Мечи франков - Александр Владимирович Мазин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне показалось, он хотел договориться, — проворчал Траин, глядя на корчившихся на травке местных.
— Обиделся, что не удалось подраться? — осклабился Машег. — Варт, я сразу стрелы вырежу или потом из мертвых?
Хорошо хоть, по-хузарски спросил, а не по-нурмански. Люди, которые надеются остаться в живых, более разговорчивы.
Хотя при правильном подходе разговорчивыми становятся все. И у него для этого дела есть свой нурман, которого еще папа учил вдумчивому общению с недругами. А потом еще Грейп пару уроков дал.
— Траин, — сказал он. — Притащи сюда того, что в меня топор бросил. И узнай, за что он меня так не любит. И вообще выясни, что им от нас было надо. Не стесняйся. Разговори их как следует. С каждым поговори. И позаботься, чтоб не врали.
— И о девушке спроси! — вмешался Машег. — Рабыня, за которую просят десять марок, это нечто особенное.
— Спросит, спросит, — пообещал Сергей. — А ты пока проследи, чтоб эти не разбежались. Вернее, не расползлись.
Сам он наклонился к старшему дану и избавил его от боевого пояса. Что тот нападет, Сергей не опасался. Но когда очухается, зарезаться может запросто. И как с ним после этого общаться?
Траин тем временем приволок беглеца. За здоровую руку. Но тот все равно дико орал.
Но ему никто не сочувствовал. Даже соратники. Не швырни он тот топорик, вполне могли бы миром разойтись. Хотя тоже не факт.
— Что ж ты так орешь? — сказал ему Траин, присаживаясь рядом и придавив коленом здоровую руку. — Разве это боль? О боли ты пока ничего не знаешь. Но я тебе в этом помогу, — пообещал сын ярла с явной интонацией Грейпа Гримисона. — Как тебя зовут, поросеночек? — И раньше, чем тот успел ответить, прижал к губам дана лезвие ножа. — Вижу, говорить ты не хочешь! Тогда и язык тебе не нужен. Зачем тебе язык? Орать без толку? Хёвдинг, там топорик лежит, принеси, пожалуйста, зубы разжать…
Нурманская школа допроса — одна из лучших. Резать и жечь — много ума не надо. А вот правильно обработать психологически…
— Я скажу, скажу! — завопил пленник, как только Траин убрал нож. — Не надо язык! Я все скажу!
— Говори, — разрешил Траин. — Только быстро. А то я проголодался.
Вожака нападавших, валявшегося в отключке, звали Гьотом, Гьотом Богатым, если точнее. И был он местным землевладельцем. Богатым, естественно. А еще большим другом здешнего конунга.
Вот почему его не смутило заявление Сергея, что они — гости Хвитека. Слуга Гьота поведал, что его хозяин дружил также с конунговым папой и даже ходил с этим папой в вики. А теперь он в вики не ходит, зато ходит по всему Сёлунду, разрешая споры. Он участвует в судах вместе с конунгом, а еще чаще — вместо конунга. Потому что конунг Хвитек назначил его глашатаем закона. Или законоговорителем, если переводить с нурманского на словенский дословно. То есть судьба схлестнула варягов с главным после Хвитека, судейским острова Сёлунд. Неловко получилось.
Открылось и то, почему законоговоритель ополчился на Сергея со спутниками.
Потому что перепутал. Вернее, перепутали собачки, которые сбились со следа как раз в том месте, где Машег обнаружил человеческие следы. Машег обнаружил, а собачки потеряли. Но после недолгих колебаний нашли другой след. И привели на полянку, где варяги обрабатывали газель.
Тут допрашиваемый вынужденно прервался, потому что заговорил псарь. Вернее, не заговорил, а заорал, что собачки были хорошими и привели куда надо. Мол, те беглецы все равно не убегут, потому что один из них ранен, а второй — девка. А варяги — тоже нехорошие люди, потому что охотились в конунговом лесу. А это преступление. А еще они срубили дерево в конунговом лесу. А это еще худшее преступление. И в довершение всего они напали на глашатая закона, а это…
Тут Машег рывком извлек свою стрелу у оратора из предплечья, осмотрел и посетовал, что оперение придется поменять. А оратор заткнулся, потому что сомлел.
— Ты продолжай, — сказал первому Сергей. — Расскажи, за кем вы гнались и почему.
— О девушке расскажи, — вставил Машег. — Сперва о ней.
С девушкой оказалось просто. И с ценой в десять марок тоже. Именно эту сумму взял в долг папа девушки у богатого Гьота. Взял, и канул в морских просторах. Год назад. Нет, взял-то он меньше. Всего три марки. Но есть же проценты.
Добрый человек и хранитель закона Гьот мог бы потребовать возвращения долга еще прошлой осенью, когда тот был всего шесть марок. Мог, но не стал. Потому что одаль у должника был крохотный, а из наследников только дочь. Но ждал Гьот не из человеколюбия и даже не потому, что проценты продолжали капать, а потому что у девушки был сговоренный жених, который не пожелал отказаться от невесты. Именно с него Гьот и рассчитывал слупить и долг, и компенсацию. Жених, правда, возражал. Мол, не невеста брала деньги, а ее папа. Вот пусть папино имущество в зачет долга и пойдет. Ну или пусть он сам рассчитывается, когда вернется. И с долгом, и с процентами.
Гьот придерживался другой позиции. По ней дочь тоже являлась имуществом. Это не вполне соответствовало закону, поскольку он, закон, запрещал обращать в рабство свободного человека, если тот не являлся должником лично. Но Гьот считал, что лучше знает, чего хочет закон. Он же его глашатай.
Впрочем, закабалять девушку он не спешил. Предлагал жениху выплатить часть суммы, а остальное потом, в рассрочку. А когда папа невесты вернется…
И так было до той поры, пока на девушку не появился покупатель.
