Романы. Рассказы - Варткес Тевекелян

В Стамбуле это общество купило для колледжа большой участок земли на живописных холмах предместья Бебек. Его обнесли высокой каменной стеной, посадили сад. Построили электростанцию, три больших учебных корпуса с лабораториями и молитвенным залом, общежития для студентов, спортивные площадки, мастерские. Обширные коттеджи для преподавателей-американцев были размещены в разных концах тенистого сада.

Рабочие и весь обслуживающий персонал — повара, прачки, истопники, садовники — набирались, как правило, из местного армянского населения. Они ютились в барачных помещениях в самом конце территории колледжа. Только многочисленные сторожа были черногорцы. Они ходили в своих экзотических национальных костюмах и держались обособленно.

В ясный солнечный день Ашот с рекомендательным письмом в кармане поднялся к главному административному корпусу колледжа. Эконома, который ведал наймом рабочих, не оказалось. В ожидании его Ашот вышел во двор и сел на скамейку.

На ровной, утрамбованной площадке, окаймленной двумя рядами деревьев, гуляли студенты; некоторые из них вели оживленную беседу, другие в одиночку ходили в тени деревьев с открытой книгой, а несколько человек, облокотившись на каменную стену, окружавшую колледж, наблюдали за голубыми водами Босфора.

Все студенты были удивительно похожи друг на друга — коротко подстриженные, чисто выбритые, надменные, краснощекие здоровяки в изящных костюмах. Ашоту на миг показалось, что он очутился в другом, незнакомом ему мире, и люди в нем тоже не похожи на тех, с которыми ему до сих пор приходилось сталкиваться. Здесь даже воздух был другим — прозрачным, чистым. В этой сытой тишине забывалось все, что было связано с той страшной жизнью, откуда он пришел, с отчаянной борьбой, которую вели люди повседневно за кусок хлеба, за право жить. Бушующие человеческие страсти оставались где-то далеко от этих массивных стен.

Крики отчаяния, безнадежности, людской плач, казалось, никогда не доходили до обитателей этих чистых, красивых зданий. Здесь текла своя жизнь, беззаботная, не знающая никаких горестей и печалей.

Ашоту, потратившему последние гроши, заработанные кровью и потом, на покупку ситцевой рубашки и пары ботинок, чтобы явиться сюда в более или менее приличном виде, стало обидно за себя, за своих товарищей, борющихся, мучающихся только ради того, чтобы не быть зарезанными и не умереть с голоду. Перед его глазами вереницей прошли картины недавно минувших дней и событий. Убитый без всякой вины отец. Мать с маленькими детишками на руках в тисках нужды. Необходимость оставить школу. Тяжелая, изнуряющая работа с самого раннего детства. Потом кровавая резня, когда погибли все его родные и он остался один-одинешенек на всем белом свете. Опять вечная борьба за кусок хлеба. Знают ли эти сытые юноши сотую долю той жизни, которую знал он, пережили ли они частицу тех горестей, которые выпали ему? Впервые Ашот задал себе вопрос: почему так несправедливо построен мир, где одному дано все, а другой обездолен? В чем секрет этого? Он задумался и не нашел ответа на этот большой, мучительный вопрос.

Из задумчивости его вывел вежливый голос:

— Кого вы здесь ждете, молодой человек?

— Господина эконома.

— Пожалуйста, я к вашим услугам.

Ашот порывисто вскочил и протянул ему заветную записку.

Перед ним стоял пожилой человек высокого роста, худой, как палка, выбритый на американский лад, в хорошем костюме с белым воротником и галстуком. Он скорей был похож на ученого, чем на эконома.

— Вы работали где-нибудь раньше? — спросил так же вежливо эконом.

— Нет… то есть приходилось.

— Где именно? И есть ли у вас рекомендация с последнего места вашей работы?

— Я работал в порту… на случайных работах.

При упоминании о случайных работах по лицу вежливого собеседника пробежала еле заметная тень, и Ашот почувствовал, что последний надежда о постоянной работе, мечты об учебе рушатся и ускользают от нею. Вздохнув, он торопливо сказал:

— Господин эконом, я один из тех, которым удалось по счастливой случайности спастись от резни. Не имея никаких знакомых и друзей, я принужден был браться за любую работу, чтобы честным трудом зарабатывать себе на хлеб.

— Я понимаю вас, — оборвал его эконом, — но, видите ли, сейчас нам люди не нужны. Заходите через некоторое время еще раз. Впрочем, без солидной рекомендации… не знаю…

— Прошу вас, не откажите мне. Я готов первое время работать бесплатно, пока не освободится место. Мне совершенно некуда деваться.

— А что вы умеете делать?

— Все, что угодно. Я согласен на любую работу.

Эконом еще раз смерил презрительным, холодным взглядом Ашота и, подумав немного, ответил:

— Раз у вас такое безвыходное положение, то попробую вам помочь. Бог велит не оставлять в нужде своего ближнего. Наш младший истопник заболел, но во время его болезни мы по приказанию нашего директора господина Роджерса продолжали ему платить. Господин Роджерс такой великодушный! — Эконом смиренно поднял глаза к небу. — Истопник вряд ли вернется, и до окончательного выяснения этого вы можете работать вместо него. Будете иметь койку с постельными принадлежностями и питание. И если он в скором времени не сумеет приступить к работе, то вы можете занять его место с окладом тринадцать лир в месяц или занять первую освободившуюся вакансию, если за это время покажете себя с хорошей стороны.

— Я постараюсь! — искренне и горячо воскликнул Ашот. В эту минуту ему очень не хотелось возвращаться обратно в развалившуюся конуру, в грязный порт.

По приказанию эконома какой-то загорелый парень повел его в общежитие.

— Сколько дал? — спросил парень.

Ашот непонимающе посмотрел на своего спутника.

— Ты не бойся, я свой, я тоже так поступил сюда и стал помощником садовода.

— Мне бояться нечего, — ответил спокойно Ашот. — Но я не понимаю, о чем ты спрашиваешь.

Парень громко расхохотался.

— Вот чудак! Смотри ты на него! Он ничего не понимает! Да кто тебе поверит, что старый Крокодил принял тебя на работу без взятки?

— У меня было к нему письмо.

— А в конверт с письмом сколько вложил?

— Ничего.

— Вот чудеса! Ты, наверное, первый счастливец, поступающий без взятки.

— Эконом был очень добр, он пожалел меня.

— Нашел добряка в американском холуе! — с презрением сказал парень. — Тут кроется что-то другое, только не жалость и доброта. Этими вещами здесь не торгуют…

Они вошли в полутемное длинное помещение. Вдоль стен его стояли железные кровати, а посредине — большой стол, накрытый клеенкой.

— Вот твоя койка, — показал парень в один угол. — На ней спал твой предшественник, он нажил себе грыжу на работе, здешний доктор взялся оперировать и, как видно, изуродовал, сейчас его отправили в больницу. Когда привезешь свой чемодан, то можешь поставить прямо под кровать, тут чужого не трогают.

— У меня нет чемодана и вообще никаких вещей, — откровенно признался Ашот.

Парень недоверчиво посмотрел на него.

— Значит, живешь, как говорится: «Все, что имею, ношу на себе»?

— Да, вроде.

— А я — то подумал, что ты тоже хозяйский холуй! Оказывается, нашего поля ягода. Ну, так будем знакомы! — Парень протянул руку. — Меня зовут Левоном, я, брат, из пустыни спасся, два года жил у арабов, верблюдов пас у них.

Ашот назвал себя.

— Я тоже спасся от резни.

— Вот что, Ашот: здесь язык нужно держать за зубами. Каждое неосторожное слово передадут эконому. Мы его прозвали Крокодилом. Он не любит церемониться, в два счета выкинет любого на улицу. Понятно?

— Понятно.

— Ну так вот, будь осторожен. Конечно, у нас есть настоящие ребята, с которыми можно дружить. Я тебя познакомлю с ними. А с остальными ни гугу! Ну ладно, пошли, поведу тебя в прачечную, там и твоя котельная. Постой! Может, ты есть хочешь?

— Ничего, потерплю.

— Зачем же! Погоди, мы сейчас мигом сообразим.

Левон куда-то побежал, оставив Ашота одного. Опустившись на скамейку около стола, он задумался над словами своего нового знакомого. Оказывается, и здесь под вежливостью, сочувствием и предупредительностью кроется обман. Кому верить? Где правда?

Левон вернулся с миской супа и большим куском белого хлеба.

— На, поешь, потом пойдем, — сказал он.

Ашот ел торопливо, обжигаясь, с аппетитом проголодавшегося человека. Быстро покончив с супом, он набросился на кусок вареного мяса и тоже уничтожил его мигом.

— Видать, ты здорово проголодался, — сказал наблюдавший за ним Левон.

— Вот скоро год, как я не видел горячего, кроме кипятка, — признался Ашот.

По дороге к прачечной Левон продолжал свои наставления: