Побеждённые (Часть 1) - Ирина Головкина

Елочка озабоченно смотрела на нее, и чувство неприязни опять перемешивалось в ней с чувством жалости.

- А как здоровье? - спросила она.

Анастасия Алексеевна поднесла руку к голове.

- Нехорошо... Все что-то мерещится. Темноты боюсь, одна в квартире оставаться боюсь. На днях соседи поразошлись, и от единой мысли, что я в квартире одна, такой на меня страх нашел, что я выскочила пулей на лестницу, а дверь, не подумавши, захлопнула. Ключа при себе у меня не было и два часа это я на лестнице в одной блузке продрожала, пока соседи не подошли. Странные рожи какие-то лезут: раздуваются, ползут из углов. Только и мысли, что, как сейчас, там на сундуке надуется страшный лиловый старик, повернусь, увижу - так уж лучше не поворачиваться! А то как бы в кухне под столом опять та рожа, что вроде большой лягухи, не квакала свое: плюнь на икону, плюнь!.. Ничего этого другой раз и нет. Повернусь - и сундук пустой, и под столом никого... А вот навязывается в мысли. Я ведь сызмала с темнотой путаюсь. Впервые это ко мне пришло, когда я еще гимназисточкой была: билась, помню, над арифметиче-ской задачей. Помните, какие трудные бывают, потруднее алгебры... Вдруг откуда ни возьмись пришло мне в голову попросить, шутки ради, помочь мне нечистую силу: "Помогите, - говорю, - уж как-нибудь рассчитаюсь!" Только сказала, и так это быстро уяснилась мне вся задача - ровно занавесочку в мозгу отдернули. А ночью вижу около своей кровати огромную рожу и пасть раскрыта: "Дай мне есть", - говорит. Жили мы тогда на самой окраине Пензы, мать сама пекла хлебы. В этот день как раз испечены были, лежали накрытые полотенцем. Я схватила и бросила ему. Утром проснулась и думаю: "Экий сон противный привиделся!" Вдруг слышу, мать кричит: "Дети, кто хлебы трогал? Не могли ножом отрезать? Обезобразили буханку, и полотенце на полу!" Она ругается, а я ни жива, ни мертва! Весной причащаться пошла, вдруг кто-то мне ровно бы в самое ухо: "Выплюни, а ну-ка выплюни!"А я и выплюнула недолго думавши. Ага, вздрогнули небось?!

- Да, вздрогнула, ведь это кощунство - плюнуть на портрет человека и то непростительно, а Дары - святыня! Зачем же вы?

- А сама не знаю, зачем. Так просто. Тогда все нипочем было - бегаю да хохочу, а вот теперь расхлебываю. Кабы муж другим человеком был, думается мне, ничего бы теперь со мною не было - Крымская история очень уж нервы поиздергала. Помните, говорили мы с вами про Дашкова, поручика? Я фамилию его тогда вспомнить не могла?

Елочка мгновенно выпрямилась, как струна.

- Помню. И что же? Его видели?

- Представьте! Как раз ведь толковала, что его никогда не вижу, да тут-то и увидела!

- Как это было? - Брови Елочки сдвинулись, и голос прозвучал строго.

- Разливала я больным чай, а санитарки разносили; после ужина это было; взглянула этак вперед, да за дальним столом вдруг вижу - сидит среди других, в таком же сером халате, что остальные; ну как живой, совсем как живой.

- Однако какой же? Одно из ранений у него было в висок, голова была перевязана. Таким и видели?

- Нет, перевязан не был, а только - он. Помню, след от раны мне в глаза бросился - шел от брови к виску. Кабы не знала я, что убит, подумала бы, что живой. Малость только постарше стал.

- Странно! - прошептала Елочка. - Стал старше, зарубцевалась рана... На галлюцинацию не похоже. Неужели же не подошли, не заговорили? Не справились в палатном журнале? Анастасия Алексеевна, отвечайте же мне!

- Испугалась я, Елизавета Георгиевна. Помнится, чашку выронила и расколола. Засуети-лись санитарки; дежурный врач подошла и спросила, что со мной, а когда я снова в ту сторону взглянула - никого уже за столом не было.

- Ну, а на другой день?

- А на другой день я уже не работала - это было в канун расчета.

Мысль Елочки работала лихорадочно быстро: если бы она видела его в один из многих дней, это была бы явная галлюцинация, но его появление в последний день могло произойти оттого, что ему с этого только дня разрешено было выйти в столовую. Неужели в самом деле он? Надо сбегать в больницу "Жертв революции" и справиться, не было ли там на излечении Дашкова. И как будто мимоходом она спросила:

- А вы там на каком отделении работали?

- Подождите... Вот и не припомнить... Плоха я стала... На терапевтическом.

- Этот случай показывает только одно - подобные разговоры вам безусловно вредны, - сказала авторитетно Елочка.

Раздался стук в дверь, и Анастасия Алексеевна подошла отворить, Елочка услышала ее восклицание: "Ты? Вот не ждала!" Она обернулась на дверь и увидела человека, которого там, давно, в Феодосии, ей приходилось видеть ежедневно в часы работы. Она, как ужаленная, вскочила. Он успел измениться с тех пор: она привыкла видеть его в офицерской форме, а теперь он был в сером помятом пиджаке; не было прежней выправки, слегка облысели виски и какое-то выражение гнусности показалось ей в слегка обрюзгшем лице... Он выглядел теперь почти мещанином.

- Кого я вижу? Сестра Муромцева! - Что-то прежнее, офицерское, мелькнуло за обликом измочаленного советского служащего: по-офицерски он выпрямился, подходя к ней, щелкнул каблуками и вытянул по швам руки.

Елочка схватила пальто, брошенное нa стуле, и поспешно пошла к двери с гордо поднятой головой... Чтобы она пожала руку предателю Злобину, который выдавал палачам "чрезвычайки" последних русских героев? Никогда! Этой чести он не удостоится!..

На следующий день она забежала со службы домой, намереваясь тотчас отправиться в справочное больницы, и увидела Анастасию Алексеевну, ожидавшую ее в передней.

- А я к вам... Вы ушли, не простились. Не рассердились ли вы? - как-то униженно начала она. Они прошли в Елочкину комнату.

- Вы вольны принимать у себя кого вы желаете. Странно было бы, если бы я сердилась. Но, я полагаю, вы понимаете, что мне неприятен этот человек.

- Это я поняла, но и вы поймите, что я не могу не принимать его, если он время от времени все-таки приносит мне деньги.

- Совершенно верно, если вы берете от него деньги, вы не можете не принимать его. Но я лично нахожу, что нельзя брать деньги от человека, который помогал большевикам убивать.

- То, Елизавета Георгиевна вы! Вы, известно уже, - первый сорт, отборные чувства! А я о себе не обольщаюсь, - второсортная я. Это как в магазине чая пакеты: этот - цейлонский, этот - экстра, а этот дешевенький. Я и круга не того, что вы: мои родители простые лавочники были. Им невесть какой честью показалось, когда я за врача замуж выскочила. Кабы он кадровый военный был, а не по призыву, мне бы и не видать его, как своих ушей. Зачем я от него деньги беру? Да ведь я, как-никак, с ним прожила двадцать лет, я его от тифа спасла: сколько около него бодрствовала, насильно на постели удерживала... А теперь болею я. Мое состояние никуда не годится, он сам говорит. Почему же не принять помощь? Вот этот... как, бишь его? Дашков, поручик - муж осведомлялся - такого на излечении не было; значит, опять галлюцинации.

- Что? Не было? Не было! - голос Елочки оборвался. - А вы, зачем рассказывали вашему мужу?

- Почему же не рассказать? Рассказала.

- Так, очень хорошо! Вы рассказали, а он отправился наводить справки. - Елочка грозно засверкала глазами.

- Ох, уж вижу я, что вы, Елизавета Георгиевна, опять сердитесь, а вот за что? Ну, пошел, спросил; там просмотрели по книгам за текущий месяц и ответили, что такого не было. Только и всего!

- А зачем он осведомлялся? Ведь не зря же пожилой, занятой человек, таскался за сведениями? Безусловно, он имел цель: он хотел выследить офицера, который однажды каким-то чудом ускользнул из его рук. Допустим, ему сообщили бы, что такой человек был, и при нашей системе протоколирования выложили бы тотчас и адрес, и место работы. Что ж было бы дальше - как вы полагаете?

- Да ведь его же не оказалось! Стоит ли толковать? - хныкая, твердила Анастасия Алексеевна.

- Да, его не отказалось, зато гнусность вашего супруга оказалась налицо! Готовность свою к новому предательству он доказал со всей очевидностью, - яростно обрушивалась Елочка. - И вот что я вам скажу, Анастасия Алексеевна: наши с вами отношения кончены. Я больше не хочу ни видеть этого человека, ни слышать о нем, а вы, по-видимому, не так уж редко видитесь. Вы способны передавать ему и наши с вами разговоры... Вы удивительно беспринципны! Нам лучше прекратить знакомство.

- Ох, Елизавета Георгиевна! Легко вам говорить о принципах, вы молоды, здоровы, квалифицированны, твердо стоите на ногах... А вот были бы в моем положении, не то б запели!

- Не беспокойтесь, не запела бы!

- Не зарекайтесь! Ну что ж, я пойду! Оттолкнуть человека очень просто - чего проще-то! Обещали помочь: собирали работенку, жалели, угощали, а чуть раздосадовались - и гоните! И никакой жалости. А еще мужа моего за жестокость осуждаете, он подобрей вас, как посмотришь. Это ведь уже не в первый раз, что мне от дома отказывают, все знакомые открестились. - И она всхлипнула.

Елочка боролась с собой.