Выбор. Долгие каникулы в Одессе (СИ) - Ковригин Алексей

А к новому году как-то незаметно для себя я избавился от «цыганщины» в своих импровизациях. Всё-таки педагоги перебороли мою склонность к «ресторанной» музыке и меня больше не тянуло переиграть лёгкую фортепианную пьесу на мотив русского шансона. Да и с учёбой стало как-то полегче, то ли я уже привык к большим нагрузкам, то ли их и правда стало меньше, но я стал проводить с ансамблем времени гораздо больше, чем раньше. И Фляйшман, хоть и неохотно, но всё-таки тоже пошёл мне на уступки. С наступлением холодов и переносов танцев под крышу клуба, Мендель стал приглашать на дивертисмент своих знакомых танцоров из кордебалета.

И первым танцем, который показали в нашем клубе, стала легендарная Кумпарсита, более известная в моём времени как Аргентинское танго. Благо достать слова песни и ноты мне было несложно. К этому времени танго, написанное чуть более десяти лет назад, уже успело завоевать не только новый свет. В Европе это танго в прошлом году стало самым популярным и имело оглушительный успех. Пришла пора и советских людей ознакомить с этим шедевром, и я не вижу препятствий для того, чтобы это знакомство, не началось с Одессы.

На танц пол, освобождённый от стульев и лавочек, выходит танцевальная пара, раздаются первые аккорды, и начинается танец, а потом в музыку вплетается голос Татьяны:

Questo tango suona sempre Non smette mai di tormentarmi[14]

Глава 12. Нерадостные перспективы

Реальность никогда не оправдывает наших ожиданий.

Пауло Коэльо

Несмотря на весь скептицизм Менделя, выступление танцевальной пары публикой было встречено с восторгом. Кто бы что не говорил, но красивый танец нормального человека завораживает и вызывает желание его повторить. Вот и наши гости ещё дважды бисировали, а затем ещё дважды игралось танго, но уже для публики, рьяно пытавшейся повторить только что увиденное. И только волевым решением Фляйшмана эта «тангомания» была прекращена и дальше танцы продолжились по намеченной программе.

Наши гости были в восторге от аплодисментов в свой адрес и горячего одобрения публикой показанного танца. В обычном кордебалете удостоиться таких «персональных» оваций им вряд ли когда-нибудь суждено. Так что вопросов по их дальнейшему ангажементу даже не возникло. Артисты что называется были «закуплены оптом и на корню», и не только за счёт вполне приличной оплаты разового выступления.

Но боже мой, какая всё-таки «большая деревня» эта Одесса! Дивертисмент был в субботу вечером, а уже утром в понедельник я стоял в кабинете Столярова и судорожно пытался понять, что от меня требуется и в чём меня обвиняют. Иногда, когда по мнению Григория Арнольдовича этого требовала ситуация, он мог быть и жёстким, и строгим, и нетерпимым. Я это прекрасно знал, вот только честно не мог понять, в чём я всё же провинился, поэтому и оставалось только хлопать глазками, да печально вздыхать, переживая начальственный гнев и «мотая на ус» выдвигаемые обвинения.

Не, так-то «в целом» мне вскоре стало понятно, что так возбудило профессора и на что изволит гневаться мой преподаватель. Я как-то уже и подзабыл, что Столяров не только ректор Муздрамина, но и главный дирижёр Одесского театра оперы и балета, а как раз оттуда и были приглашены танцоры. Но я не мог понять «частностей». Какое ему вообще дело до того, где его артисты делают гешефт в свободное от основной работы время? Это же сейчас в порядке вещей, что актёры дополнительно зарабатывают себе на жизнь, выступая, где только смогут. Не такая уж и большая зарплата у танцоров кордебалета, чтоб отказываться от дополнительного приработка. И где тут спрашивается криминал, из-за которого меня надо «незводить и курощать»?

Наконец Столяров выдохся, налил в стакан воды из графина и начал её понемногу отпивать мелкими глотками. Делая короткие паузы и перемеживая глотки воды глубокими вздохами и суровыми взглядами в мою сторону. Воспользовавшись возникшей паузой, я тихонько перевёл дух готовясь к новому раунду обвинений. Но вдруг подумал, а какого чёрта я буду терпеть незаслуженные обвинения, если я уверен в своей правоте? Да, теперь-то я понимаю опасения Столярова, и за меня, и за наш ансамбль, и за своих артистов кордебалета.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но я так же хорошо представляю себе те пределы, до которых могу дойти, не опасаясь последствий. Нет, последствия-то уже всё равно будут, но если к ним правильно подготовиться, то хрен они что смогут мне сделать, так и оставшись последствиями. И – да, за себя я не опасаюсь, мне главное не подставить близких мне людей. Но слишком уж всё хорошо у нас пока складывается чтоб бросать дело на полпути. Мы ещё побарахтаемся!

– Григорий Арнольдович, а что, собственно, произошло? Вы меня в чём-то обвиняете, но я не могу понять сути ваших претензий. Ну, да! Ваши танцоры исполнили номер у нас в клубе, но насколько мне известно это им не запрещено. Да, они танцевали танго, но и это не запрещено! И вообще бесполезно запрещать хорошую музыку, она как вода, всегда найдёт дырочку в запретах и просочится! К тому же, если мне не изменяет память, танго запретили в царской России в четырнадцатом году, а советская власть его не запрещала!

В этом я был совершенно уверен. В «своё» время разбираясь с историей «царских долгов» мне довелось пересмотреть множество различных документов, естественно, тех, что мне разрешили посмотреть. Среди нужных для моей работы документов начиная с «царского» периода строительства КВЖД и вплоть до ВОВ, попадалось много интересного, но к делу совершенно не относящегося. Кое-что из прочитанного мне запомнилось, в том числе и на «музыкальную тему», как человеку не совсем чуждому музыке.

Это хорошо, что Григорий Арнольдович воду пил мелкими глотками и успел выпить не так уж и много. Но, его фонтану, оросившему кабинет мог бы позавидовать и кит средних размеров. Ну нельзя же быть таким импульсивным! Я подскочил к преподу согнувшемуся в три погибели и задыхающемуся от попавшей в лёгкие воды и немилосердно колотя по спине помог избавиться от её излишков.

– Кха, кхе, те, тьфу! Тебе «не изменяет память»? Глупый мальчишка! Да откуда ты вообще можешь что-то помнить за то время? И знать за то, что запретила или нет советская власть? Тебе сколько лет-то? Ты уж говори, да не заговаривайся! Хорошо, что я кое-что знаю о твоём прошлом, и понимаю, что ты всё равно от всего отопрёшься. Знаешь, а ведь ты неплохо устроился…. «тут помню, тут не помню». А чуть что, так сразу – «не знаю»! Но со мной твои номера не пройдут! Миша, ты совсем не замечаешь, что порой говоришь такие вещи, о которых в силу своего возраста и знать-то не должен. Но ведь знаешь! Мы, твои преподаватели, к этому уже привыкли, но у постороннего человека это может вызвать ненужный интерес и вопросы. Так что следи за тем, кому и что ты говоришь!

Пипец! Опять прокололся! Прав мой ректор, я совсем перестал «шифроваться». Мама давно уже не обращает внимания на то, что и как я говорю, разве что иногда переспросит, если услышит, что-новое и для неё непонятное. Ребята в группе поначалу на меня косились, но тоже как-то быстро привыкли, что пацан рассуждает как взрослый. Явных глупостей я не говорю, а мой статус музыкального руководителя и зама Фляйшмана, да ещё подкреплённый написанными для наших вокалистов песнями вскоре примирил музыкантов с моей некоторой «чрезмерной начитанностью».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Тем более, что я постоянно приношу в клуб все те новые музыкальные газеты и журналы, что по моей просьбе заказывает и покупает моя мама. На это и списывают мою «излишнюю образованность». А братья и Сонечка, с которыми я хоть и редко, но всё же встречаюсь, вообще не обращают на мою речь никакого внимания, разве что сами стали употреблять некоторые мои словечки, приучая обитателей дома к новым словесным оборотам. И ведь приучили, но я в этом не виноват, само получилось.