Звезда Любви - Юлия Леонова

— Полюшка, родная моя, что с тобой? — пытаясь заглянуть ей в глаза, тихо спросил Кошелев. — Неужто обидел тебя князь?

— Можно ли обидой разбитые мечты назвать? — прошептала Полина, поднимая на него глаза. — Он сказал, что ошибся, Серж! — рассмеялась она истерическим смехом. — Я его ошибка!

— Как это, Полин? Как ошибся? — тихонько встряхнул ее Сергей, встревоженный и этим смехом, и сумасшедшим блеском глаз, и хладом ладоней.

— Павел Николаевич сказал, что ошибся, — выговорила она, скривив губы в горькой усмешке. — Предложение его было ошибкой, потому как он понял, что не питает ко мне глубоких чувств.

Кошелев выпрямился, потер кончиками пальцев лоб и виски, как делал всегда в минуты сильного душевного волнения.

— Это, видимо дурной сон, — пробормотал он, — два дня минуло, с чего бы ему так перемениться к тебе?

Полина вскинула на брата заплаканные глаза.

— Он не менялся! Он никогда не любил меня, Серж! Павел Николаевич мне сам в том признался.

— Не может этого быть. Не может… — нервно прошёлся по комнате Сергей. — Еще в Кузьминках я был уверен, что князь к тебе интерес имеет. Не мог он так быстро перемениться…

— Ты меня не слушаешь, Серж. Он не любил меня ни единого мгновения, — истерично разрыдалась Полина.

— Je ne laisserai pas cela ainsi. Cette injure. (Я этого так не оставлю. Это оскорбление (фр.)), — пробормотал Кошелев, резко останавливаясь.

— Нет, Серж, только не это! — поднялась ему навстречу Полина. — Не нужно! Сейчас никто не знает об этой злосчастной помолвке, и мне думать страшно, что будет, если прознают, что князь Шеховской отказался от меня. Стоит только этим слухам попасть на языки, и для меня это будет смерти подобно, — простонала она. — Начнут не так доискиваться до причины, как искать во мне всевозможные изъяны. Уж лучше тогда сразу в Кузьминки вернуться, чем позор такой. Не будем раздувать скандал. Сезон ведь только начался. Я снова буду выезжать — не сразу, но обязательно буду. Мне бы только сил найти, — сквозь слезы улыбнулась девушка. — Даст Бог, все образуется.

— Ты же любишь его? — удержал ее за руки Сергей.

— Что с того? — опустила глаза Полин. — Забыть его — вот единственно, о чем мне думать надо нынче. Это с самого начала было химерой, обманом, а я, дурочка, мечтать себе позволила. Глупо было надеяться! А та поспешность, с которой он заговорил о браке… Помнишь, я еще и сомневалась, когда домой ехали? Лишь сейчас я понимаю, что были какие-то иные причины, только не любовь. Не любовь… — повторила она, уставившись невидящим взглядом куда-то поверх его плеча.

— Ну, полно убиваться, — тихо ответил Кошелев. — Как бы то ни было, ничего нельзя изменить. Однако ж как легко его сиятельство словом своим бросается! — не сдержался Сергей.

Докки, до этого пребывавшая в совершеннейшей растерянности, выслушивая горькую исповедь Полины, обняла ее и присела вместе с ней на софу. Ей хотелось ободрить ее, как-то утешить, но что тут можно сказать? Где взять слова такие, чтобы боль души унять?

— Это пройдет, пройдет и забудется, — вздохнула она. — На все воля Божья, Полин, и, может, Господь отвел от Вас беду куда более страшную…

— Может, и так. Пусть это мне утешением будет, — потерла Полина виски, начинающие пульсировать тянущей болью. — Я прилягу, пожалуй, — вздохнула она.

— Конечно, — засуетилась Докки, — я Глафиру пришлю.

Выйдя от Анны, Шеховской бесцельно брел по улицам столицы, совершенно не замечая знакомых к их искреннему изумлению. Еще никто и никогда не подвергал сомнению данное им слово, но в праве ли он был упрекать в этом Анну, коли сейчас и сам теми же сомнениями терзался? Как горячо он пытался убедить ее в том чувстве, что так внезапно открылось ему самому! Но так ли далека она была от истины, не желая соглашаться с ним? Сейчас, когда ее не было рядом, и сумасшедшее желание не кружило голову, не горячило кровь, он попытался увидеть все ее глазами, — и к нему пришло понимание того, чего в эгоизме своем он замечать изначально не желал.

Глупо и наивно было бы полагать, что отец позволит ему, единственному наследнику рода Шеховских, жить, как Бог на душу положит, позабыв о долге, об обязанностях, титулом налагаемых, а для Анны, как, впрочем, и для молвы, нет никакой разницы между любовницей и возлюбленной. "Я Вам не верю", — снова и снова в мыслях слышал он ее слова. Обвенчаться без отцовского благословения с девицей без роду, без племени, о которой он и сам толком ничего не знает… Павел вздрогнул, представив последствия такого решения. Не слишком ли высока цена? Зная родителя своего, он легко мог предположить, что Николай Матвеевич пойдет на все, чтобы не допустить брака этого. И прав был Мишель, когда говорил, что он рассудка лишился, коль мысли его подобные посещают. Но почему же порою ему кажется, что он знает Анну, и притом знает давно? Где могли пути их пересечься? Но сколько бы он ни думал о том, туманное прошлое mademoiselle Быстрицкой от мыслей этих не становилось ни яснее, ни понятнее. Отчего ему кажется, будто она скрыться пытается от кого-то? Но какие недруги могут быть у нее? Если только действительно она холопка беглая. Может, она была актеркой в театре крепостном, — фантазировал он себе — да сбежала от домогательств хозяина своего? А ему что с того? Он ей, как на духу, открылся в чувствах своих, а его отвергли безо всякой надежды. Права Анна: нет у них будущего. Правильно будет оставить ее в покое и, следуя желанию папеньки, жениться если не Алекс, то на любой другой, что родителя его устроит, а об Анне забыть. Забыть?! Да где бы только сил взять, если все мысли о ней! — чертыхнулся Шеховской, сворачивая на Сергиевскую улицу.

Когда он вернулся домой, на улицы столицы уж давно спустился осенний промозглый вечер. Закрылись лавки, разошелся по домам рабочий люд, и лишь великосветский Петербург только начинал жить прихотливой ночной жизнью, поражая обывателя роскошью своих развлечений, ожидая от устраиваемых вечеров и балов приятных впечатлений и восторженных отзывов в кругу избранных.

Шеховской не собирался нынче выезжать, и вечер хотел скоротать с бутылкой бренди в библиотеке, зная, что об эту пору вряд ли кто-нибудь его там потревожит. Устроившись в кресле, он безучастно взирал на попытки Прохора стащить с него узкие высокие сапоги. Наконец, его денщику удалось справиться с этой нелёгкой задачей, и, забрав мундир и сапоги, Прохор, что-то ворча себе под нос, удалился в гардеробную, а Павел остался один. Навалилась хандра и усталость. Не хотелось никого видеть, но в дверь постучали.

— Войдите! — негромко бросил Поль, не сумев, однако, скрыть раздражение.