Романы. Рассказы - Варткес Тевекелян

— Ничего, потерплю.

— Зачем же! Погоди, мы сейчас мигом сообразим.

Левон куда-то побежал, оставив Ашота одного. Опустившись на скамейку около стола, он задумался над словами своего нового знакомого. Оказывается, и здесь под вежливостью, сочувствием и предупредительностью кроется обман. Кому верить? Где правда?

Левон вернулся с миской супа и большим куском белого хлеба.

— На, поешь, потом пойдем, — сказал он.

Ашот ел торопливо, обжигаясь, с аппетитом проголодавшегося человека. Быстро покончив с супом, он набросился на кусок вареного мяса и тоже уничтожил его мигом.

— Видать, ты здорово проголодался, — сказал наблюдавший за ним Левон.

— Вот скоро год, как я не видел горячего, кроме кипятка, — признался Ашот.

По дороге к прачечной Левон продолжал свои наставления:

— Начальницей прачечной работает гречанка. Стелет она мягко, но ты ей не доверяй: эта старая карга мучит девушек, работающих там, и многих парней выжила отсюда.

— А старший истопник?

— Хороший человек, прямой. Он здесь давно работает. Даже Крокодил его побаивается.

Они проходили по тенистой аллее диких каштанов. Вдруг перед их глазами раскрылась широкая панорама. Вдали, над обрывом, возвышались невысокие, покрытые ковром зеленой травы холмики, они тянулись до полуразрушенных крепостных стен, а там, где стена резко поворачивала на северо-запад, стояла высокая, сорокаметровая, массивная башня с узкими бойницами и круглой, довольно просторной площадкой на самой вершине. Когда-то, в дни нашествия кочевников и непокорных племен Малой Азии на Константинополь, византийские солдаты наблюдали с этой площади за противоположным берегом и в случае опасности давали сигнал тревоги, а сейчас на вершине башни аисты, свив себе гнезда, спокойно озирались по сторонам и весной выводили птенцов.

Между этими холмами неторопливо текла речушка. В низинке, неподалеку от крепостной степы, она разливалась, на ее заболоченных берегах росли нарядные тополя. Между зеленой листвой тополей виднелся одинокий двухэтажный домик, покрытый красной черепицей; около него дымила высокая труба.

— Вот и прачечная, — сказал Леван.

— Далековато.

— Труба дымит днем и ночью, а из прачечной скверный запах идет, вот поэтому и запрятали ее сюда.

Гречанка, седая рыхлая женщина лет сорока пяти, встретила нового работника очень радушно, словно дорогого гостя. Левон подмигнул Ашоту, его хитрый взгляд говорил: «А что я говорил тебе?» Вслух он сказал:

— Ну, вы тут уж разберетесь без меня, а вечером встретимся в общежитии.

Он повернулся и, весело насвистывая, направился к колледжу.

Начальница прачечной долго провожала глазами Левона и, пробурчав себе под нос: «Испорченный мальчишка!», обратилась к Ашоту:

— Ты не связывайся с такими, дружба с ними ни к чему хорошему не приведет.

Пришел старший истопник Оган, приветливый старик со следами оспы на лице. Он повел Ашота в котельную. В темном подвальном помещении топился один котел. Уголь хранился в яме, и его приходилось доставать оттуда корзиной.

Оган, прежде чем познакомить Ашота с его обязанностями, подробно расспросил, кто он и как попал сюда.

— Ничего, обойдется, — сказал он, выслушав рассказ Ашота. — Ты, как я вижу, здоровый парень, легко справишься с этой работой. Главное в нашем деле — это аккуратность, чтобы котлы без воды не оставались, иначе они взорвутся, и все время надо держать нужное давление. Видишь ли, я главным образом занят ремонтом отопления, и работы у меня очень много. Здесь тебе одному придется возиться. Следи, чтобы к семи часам утра и к десяти часам вечера подать горячую воду во все коттеджи и общежития, а днем пар потребляют прачечная да амбулатория. Зимой придется топить два котла.

Поздно ночью, выкупавшись под душем, Ашот и старший кочегар отправились в общежитие. Несмотря на большую силу и привычку к физической работе, Ашот все же устал, у него болели руки и ныла поясница. Доставать уголь из глубокой ямы и ворочать лопатой оказалось не таким легким делом, как говорил Оган.

— Это у тебя с непривычки, сначала со всеми так бывает. Дней через десять привыкнешь, — успокаивал его старик. — А насчет платы эконом неправильно поступил. Погоди, я с ним поговорю.

— Лучше ничего не говорите, — попросил Ашот. — Я боюсь, как бы он меня не уволил.

— Ты доверься мне, я знаю, как с ним говорить.

В общежитии уже собралось человек тридцать рабочих. Некоторые легли спать, другие, сидя за столом, читали. Ашоту бросилась в глаза их разобщенность. Каждый молча занимался своим делом. Никаких разговоров и шуток, столь обычных в общежитии рабочих.

Левон, издали увидев Ашота, улыбнулся ему своей широкой, плутоватой улыбкой.

— Я твою кровать поставил около себя, будем спать рядом, — сказал он.

— Левон, почему рабочие такие молчаливые? — спросил шепотом Ашот.

— Разные люди. Одни — шпионы, все, что услышат, доносят Крокодилу, а тот — уже по начальству, другие — забитые люди, боятся потерять место. Поэтому каждый предпочитает жить своей жизнью.

На следующий день в столовой, во время обеда, Ашоту пришлось наблюдать странную картину: некоторые рабочие с мисками в руках ходили на кухню и, возвращаясь, садились в стороне от остальных.

Левон подмигнул в их сторону.

— В чем дело?

— После скажу.

Они вышли вместе.

— На кухне остается много еды от студенческого котла, — начал рассказывать Левон, — многие студенты предпочитают обедать в ресторанах или дома, но столовая готовит на всех.

— Почему же в таком случае этими остатками не кормят рабочих?

— Не полагается. Кормят свиней, но в отношении некоторых рабочих делают исключение.

— Почему?

— Поживешь немного — поймешь. На, бери. — Левон протянул Ашоту сигарету.

— Я не курю, — отказался тот.

— И хорошо делаешь. Это тебе на пользу: наши хозяева предпочитают некурящих и непьющих рабочих. А сами знаешь как напиваются?

— Понятия не имею.

— Это же очень интересно. Преподаватели никогда не пьют при людях, они запираются у себя и пьют до одурения. Это у них называется хорошим тоном. Этикет, значит.

И впоследствии в «Роберт-колледже» Ашоту приходилось на каждом шагу сталкиваться со странными явлениями, о которых он раньше не имел никакого понятия, слышать удивительные вещи, которые приводили его в изумление.

По воскресным дням все рабочие, независимо от вероисповедания, обязаны были, по установленным здесь порядкам, ходить в молитвенный дом, под звуки органа читать Библию и слушать проповеди. В этих скучных проповедях подчеркивалось, что перед лицом всемогущего и справедливого бога все люди равны. Но даже в «доме бога» для рабочих были отведены специальные скамейки в задних рядах, и им не разрешалось сидеть рядом со студентами.

Ашот был совершенно равнодушен к вере и религии и аккуратно ходил в молитвенный дом только из страха потерять работу. Левон рассказал ему, что всякий рабочий, избегающий молитв, считается безбожником и в колледже работать не может. Слушая вдохновенные проповеди о боге, о добре и зле, о благодеяниях, Ашот на первых порах почти уверился в высоких моральных качествах своих начальников. Ему казалось, что все их поступки направлены к тому, чтобы облегчить страдания людей, избавить их от заблуждений и поставить на путь истины.

Преподаватели колледжа, с которыми Ашоту приходилось сталкиваться, были всегда корректны и предупредительны, они никогда не теряли хладнокровия, не ругались, даже не повышали голоса. Походка у них была мягкая, осторожная, словно они боялись нечаянно раздавить какое-нибудь насекомое. Ашоту казалось, что они постоянно сносятся с богом, поступая согласно его требованиям, не знают угрызений совести и не боятся Страшного суда. Однако вскоре Ашоту пришлось убедиться в обратном.

Однажды поздно вечером, когда Ашот собирался кончать работу и пойти в общежитие, ему позвонили из коттеджа, и потребовали немедленно исправить трубу в ванной, где жил пожилой преподаватель богословия господин Джексон. Старшего кочегара не было, и Ашоту пришлось самому отправиться в дом богослова. Проходя через спальню в ванную комнату, Ашот невольно стал свидетелем того, как проводят свободное время преподаватели.

За большим столом, уставленным всякими яствами и многочисленными бутылками вина, рома и коньяка, сидел господин Джексон, потный и раскрасневшийся, в компании двух полупьяных девиц.

Ашот, покраснев до корней волос, поспешил в ванную, и, пока он исправлял там трубу, до него доходили обрывки пьяного смеха и выкриков. Окончив работу, Ашот почти бегом пустился обратно в котельную.

Хотя он был потрясен виденным, но по-прежнему по воскресеньям продолжал ходить в молитвенный дом.