Огневица - Анита Феверс

пока не встретилась взглядом с собственным отражением. И на миг ей показалось, что это она – горит.

Вдруг вокруг ее запястья сжались твердые, будто каменные, пальцы. Она вскрикнула, но другая рука, пахнущая кровью и железом, зажала ей рот. Дейвас смотрел на Итриду, но его взгляд был слеп. Он не видел девушку – или видел на ее месте кого-то другого.

Дейвас дернул Итриду на себя, и она повалилась ему на грудь. Мужчина, даром что раненый, легко скинул девушку на землю, а потом навалился сверху. Дейвас лежал, тяжело дыша, будто это напряжение вытянуло из него все силы. Итрида застыла ни жива ни мертва, боясь лишний раз пошевелиться и заставить его сжать ее сильнее – запястье и так почти трещало в его руке.

– Мне нужно избавиться от огня… – выдохнул дейвас в шею Итриде, и она судорожно дернулась. – А рядом никого подходящего. Только дура девка рыжая. Что мне делать, а? Что?..

– Отпустите меня, пан, – пискнула Итрида.

Дейвас рассмеялся глухо и безрадостно. Кровь из его раны намочила рубаху Итриды, она чувствовала, как в том месте становилось все более мокро и горячо.

– Не могу. Я должен попытаться. Хоть ты и девка. Но лучше так, чем… Морокун бы побрал всю эту затею. А ведь я не хотел. Не хотел – так. Какой я избранный? Перкунас меня не выбирал. Это она выбрала. Сама, небось, рисковать не стала, а я – я ей верил! Верил. Нельзя вам, бабам, верить.

Неожиданно его голос стал злым. Итрида почуяла эту перемену и забилась, заизвивалась, пытаясь оттолкнуть мужчину, но тщетно: злость словно добавила ему сил. Или же он все-таки принял решение и теперь собирался с духом, чтобы исполнить свой замысел.

По рукам дейваса пробежало пламя, и Итрида завизжала, пытаясь сбросить мужчину с себя. Он стиснул сильнее и держал так, пока она не поняла, что пламя не обжигает. Дейвас поднял голову и вгляделся в ее лицо.

– Мне надо бы перед тобой извиниться, но ты все равно никогда не простишь. Мое имя – Влад Ратоборец. Можешь проклинать его, можешь передать четверым богам, если задуманное мной не осуществится. А сейчас молчи!

И Итрида замолчала. Внутри себя она кричала, надрываясь, до сорванного голоса, до крови, захлестнувшей горло, кричала, расцарапывая лицо, билась в силках, захлебывалась криком, но снаружи была тиха и послушна. Видел ли Влад Ратоборец ее ужас там, за черными зрачками? Он не смотрел ей в глаза. Чувствовал ли, как бешено колотится ее сердце? Возможно. Жалел ли о чем-нибудь?

О том Итрида никогда не узнает.

Ратоборец приподнялся, опираясь на локти. Огонь перекинулся с его рук на все тело, обнял, одевая в языки танцующего пламени. Вспыхнула, рассыпаясь холодным пеплом, одежда – его и ее. Огонь словно вернул в дейваса жизнь, но Итрида нутром чуяла: после того как колдун осуществит задуманное, даже лаума не сможет удержать его в мире живых. Итрида выла – там, за стеной его ворожбы, – и плакала, понимая, что вот-вот случится с нею то страшное, о чем шепчутся девки на вечорках, стыдливо закрывая лицо ладонями и моля богов, чтобы никогда такое с ними не стряслось. Пусть дейвас скрутил ее ворожбой, да только кто ей поверит? Слыхом не слыхивали о таком никогда, но вот именно сейчас и именно с ней это происходит, пока внутри все леденеет от ужаса и стыда…

– Невинное тело огонь не примет, – хрипло прошептал он ей на ухо. – А если я хотя бы не попробую его передать, он сожжет меня изнутри. Я буду умирать долго и мучительно. Но если получится – уйду легко.

Итрида ничего не ответила – даи как она могла что-то сказать? Лишь из ее глаз одна за другой безостановочно катились слезы, пока дейвас разводил ее обмякшие ноги, нависал сверху темным страшным навием, сплевывал на пальцы, которыми потом водил там, где Итри ду должен был увидеть только муж, – а она ничего не могла сделать против, ни убежать, ни отбиться, ни закричать. Говорила ей мать, хватит в лес бегать, чай, не зверь ты лесной, а девка слабая. Но Итрида ее не слушала – вот и поплатилась.

Мужчина прижался к ней – горячий и твердый, – помедлил мгновение, а потом резко двинул бедрами вперед. Подождал немного, будто давая Итриде привыкнуть, и медленно отодвинулся. Потом снова – резче, глубже, больнее – вперед. С его губ сорвался стон, и он снова мучительно медленно подался назад.

Его рывки стали быстрее. Влад тихо стонал сквозь зубы, запрокинув голову и закатив глаза. Тело Итриды горело от боли, которая стягивалась там, промеж ног, пронзая ее раскаленной иглой. Должно быть, Итрида умирала. Дейвас ранил ее, так сильно, что теперь и она умрет возле лесного ручья, отдав свою девственную кровь живущим в нем духам…

Дейвас вскрикнул и содрогнулся, уткнувшись лбом в плечо Итриды. Она почувствовала, как внутри разлилось что-то теплое, и к горлу подкатила дурнота. Ратоборец скатился с нее и встал. Сквозь одевшее его пламя просвечивала кровь. Она заливала его правый бок, темнела на руках и пачкала пах. Итрида не сразу поняла, что кровь между его ног – ее, а когда поняла, завыла волком. Скорчилась клубком, стараясь стать как можно меньше, исчезнуть, раствориться в заполнившей ее боли. Она не сразу поняла, что чары дейваса исчезли.

– Руда к руде, – дейвас провел по телу, собирая алые потеки и смешивая их в ладони. – Искра к пустоте. Я отдаю свой дар этой женщине: пусть он горит в ней так же, как горел во мне. Ручаюсь жизнью, плачу кровью, ухожу без долгов.

Дейвас наклонился и быстро начертал какие-то знаки на спине бьющейся в истерике Итриды. Тихо вздохнул и осел на землю горсткой праха.

А в Итриду потек огонь.

И вся боль, что она испытала до того, показалась лишь слабым подобием боли истинной.

* * *

Итрида говорила размеренно, не приглушая и не повышая голоса. Где-то внутри нее бился огненный волк, которому хотелось вскочить и умчаться прочь, через густой подлесок, через тьму сонной чащобы, как можно дальше от тех, кто внимательно слушал о том, о чем вспоминать Итрида зарекалась. Хотелось кричать, но вместо этого она продолжала рассказывать.

Даромир, поначалу развалившийся на топчане, выпрямился и побледнел, когда Итрида рассказывала о том, что сделал с нею Влад Ратоборец. Йулла молчала. Она словно исчезла из комнаты – Итрида не могла уловить ни вздоха, ни шевеления с ее стороны. Будто птицелюдка обратилась в статую, подобную тем, что охраняли вход в ее гнездо.

Когда прозвучали последние слова, упала тяжелая душная