Клич - Зорин Эдуард Павлович

Вот за этими-то занятиями на книжном развале его однажды и настигла судьба в образе русоволосой девицы со вздернутым носиком и насмешливыми зеленоватыми глазами. Руки их нечаянно столкнулись на одной и той же книге в дешевеньком переплете, которая называлась не то "Искусство быть всегда любимою своим мужем", не то "Нет более несчастья в любви, или Истинный и вернейший ключ к женскому сердцу".

"Извините", — сказала девушка и пододвинула книгу Бибикову.

"Нет уж, это вы извините, — сказал он, передавая книгу девушке. — Видите ли, это, кажется, не мое чтение".

"Неужели вы думаете, что это может меня серьезно интересовать?" — удивилась девушка.

"Меня же, напротив, это интересует, но совсем не в том смысле, как вы подумали", — сказал Бибиков.

"Вы способны угадывать мысли?" — с иронией произнесла она.

"В некотором роде", — сказал он.

Так они познакомились. Девушку звали Асей, она училась на каких-то курсах, жила в Москве на скромном пансионе и увлекалась живописью. Впрочем, стать художницей она не надеялась, так как плохо владела рисунком, но великолепно знала историю искусств и имела множество знакомых среди молодых художников.

В тот день Бибиков впервые опоздал на лекции и ничуть не сожалел об этом. До позднего вечера они гуляли в Сокольниках, и встречи их стали регулярными.

Однажды Ася пригласила его к себе на квартиру:

"Будут интересные люди, среди них два молодых графика из Парижа".

Бибиков пришел. Два молодых графика действительно оказались неординарными молодыми людьми. Разговор с искусства быстро и как-то совсем незаметно перешел на политику. Бибиков очень рассмешил их своими наивными высказываниями, Ася тоже смеялась, а вечером сунула ему "Политическую экономию" Милля с примечаниями Чернышевского. Он проглотил ее залпом, открыв для себя совершенно неведомый ему доселе мир. С того дня Ася внимательно следила за его образованием, радовалась его успехам и в спорах все чаще становилась на его сторону.

Пролетело полгода — тут неожиданно пришло известие о смерти бабушки, и потрясенный Бибиков в тот же день выехал в деревню на похороны, а когда вернулся в Москву, Аси в столице уже не было; от общих знакомых он узнал, что она отправилась за границу с одним из художников. Бибиков ожидал всего, чего угодно, но только не этого: весь мир для него перевернулся, лишь сейчас он понял, что Ася была для него не просто хорошим другом, а человеком по-настоящему близким и дорогим. Он впервые испытал ревность и даже собирался в Париж, за ней следом, хотя и не представлял себе точно, что станет там делать и как объяснит свое появление. К счастью, денег у него не оказалось, бабушкино наследство на него еще не перевели, и он вынужден был остаться. Со временем боль утраты несколько притупилась, в Париж он уже не рвался, хотя, войдя во владение довольно-таки солидным состоянием, больше не испытывал серьезных финансовых затруднений.

Дружба его с Асиными знакомыми продолжалась, круг его чтения день ото дня расширялся, он уже составил собственные взгляды по многим вопросам, которые обсуждались в кружке, и скоро выдвинулся в его руководители. Поэтому совершенно нормально был воспринят и следующий его поступок: он продал имение и все вырученные за него деньги вложил в общее дело. Занятия в университете были к тому времени уже совершенно заброшены, да он и не смог бы их продолжить, так как в один прекрасный день случилось то, чего и следовало ожидать: полиции стало известно о существовании кружка, многих из его членов арестовали, в том числе и Бибикова. Начались допросы и очные ставки, закончившиеся тем, что почти всех сослали в разные отдаленные губернии.

Жизнь Степана Орестовича с этого момента полностью перевернулась, и единственный путь, который он отныне перед собою видел, была революция, ей он и решил себя посвятить. Отбыв ссылку, Бибиков выехал за границу, причем не легально, с российским паспортом в кармане, а тайно, с помощью верных людей, — в Белград, Вену и Париж.

В Париже он снова встретил Асю, которую к тому времени совсем почти позабыл; увидев ее, он испытал глубокое разочарование, хотя и не мог не питать к ней чувства благодарности. К тому времени она уже рассталась со своим художником, жила уединенно в какой-то захламленной мансарде, говорила о своих бывших друзьях с ожесточением и высказывала какие-то сумбурные мысли, цитируя Бакунина и исповедуя свободную любовь. Встретившись, они поспорили, Бибиков наговорил ей кучу дерзостей, о которых после сожалел, но душою он не покривил — все, что он сказал, было его глубоким убеждением. Вскоре он узнал, что Ася уехала из Парижа и след ее затерялся — теперь уже навсегда. Бибиков вычеркнул ее из свой памяти — он был тогда горяч, рвал с прошлым легко и без особого сожаления.

Вскоре, однако, он понял, что и сам ошибался жестоко: собственно, весь его путь от книжного развала у стены Китай-города и до Трубецкого бастиона Петропавловской крепости лежал через поиски и ошибки.

Бибиков не боялся расплаты, свое заключение он воспринимал как нечто совершенно естественное, да к тому же и верил в счастливый исход. Еще не все было потеряно, еще находились на свободе друзья, которые (он это твердо знал) не были безразличны к его судьбе.

Одним из таких друзей был Владимир Кириллович Крайнев.

32

Мысль о том, чтобы использовать широкие связи Зарубина, пришла Владимиру Кирилловичу лишь в самый разгар холостяцкой пирушки. До того момента, как подвыпившему Всеволоду Ильичу вдруг вздумалось сказать, что у него есть хорошие знакомые на Пантелеймоновской[2], ни о чем таком Крайнев даже и не помышлял, а просто наблюдал своих новых приятелей.

Шампанского в генеральском доме было море разливанное, так что даже весьма сдержанный и чванливый штабс-капитан Гарусов вынужден был признать, что подобного гостеприимства ему не доводилось встречать даже на Кавказе.

Тут в разговор вмешался Сабуров, вспомнивший, как в бытность свою в Тифлисе был приглашен на грузинскую свадьбу.

— Описать это невозможно! — воскликнул Гарусов, тотчас же перебивая Зиновия Павловича. — Это надо видеть собственными глазами.

— Вы правы, — вежливо согласился Сабуров, пивший меньше всех и потому сохранивший рассудительность в разговоре. — Но если говорить в общих чертах…

— Не надо в общих чертах, — снова оборвал его Гарусов. — Послушай, дорогой, — обратился он почему-то к одному Зарубину, видимо, как к хозяину, — если ты хочешь видеть грузинскую свадьбу, поехали со мной, я тебе покажу такую свадьбу, что ты только ахнешь…

— Да куда же мы поедем-то? — пытался охладить его Сабуров. — Нынче все мы расписаны по своим делам.

— К черту дела! — закричал Гарусов и вскочил со стула. — Дела подождут, а грузинскую свадьбу нужно видеть немедленно.

Обычно легко загорающийся Всеволод Ильич на сей раз принял сторону Сабурова — совершать новые глупости он был, очевидно, не расположен.

Развалившись в кресле и держа в руке бокал с шампанским, Зарубин сказал примирительно, но твердо.:

— Свадьбы нынче не будет, достаточно и дуэли. А что, — повернулся он к Гарусову, — граф Скопин и в самом деле имеет серьезные намерения в отношении княжны Бек-Назаровой?

— Трудно сказать, — тут же ответил штабс-капитан. — Во всяком случае, поговаривают, что он собирается сделать ей предложение.

— И что же княжна?

— Вроде бы приняла. Вам, очевидно, известно: ее отец разорился…

— Как? Это для меня новость, — встрепенулся Зарубин и даже отвел поднесенный к губам бокал.

— Что-то связанное со строительством железной дороги, какие-то злоупотребления или что-то в этом роде, — не совсем вразумительно пояснил Гарусов.

— Господи, нынче все помешались на железных дорогах! — воскликнул Всеволод Ильич. И вот тут-то с его языка и сорвалось упоминание о Пантелеймоновской, сразу же насторожившее Владимира Кирилловича.