Побеждённые (Часть 1) - Ирина Головкина

Порыв прошел, она опустила сложенные руки и опять задумалась.

Соловки! Странно, святое, многострадальное место. Древний монастырь, с белыми стенами, окутываемый белыми ночами, омываемый холодным заливом. Белые древние стены смотрятся в холодную воду... Еще со времен Иоанна Грозного ссылали туда опальных бояр, которые жили, однако, настолько весело, что игумены посылали царям частые грамоты с просьбами взять от их бояр, которые образом жизни соблазняют братию. Этот монастырь рисовал Нестеров на картине "Мечтатели": белая ночь, белые стены, белые голуби и два инока - старец и юноша - на монастырском дворе грезят о подвигах подвижничества. А вот теперь этот монастырь стал местом крестного страдания лучших людей России. Коммунистическая партия пожелала устроить "мерзость запустения на месте святом". Они разогнали монахов и место спасения превратили в место пыток, о которых по всей Руси шептались втихомолку... Она видела раз это место во сне - вот эти самые белые стены и холодную воду, а над ними стояло розовое сияние - может быть, излучения молитв за тех, кто томился за этими стенами? И он был там! Не потому ли всегда так больно сжималось ее сердце всякий раз, когда она слышала о Соловках! Ей захотелось теперь узнать все подробности быта узников и обращения с ними, но расспрашивать было бы неделикатно - ему, наверно, тяжело вспоминать. "После такой войны, таких ран - семь лет лагеря! Боже, Боже! А когда, наконец, выпустили - некуда идти! Ни дома, ни Родины, ни родных... Как бы помочь ему? Я многое могла бы сделать, да ведь он не позволит". И только тут она вплотную подошла к мысли, что лишь одним путем могла бы помочь ему - если бы стала его женой. "Как бы я берегла его!" - с невыразимой нежностью думала она, смакуя в памяти жест, которым он простился с ней. Она забыла, с каким пренебрежением фыркнула на Асю, когда та заговорила о "земной" любви; думая о счастье жить для Дашкова, уже не находила это счастье мещанским. Внезапно ее целомудренное воображение содрогнулось: за двадцать семь лет своей жизни она не узнала даже поцелуя. В ней уже начала вырабатываться стародевическая нетерпимость. Одна мысль о близости с мужчиной заставляла ее вздрагивать от отвращения. И даже сейчас, влюбленная в его лицо, голос, осанку, в упоении вызывая их в своей памяти, она содрогнулась при мысли о том, что делают с девушкой, когда она становится женой... Но тотчас отмахнулась от этой мысли: все равно! Ради счастья заботиться о нем можно пойти даже на это! Она принесла себя мысленно в жертву, совершенно уверенная, что в объятиях и поцелуях мужчины никогда не найдет радости для себя, хотя одна мысль об этом мужчине заставляла ее влюбленно трепетать. И снова погрузилась воображением в картины тех забот и того внимания, которым стала бы окружать его. Бронзовые часы на камине пробили два часа, потом три, четыре, пять - она не ложилась; сидела одетая, напряженно глядя в темноту и не замечая времени.

Глава девятнадцатая

В больницу Дашков поехал прямо со службы; великолепный старообразный швейцар, стоявший у лифта, зорко взглянул на его лицо и простреленную многострадальную шинель...

Так зорко, как будто что-то заподозрил... Однако необыкновенно вежливо поклонился ему:

- Пожалуйте! Кому прикажете доложить? - узнав, что требуется сестра Муромцева, швейцар тотчас же вызвал Елочку по коммутатору и накинул на Олега белый халат, без которого его бы не пропустили дальше. Олег нащупал в кармане рубль и, обрадовавшись находке, протянул швейцару. При этом он с удивление заметил, что около швейцара на полу стояла большая картина, по-видимому, голландской школы - курица с цыплятами на темном фоне.

Елочка выбежала к нему навстречу в белом халатике и форменной косынке. Щеки ее горели. Тотчас она повела его по лестницам и коридорам, что-то говорила о нем людям в белых халатах, и его тотчас вызвали на снимок, которого в районных амбулаториях приходилось дожидаться неделями и на руки не выдавали. После снимка они условились о новой встрече, когда он должен был явиться сюда же узнать поставленный диагноз.

Елочка вернулась к себе заряжать автоклав, а Олег спустился на выход. Там, около швейцара, стояла, надевая перчатки, молодая девушка с длинными косами. При взгляде на нее у Олега перехватило дыхание.

- Ксения Всеволодовна! - он вытянулся со свойственным ему изяществом, словно на нем и сейчас был аккуратный, с иголочки, мундир гвардейского офицера.

Ее глаза, которые он так часто вспоминал, смотрели в течение секунды с недоумением, потом приветливая улыбка осветила лицо.

- Извините, я не сразу узнала вас! Олег Андреевич Казаринов, так, кажется?

- Так точно, - отчеканил он с интонацией, которую она не поняла. Каким образом вы здесь и притом одни, Ксения Всеволодовна?

- Это целая история! - доверчиво защебетала она.- Бабушка послала меня в Эрмитаж, в закупочную комиссию с этой картиной. - Тут он, наконец, отметил значение "куриной" картины. - Леля взялась помочь мне ее донести. Леля работает здесь со вчерашнего дня практиканткой в одном из рентгеновских кабинетов, я зашла посмотреть на Лелю в медицинской форме, а теперь пойду по бабушкиному поручению. Вот только картина очень парусит как бы не унесла меня в стратосферу.

- Разрешите мне вам помочь! - подхватил он тотчас, с радостной готовностью забирая картину. И они вышли.

Связному разговору очень мешала несчастная курица, которая действительно все время парусила и норовила вырваться из рук, к тому же Ася призналась, что проболтала с Лелей и боится опоздать - закупочная комиссия заканчивает работу в семь часов. Припомнив, что у него в кармане двадцатирублевка, на которую он рассчитывал жить до следующей получки, Олег махнул рукой на все соображения и предложил нанять такси, но лицо девушки приняло такое испуганное и настороженное выражение, что он тотчас же оборвал фразу:

- Вы не желаете ехать, Ксения Всеволодовна?

- Да я бы очень желала, но бабушка запретила настрого.

- Ксения Всеволодовна... Я далек от желания подбивать вас на непослушание. Я как-то не сообразил, что еще не представлен вашей бабушке. Извините, но не относите меня к разряду совсем чужих. Я все-таки не первый встречный, а beau-frere Нины Александровны и познакомились мы с вами в ее комнате.

Ася остановилась.

- Как beau-frere? Каким же образом? Ведь Нина Александровна - княгиня Дашкова, а вы... Казаринов?..

Олег спохватился. Секунду он колебался, но встретив иронично-недоумевающий взгляд ясных глаз, остановился и, прислоняя картину к фонарному столбу около Александровской колонны - они пересекали в это время пустынную площадь Зимнего дворца, - сказал:

- Я вижу, что проговорился, и хочу вам сказать прямо: я не Казаринов, я - Дашков. - И опять ему пришлось в общих чертах пересказывать невеселые подробности своей жизни. Кончилось все неловкой сценой:

- Я вам не дам нести картину, отдайте, если так! - вдруг сказала Ася очень воинственно.

- Позвольте, почему?!

- Нельзя носить такие тяжести, если было ранение!

- Ксения Всеволодовна! Ведь уже девять лет прошло... - Он чуть было не стал откровен-ничать, как грузил тяжелейшие бревна в Соловках и в Кеми с утра до ночи, да еще по пояс в воде. Но успел подумать: жалобиться?.. И посмотрел ей прямо в глаза.

Странные были у нее глаза: их светящийся центр, казалось, находится впереди орбиты и, накладывая голубые тени, озаряет лицо и лоб.

- У вас кто-нибудь оставался здесь? Кто-нибудь встретил вас, когда вы вышли из лагеря: мама или папа, или сестричка?

- Никто. У меня все погибли.

Секунду она не сводила с него испуганного взгляда и вдруг залилась слезами, прижавшись головой к фонарному столбу:

- Я не знала, я ничего не знала! Простите, что я говорила с вами, как с чужим!

Олег подошел к ней вплотную и застыл:

- Не огорчайтесь, милая! Не я один. Я думал, вам это все известно, иначе не заговорил бы. Вытрите ваши глазки и пойдемте, а то в самом деле опоздаем.

Она все еще всхлипывала. Очень медленно стала успокаиваться.

Олег опять поднял картину, и они пошли.

В Эрмитаже он остался ждать ее в вестибюле. Очень скоро она вернулась, волоча за собой картину.

- Эта курица такая несчастливая. Который раз я ношу ее в разные места и всегда неудача! Сначала сказали: прекрасный экземпляр, подлинная Голландия, семнадцатый век, оцениваем в две тысячи. Я, как на дрожжах, подымаюсь и вдруг слышу: "Но..." У меня душа в пятки! "Семнадцатый век у нас представлен очень многими экспонатами и в приобретении данного Эрмитаж незаинтересован, предлагайте любителям". Как вам это понравится? Где я возьму этих любителей? Что же мне теперь делать?!

- У вас острая нужда в деньгах? - спросил Олег.

- Через неделю у меня день рождения - девятнадцать лет. Недавно было именины, а их не праздновали - бабушка сказала: "Не до того". А день рождения обещала отпраздновать и обещала мне белое платье. Английские блузки уже так надоели. Теперь - ни платья, ни вечеринки не будет! - Она была так очаровательна в своем детском огорчении, что он не в силах был свести с нее глаз.