Сласти-мордасти. Потрясающие истории любви и восхитительные рецепты сладкой выпечки - Инна Витальевна Метельская-Шереметьева

для него скромную однушку. Он даже согласится с официальной версией, выдвинутой Быстрицкой, о том, что он ей якобы изменил. Быстрицкая останется в их роскошной квартире в центре Москвы в полном одиночестве, чтобы даже тень чьего бы то ни было присутствия не отвлекала ее от главной любви жизни – от театра и кино. Наверное, это и была ее судьба – театр, а не мужчины, роли, а не вечера у семейного очага, чьи-то сыгранные жизни, а не та, которую она вынуждена была проживать вне сцены.

Быстрицкая уйдет из жизни в очень почтенном возрасте, совершенно счастливой, хотя и глубоко одинокой. Единственными людьми, с кем она будет общаться в старости, станут два соседа по загородному дому – Лановой и Познер…

Для теста

• 400 г творога

• 170 г сахара

• 8 г ванилина

• 2 яйца

• 100 г сливочного масла

• 500 г пшеничной муки

• 10 г разрыхлителя

Для крема

• 1½ л молока

• 6 яиц

• 10 г ванилина

• 250 г сахара

• 3 ст.л. крахмала

• 4 ст.л. пшеничной муки

• 200 г сливочного масла

Для теста выложить творог в глубокую миску, добавить сахар, ванилин и яйца. Добавить размягченное сливочное масло и хорошенько размять руками творожную смесь. Постепенно добавить просеянную с разрыхлителем муку и замесить мягкое тесто, не липнущее к рукам. Разделить тесто на 7 равных частей и отправить в холодильник на 30 минут.

На пергаментной бумаге тонким слоем раскатать кусочек теста, положить сверху тарелку диаметром 20 см и обрезать остатки теста по краям.

Выпекать коржи в разогретой до 180 °C духовке 5–7 минут до золотистого цвета. Остатки теста тоже испечь и измельчить в блендере или ножом, чтобы в конце присыпать крошкой готовый торт.

Для крема довести 1,2 л молока до кипения на слабом огне. В миске перемешать оставшиеся 300 мл молока, яйца, ванилин, сахар, крахмал и муку. Тонкой струйкой влить яичную смесь в кипящее молоко, непрерывно помешивая его. Довести смесь до кипения, затем снять с огня и остудить до комнатной температуры. Готовый крем взбить со сливочным маслом добела.

Собрать торт, смазывая слои кремом[4], и поместить в холодильник на ночь. Последний штрих – обсыпать пропитанный пляцок приготовленной крошкой.

Торт «Неряха Джо» (клубничный вариант)

Письма от Эрнеста Хемингуэя всплыли после трагической смерти Марлен Дитрих в 1992 году. А умерла она от инфаркта, после того как прочла книгу о себе, написанную ее дочерью Марией. Марлен хранила эти письма в банковской ячейке не только потому, что очень дорожила ими, но еще и потому, что боялась любопытства журналистов.

Сама Марлен называла их чувства «дружеской любовью». Несмотря на то, что их тянуло друг к другу, судьба всякий раз, когда они встречались, разводила их снова в разные стороны: или она была несвободна, или он был кем-то увлечен. Был один момент в жизни, когда она увидела его снова, сердце забилось сильнее, чем прежде, – и именно тогда он признался, что потерял голову от одной «карманной Венеры», на которой он непременно хочет жениться (последней жены Хемингуэя). И Марлен Дитрих бросилась на помощь своему другу, не желая видеть, как он страдает. Она взяла на себя роль свахи и поженила Эрнеста и кукольно-миниатюрную Мери, которые жили очень счастливо, имели детей. А потом он без видимых на то причин покончил жизнь самоубийством. И для Марлен Дитрих Хемингуэй навсегда остался недочитанной книгой.

То была любовь с первого взгляда, после того как они встретились на борту французского океанического лайнера «Иль де Франс» в 1934 году. Хемингуэй возвращался через Париж с африканского сафари, а Дитрих держала путь в Голливуд после того, как навестила своих родственников в фашистской Германии – это была одна из последний поездок домой.

Вот что вспоминает сама Марлен: «Энн Уорнер – жена всесильного продюсера Джека Уорнера – давала прием на корабле, и я была в числе приглашенных. Войдя в зал, я мгновенно заметила, что за столом – двенадцать персон. Я сказала: “Прошу меня извинить, но я не могу сесть за стол – нас окажется тринадцать, а я суеверная”. Никто не пошевелился. Вдруг внезапно передо мной возникла могучая фигура: “Прошу садиться, я буду четырнадцатым!” Пристально рассматривая этого большого человека, я спросила: “Кто вы?” Теперь можно судить, как я была глупа…». На десерт гостям подали какой-то изысканный десерт, однако Хэм склонился к новой знакомой и со значением сказал: «Это не сласти. Это баловство. Когда-нибудь вы окажетесь у меня дома, и я угощу вас “Неряхой Джо”. Вот что я называю настоящим десертом!». Это прозвучало фамильярно, и Марлен поспешила уйти из-за стола. Позже она напишет в дневнике: «…пора уже себе признаться, что я думаю о тебе постоянно. Перечитываю твои книги, раз за разом, и говорю о тебе лишь с избранными. Я перенесла твою фотографию в спальню и смотрю на нее довольно беспомощно».

Он был ее «Гибралтарской скалой», и этот титул нравился ему. Прошли годы без Хэма, даже без писем от него, но ни Марлен, ни сам писатель ни на минуту не переставали думать друг о друге, и каждый год становился для них больнее предыдущего. «“Время лечит раны” – только успокаивающие слова», – напишет Хемингуэй через пять лет после первой встречи с Марлен.

И вдруг они стали писать письма. Они слали письма друг другу практически ежедневно все те годы, когда Хемингуэй был на Кубе. Он отправлял актрисе свои рукописи, часами они разговаривали по телефону. Даже во время войны, когда Эрнест был сияющим, полным гордости и силы, а Марлен – бледная и слабая, беспокоилась только о своем здоровье, – дружба и нежная любовь не прекращались. Эрнест разыскал ее в Париже.

«Я всегда оживала, когда мы встречались. Он называл меня “капуста”. У меня не было для него особого имени. “Папа”, как его все называли, казалось мне неуместным. Я называла его просто “Ты”. “Ты мне скажи, – говорила я. – Скажи мне, Ты скажи мне…» – словно потерянная девочка, какой я была в его глазах, да и в своих собственных тоже.

Он был мудрым человеком, мудрейшим из всех советчиков, главой моей собственной религии. Он учил меня писать. Я тогда писала статьи для домашнего журнала для дам (Ladies Home journal). Звонил он мне дважды в день и спрашивал: “Ты уже разморозила холодильник?” Потому что он знал, как все пытающиеся писать часто прибегают к уверткам, решив вдруг, что необходимо что-то сделать по хозяйству. У него я научилась избегать ненужных прилагательных. До сих пор, по мере возможности, я опускаю их. Хотя, если честно, это правило, подсмотренное Хэмом у русского Чехова, и кажется мне мужским и диким. Поэтому, если не получается иначе, я ввожу чудесные прилагательные контрабандой потом. Во всем остальном я подчиняюсь всем его правилам».

Марлен признавалась друзьям и даже мужьям, что ей очень не хватает Хемингуэя. Даже долгие годы спустя его самоубийства он оставался для нее живым