогоплательщиков.

Сколько раз я жалела, что не умерла, — теперь уже и не вспомнить! Я была убеждена, что человек, не приносящий обществу пользы, никакой ценности не имеет. Ведь люди и рождаются для того, чтобы служить миру и другим людям, не так ли…

Когда же — и почему — все это изменилось во мне?

Помню отчетливо, как я гуляла ночью в лесу и смотрела на полную луну. К тому времени я уже научилась прислушиваться к ветру, к шепоту деревьев, к голосам насекомых и щебетанию птиц. А луна в ту ночь заливала своим бледным сиянием все вокруг, и деревья подрагивали так напряженно, будто источали некую особенную энергию. Я стояла на узкой дорожке в темном лесу и общалась с ней один на один.

Луна же была так прекрасна, что я не могла от нее оторваться. Я позабыла о том, чего натерпелась из-за болезни, и о том, что мне никогда отсюда не выйти.

Вот тогда-то я его и услышала. Шепот луны, обращенный прямо ко мне:

Я хочу, чтобы ты на меня смотрела. И поэтому так сияю.