Русский Робинзон - Сибиряков Николай

Я слышал, как за мной гнались, слышал, пули свистел мимо ушей; бежал шибко, не оглядываясь. Я боялся умереть в пытках и все бежал, бежал до тех пор, пока замертво скатился в овраг. Очнулся, но не знал куда идти, заплутал в лесу. Осень еще ничего, бродить можно, но зима — трудно: мороз жег до костей, тело превращал в камень. На мое счастье, набрел на мертвый волк, содрал с него шкуру и прикрыл себя, ел в дороге коренья, древесную кору и что попало. Нынче утром я очутился близ озера, узнал место и много Бога благодарил, потом скоро сюда шел и разложил большой огонь, чтоб господин меня увидел…

Наружность китайца, жалкая до невозможности, подтверждала его рассказ. Лисицын обласкал его и привез на ферму, накормил и одел в хорошее платье. Собаки с восторгом приветствовали Янси.

В последний день праздника Лисицын привел в исполнение план своего нового севооборота: разбил плантацию на пять полей по четыре десятины в каждом. На другой день приступил к вывозке навоза под яровой посев с травами; запахал навоз, посеял яровой хлеб, а заборонив семена, высеял на каждую десятину по пятидесяти фунтов травяных семян, которые укатал легким деревянным катком. Стадо в течение нескольких лет чрезвычайно размножилось. Особенно значительно увеличилось число овец. Решили с Янси доить только двух коров, а остальных сосали телята. От этого скот сделался еще крупнее. Такое размножение скота требовало большого запаса корма. Лисицын стал использовать скотину для пропитания. Урожай хлеба в этом году был необыкновенный, чему много способствовало орошение полей во время жаркого лета.

Зима наступила ранняя и суровая, часто играли метели, трещали морозы, каких в прежние годы здесь не бывало. Обитатели Приюта не испытывали холода в своем теплом помещении и не оставались праздными. Лисицын обучал понятливого Янси говорить по-русски, а у него учился китайскому языку. Янси никуда не отлучался с острова, а Лисицын по старой привычке занимался в свободное время охотой на красного зверя. Таким образом, жизнь его потекла обыкновенным порядком.

Однажды Лисицын собрался в дальний путь на лыжах. Оделся он очень тепло: сверх меховой обуви на нем были панталоны из двойного меха — белка изнутри, выдра снаружи; теплая овчинная дубленка чуть ниже колен и сверх нее свободное пальто их шкуры жеребенка, сшитое на манер неразрезной рубашки с небольшим отверстием для головы; к рукавам были пришиты теплые рукавицы, а чтобы действовать голыми руками, между рукавом и рукавицей было оставлено небольшое отверстие. Это пальто надевалось мехом наружу и доходило до лодыжек. Голову прикрывала меховая шапка из шкурки новорожденного барашка, подбитая изнутри мехом молоденькой белки с широкими, крепко к ней пришитыми лопастями и наплечниками, плотно пристегивавшимися к пальто; лопасти обертывались вокруг шеи, потом накрест на груди и завязывались кожаными ремешками; спереди шапки было пришито забрало, также меховое, приподнятое кверху в виде щитка, которое в случае холодного ветра могло опускаться на лицо и сберегать его от обморожения; для глаз были сделаны маленькие отверстия. Словом, наряд этот отлично защищал охотника от морозов и вьюг. Широкий кожаный пояс стягивал талию; к нему за железное кольцо привязывались салазки с провизией и боевыми припасами. На поясе помещались пистолеты, большой охотничий нож и топор. В руках охотник имел двуствольное ружье.

На этот раз Лисицын взял Полкана, очень к нему привязавшегося, и отправился на запад. Этот край на дальнем расстоянии еще не был им исследован. Он объявил Янси, что уходит в лес на несколько дней, просил китайца быть осторожным и бдительным.

День выдался солнечный, морозный. Снег ослепительно блестел и производил под лыжами звук чистый, как от санных полозьев. Полкан с веселым лаем галопировал вокруг своего хозяина. Так Лисицын промчался более двадцати верст и очутился на обширной равнине. Слева тянулся дремучий лес, справа на горизонте виднелись отроги гор. Отдаленная гористая местность наверняка была богата на пушных зверей — туда Лисицын и направил свой бег.

Отыскание переправы через речку с крутыми, обрывистыми берегами отняло много времени. Эта непредвиденная задержка заставила его заночевать на снежной равнине. Нарубив мелкого кустарника, Лисицын развел огонь, согрелся горячей пищей и улегся на медвежьем одеяле. Полкан пристроился рядом. Походная пища нашего охотника зимой обычно состояла из замороженных щей, которые стоило только разогреть в медном котелке, и жареного замороженного мяса, небольшой кусок которого, достаточный для утоления голода, он клал в жестяную коробку вместе с куском хлеба. Эту коробку зарывал в горячую золу — пища делалась пригодной к употреблению. Лисицын брал с собой еще медный чайник для кипячения воды, чай, мед и фляжку водки для экстренных случаев. Водка, найденная на корабле, давно закончилась, но Лисицын с помощью перегонного куба получал прекрасный спирт в небольшом количестве. Сам он не пил и от товарищей хранил тайну своего производства, а водку рассматривал как полезное лекарство.

Лисицын не помнил, долго ли он спал, когда рычание Полкана заставило его раскрыть глаза. Огонь костра почти потух. В темноте ничего невозможно было рассмотреть. Подбросив в костер охапку хвороста, он хотел было опять заснуть, не обращая внимания на жестокий мороз и пронзительный северный ветер, но Полкан зарычал сильнее, потом ощетинился и залился лаем, оборотясь в сторону гор. Лисицын, проверив ружье, стал пристально всматриваться в темноту. Вскоре на снежной равнине увидел он темное пятно, которое медленно приближалось к огню. Наконец Сергей Петрович различил силуэт человека, с трудом ползущего по снегу. Лисицын поспешил навстречу незнакомцу, не забывая, однако, об осторожности. Ползущий выбивался уже из последних сил и невнятным голосом призывал на помощь. Лицо его было молодо, бледно, не лишено приятности; одет он был в сибирскую малицу; за плечом у незнакомца висела двустволка превосходной работы, за поясом красовался кинжал в дорогих ножнах.

— Вы нездоровы? — спросил Лисицын.

— Я умираю от голода… — отвечал незнакомец слабым голосом с едва заметным акцентом.

— Ободритесь, у меня есть пища.

Доведя незнакомца до костра, Лисицын дал ему несколько глотков водки и, вынув из горячей золы жестянку с жареным мясом и хлебом, радушно предложил поужинать.

— Вы очень добры, — заговорил уже бодрей незнакомец. — По вашим манерам я вижу, что вы человек образованный. Неужели и вас несчастье привело сюда?

— Да. А как вы сюда попали?

— Вы русский… Если я скажу вам, кто я, вы, быть может, лишите меня помощи. Могу ли я говорить с вами откровенно?

— Вы человек, и вы в несчастье; для меня ничего больше знать не нужно.

— Но я считаю обязанностью рассказать вам свою историю, чтобы вы могли поступить со мною по своим убеждениям. Я поляк, граф. Как политический преступник был сослан на жительство в Якутск, оттуда бежал.

— Вам нечего бояться, вы мой гость.

— Однако же коренная ненависть…

— Только не со стороны русских, — перебил его Лисицын. — Когда соберетесь с силами, я дам вам убежище. Вы сами решите, сколько времени будете жить под одной со мной кровлей. Только попрошу вас дать мне честное слово, что вы не употребите вашу свободу для нанесения вреда русским.

— О, в этом я клянусь вам! Мне хочется перебраться в Америку и там в безвестности кончить дни мои, не вмешиваясь более в политику, которая погубила мою жизнь и уничтожила состояние.

— Это благоразумно. Итак, вы принимаете мое приглашение?

— С величайшей благодарностью, да вознаградит вас Бог! Теперь, получив совершенно неожиданно помощь, я прошу вас оказать такое же благодеяние другим…

— Я не совсем понимаю…

— Верстах в пяти отсюда я видел людей, умирающих от стужи и голода.

— Это ваши товарищи?

— Нет. Это русские, заплутавшие охотники. Их двое, они едва двигались. Один попросил у меня хлеба, но я сам умирал от голода. К счастью, я увидал свет вашего костра и имел еще силы доползти.