Пути и Двери - Ян Анатольевич Бадевский

Вспышка.

Унгерт нависает над вражеским окопом, начинается мрачная жатва. Руки исполина чертят размашистые дуги, клинки вспарывают тела солдат, сносят головы, отсекают конечности. Крики, боль, кишки и дерьмо. Пахнет порохом, смертью, железом и дизелем. В кабине — адское пекло. Пот ручьями стекает с висков, пропитывает гимнастерку. Штаны прилипают к кожаному сиденью. Вентилятор не справляется с нагрузкой, панель с фильтрами заело…

Закашлявшись, Унгерт просыпается.

Чтобы оказаться в депрессивном портовом городе, в окружении угрюмых строителей, грузчиков, дворников и рабочих. В углу отцовской квартиры стоит телевизор — если его включить, можно полюбоваться очередным парадом, патриотическим фильмом или проповедью технократа, вещающего об ударных темпах восстановления экономики. Больше всего Унгерта тошнило от фильмов — правды там ни на пфенниг. Что ни сцена — героические войска Технократической Федерации крушат трусливых врагов, превозмогают на всех фронтах и душевно относятся к пленным. Противник всегда подлый и проигрывающий, мирные жители с благодарностью смотрят на освободителей. На деле всё обстояло иначе. Ни одна из конфликтующих сторон не считалась с гражданскими, практиковала массовые зачистки, газовые атаки и ковровые бомбардировки. Пленных старались не брать. Всюду возводились концлагеря, в захваченных городах обустраивались гетто и допросные камеры. Никто на вражеских территориях не радовался «освободителям», да и своих солдат недолюбливали…

После ранения Унгерт демобилизовался, отправившись в тыл. А чуть позже и война закончилась. Авалония подписала акт о капитуляции, власть технократов распространилась на оба материка. Пропасть между наследственными интеллектуалами и остальным человечеством стремительно росла.

Унгерт часто размышлял над тем, как можно было дойти до столь уродливой политической формации. Несколько веков назад любой крестьянин мог пройти тест, доказать свою сообразительность и взлететь на верхние ступеньки пирамиды власти. Со временем тесты усложнились, а уровень образованности населения упал. Чтобы подготовиться к экзамену, нужно обладать доступом в элитную школу, которая для простых смертных закрыта. В такие места зачисляют по праву рождения либо за очень большие деньги. Унгерт слышал о сумасшедших цифрах, начинающихся от десяти тысяч марок. За год обучения. А такими суммами располагают исключительно технократы.

Автобус остановился напротив здания биржи.

Унгерт с радостью покинул душный салон, провонявший потом и неприязнью. Он был единственным, кто вышел на остановке «Центр занятости».

Перед ветераном возвышалось трехэтажное здание, напоминающее амфитеатр. Постоянные ветра и дожди сделали свою черную работу — штукатурка местами обвалилась, а краска потекла. К бирже вплотную подступала густая парковая растительность. Еще дальше высился памятник вездесущему канцлеру Бёрку, одному из основателей технократического строя. Сейчас монумент поливали из шлангов парковые рабочие. Бёрк стоял на бронемашине и задумчиво смотрел вдаль — туда, где обычно восходило солнце.

Приблизившись к Центру, Унгерт толкнул стеклянную вертушку и вошел в гулкий вестибюль. Сегодня биржа не пользовалась популярностью — в разгар дня безработные предпочитали сидеть по домам или валяться на гальке у моря. Унгерт выбрал дневное время не случайно — надоело стоять в очередях.

Получив талон в распределительном окне, он двинулся на второй этаж и оказался единственным посетителем кабинета номер двести шесть. За столом у пишущей машинки сидела строгая женщина лет сорока. Женщина носила черное платье, а ее переносицу украшали очки на золотой цепочке.

Женщина что-то печатала на машинке.

Унгерт вежливо поздоровался.

— Присаживайтесь.

Он устроился на хлипком деревянном стуле у распахнутого настежь окна.

— Чем могу служить?

— Унгерт Вебер, — представился ветеран, протягивая женщине талон на посещение. — Ищу работу.

Социализатор поднялась со своего места, приблизилась к массивному деревянному стеллажу и среди однотипных серых папок отыскала дело Унгерта. Развязав тесемки, женщина быстро пробежалась взглядом по первой странице.

— Вы уже были здесь.

— На прошлой неделе, — согласился ветеран. — Ничего подыскать не удалось.

— Верно, — задумчиво произнесла женщина, перелистывая страницы. — Здесь сказано, что вы — заслуженный ветеран. Получили ранение, демобилизованы. Никаких специальных навыков.

— Меня призвали на фронт после школы, — уточнил Унгерт.

— Тест не сдавали?

Да она издевается…

Впрочем, это стандартный вопрос. Социализаторы всегда уточняют факт интеллектуальной сертификации. Всем ясно, что технократы не ходят на биржи занятости, но инструкция обязывает выяснять все детали биографии соискателей.

— Нет.

— Я должна была спросить.

— Понимаю.

Женщина перелистнула очередную страницу.

— Так. И кем вы хотели бы работать, Вебер?

Унгерт пожал плечами.

— Дайте хоть что-нибудь. Без теста не устроиться на хорошую должность. Грузчик, дворник — всё едино. Я уже три недели стою на учете, ем отцовский хлеб. Папа у меня пенсионер, знаете ли. И тоже едва сводит концы с концами.

— А что с армейской пенсией? — в голосе женщины прорезались нотки участия. — Разве вам ее не начисляют?

Унгерт вздохнул.

— Это касается только офицерского состава. Обещают, но… Сами понимаете. Я простой солдат.

Социализатор положила папку на краешек стола и приблизилась к картотеке вакансий в углу кабинета. Выдвинула один из ящиков.

— Попробуем решить вашу проблему, Вебер. У нас появляются варианты с нижним уровнем квалификации, но очень редко.

И только для своих, хотел добавить Унгерт.

Но сдержался.

Для него было счастьем уйти с фронта и вернуться в город своего детства. Сослуживцы отговаривали: мол, поезжай в столицу или тыловой промышленный центр. Туда, где нужны руки. А в приморских городах всё убито, нет ни промышленности, ни туристов. Будешь сидеть без пфеннига в кармане.

Вебер хотел увидеться с отцом. Мать погибла год назад — пошла с карточками в магазин, а рядом разорвался осколочный снаряд… До этого умерла младшая сестренка — просто заболела, а нормальных врачей в городе не осталось. Так что отец был единственным человеком в мире, ради которого хотелось жить. А вышло так, что Унгерт превратился в обузу на шее старика. Тот не роптал и был даже рад — сын вернулся с войны, живым и невредимым. Счастье-то какое…

Сидели на крупах, ходили рыбачить на причал. В лесу собирали грибы и ягоды. Иногда удавалось выменять у знакомых рыбу на фрукты и овощи. Одежду вообще не покупали.

Послевоенная экономика восстанавливалась с трудом. Авалония оказалась мощным противником, и оба народа втянулись в шестилетнюю мясорубку взаимного уничтожения. В определенный момент все красные линии были пересечены, и стороны конфликта перестали думать о примирении. Обе идеологические машины работали на тотальное истребление экзистенциального зла в лице оппонента. Или мы — или они. По мнению Унгерта, всё человеческое в таких условиях утратило смысл. Население Самарканда сократилось на треть. Мелкие государства, попавшие под раздачу случайно, не смогли уцелеть. Пострадала даже горная