Только звёзды знают её имя. Забытая звезда Салема - Аманда Марроне

ли в вообще в Мэне бумага. Если смогу – напишу, конечно, но в любом случае, вы навсегда останетесь в моём сердце.

Возница кашлянул.

– Уважаемые, у меня есть расписание, и я должен его соблюдать. Давайте двигаться дальше. Нужно добраться в Глостер до темноты.

Мы с Элизабет встревоженно переглянулись. Она в испуге потянулась к моей руке.

– В Глостер? – переспросила я. – Там будет остановка?

– Ну, не совсем там. Милях в четырёх от города есть сарай, где мы переночуем. Я отвожу кой-какой товар тамошнему землевладельцу, а он взамен позволяет мне накормить и напоить лошадей и поспать под навесом. Но он не всегда так уж гостеприимен. Надеюсь, вы, девушки, понимаете, что вас ждёт?

– Они прочнее, чем ты думаешь, – сказал Томас.

– Мне до сих пор не нравится идея везти в Мэн одиноких девиц, но вы заплатили достаточно.

Я посмотрела на преподобного Пэрриса, стоявшего в нескольких футах от фургона, и он коротко кивнул на прощание. Полагаю, я должна была поблагодарить его за то, что он меня отпустил. Когда Элизабет показала ему деньги, Пэррис заколебался. Его жена сильно сдала за последний год. Вдобавок он ещё со времён жизни на плантации был человеком, привыкшим владеть рабами.

Бетти и Эбигейл уверяли, что они легко справятся с домашней работой, но, возможно, в груди преподобного все-таки билось живое сердце или же ему просто нужны были деньги.

Ходили слухи, что жители города собирают компромат на Пэрриса, чтобы добиться отстранения его от должности. В Салеме не выплачивали и половину положенной церковной десятины.

Возможно, я никогда не узнаю, что станется с Пэррисом и его семьёй. Однако я точно знала одно: преподобный больше не имеет надо мной власти. Мне хотелось простить его за всё, что он сделал, но, похоже, моё сердце не было настолько большим. Если я о чём и сожалела, уезжая, так это о том, что Бетти, Эбигейл и Томас останутся в холодном доме совершенно одни. Я же, наконец-то, смогу стать собой.

Возница помог Элизабет сесть в повозку. Он глянул на меня, а потом снова на неё.

– Это ваша рабыня?

– Она не рабыня и никому не принадлежит. И у неё есть бумага, которая это подтверждает.

Я развернула документ и показала его вознице.

– Вайолет Норд… Вас так зовут? Забавно, учитывая, что мы как раз направляемся на север.

– Звёзды дали мне это имя.

Мужчина нахмурил брови и покосился на Элизабет, словно безмолвно спрашивал у неё, не чокнутая ли я.

– Что ж, Вайолет Норд, вы пригодитесь, если мы встретим по пути каких-нибудь индейцев. Сможете переговорить с ними.

– Возможно, у меня и смуглая кожа, но здешние индейцы мне не родичи, даже близко.

Он смерил меня взглядом и сплюнул на землю бурую массу жевательного табака, едва не попав себе на ботинки.

– Как скажете, мисс Норд. Очень жаль.

– Думаю, моим родителям тоже было жаль покидать свой дом. Это случилось много лет назад.

Возница дважды моргнул и отступил, будто пытаясь осмыслить мои слова.

– Я просто надеялся, что вы можете пригодиться, – сказал он наконец. – Из Мэна доходят слухи, что дела там идут неважно.

Он протянул руку и помог мне забраться в повозку.

– Не обращай на него внимания, – прошептала Элизабет. – Некоторые люди думают, что весь мир состоит из одного Массачусетса.

Я кивнула.

– А он намного больше. Может, после того, как мы найдём моих родителей, поедем на юг. Или в Европу! Зачем останавливаться?

Элизабет прижала руки к груди.

– Полегче, Вайолет Норд. Не так быстро. Я храбрюсь, но в глубине души побаиваюсь. Салем – это всё, что я видела и знаю. Едва ли я была здесь счастлива, но где гарантия, что там, в другом месте, станет лучше?

– Нет никаких гарантий, но… Рабыня и девочка-сирота с фермы – вот кем мы были. А теперь мы сами себе хозяева и отправляемся в неизвестность, на поиски лучшей жизни. Вот и всё, что имеет значение. Нам не нужна магическая книга, чтобы вырваться из-под контроля тех, кто нас угнетал. Надо просто быть храбрыми. Я не могу обещать, что мы будем жить долго и счастливо. Но мы будем жить так, как захотим сами.

Мы с Элизабет уютно устроились между коробками, одеялами и нашими немногочисленными скудными пожитками. Повозка тронулась с места, и мы в последний раз помахали Салему.

Пришло время для приключений.

* * *

Минуло несколько дней.

Ночью мы с Элизабет смотрели на звёзды, мерцающие на небе.

– Напомни, которая из них твоя звезда? – спросила Элизабет.

Я указала на самое яркое пятно.

– Вон та. Полярная. Папа говорил, что моряки ориентируются по ней, когда управляют кораблями.

– Она прекрасна.

– И прямо сейчас она светит маме и папе.

– И Тэмми Янгер, – сказала Элизабет.

Я кивнула.

– Если Тэмми сегодня смотрит на звёзды, то, может быть, чувствует их свет, и я надеюсь, что он принесёт ей хоть немного покоя.

– Как думаешь, способна ли Тэмми Янгер обрести покой?

Я вздохнула.

– Вероятно, нет.

Мне вспомнился преподобный Пэррис. Похоже, что мир просто отворачивается от некоторых людей – будь то божьи служители или ведьмы.

Элизабет сжала мою руку.

– Надеюсь, в штате Мэн мы обретём мир. Или, по крайней мере, возможность чего-то добиться.

– Мы сотворим новый вид магии, доступной только сильным и независимым женщинам, достаточно смелым, чтобы в одиночку отправиться в Мэн. Я думала, что книга станет ответом на наши молитвы, но ответ был внутри нас с самого начала. Нам просто нужно было отправиться в ад и вернуться обратно, чтобы это понять. И, во всяком случае, теперь мы сможем рассказать свою собственную историю.

Эпилог

Три дня спустя я проснулась от тряски в повозке, услышав у себя в голове крик Опиаса. Дорога и повозка исчезли. Я сидела на дереве, глядя вниз, на маленькую бревенчатую хижину. Опиас теребил записку, которую я привязала к его ноге.

– Джон! Джон! Иди сюда, скорее! Здесь ворон, он сидит на дереве и что-то держит… нет, к его лапе что-то привязано.

Моё сердце переполнилось радостью.

Мама!

Опиас нашёл её! Я боялась, что ворон просто улетит, но он разыскал родителей!

Ворон слетел с дерева, сев у маминых ног, и опустил голову. Мама наклонилась и развязала бечёвку. Записка упала на колени.

– Джон, это от Вайолет! Я столько раз видела, как она писала своё имя, что это невозможно забыть, но больше я ничего не