Очень хотелось солнца - Мария Александровна Аверина

появлялись даже дети. И совсем не потому, что их ни у кого не было. Просто обитали они за теми же высокими железными заборами. И только редкий визг докладывал соседям, что к М. приехал внук, а у Е. внучка не хочет умываться или застилать постель.

Хороший забор «как у всех» был просто жизненно необходим. Ибо она считала, что, как человек предельно утомленный, «нуждается в тишине», поскольку «очень устала от людей». Забор должен оградить от «излишнего общения», которого ей, по ее словам, «вполне хватало на работе».

Правда, уж чего-чего, а тишины в их большом доме было в избытке. Как зимняя вата между окнами, она лежала клоками во всех углах, закоулках и переходах. Да и общение между ними тоже не было излишне утомляющим. Оно целиком проходило в модном нынче стиле минимализма: «Есть будешь?» – «Нет!», «Я иду спать». – «Хорошо», «Ты не купила мне новое издание Камю!» – «Ты не просил». А людей… людей и так, кроме них самих, в их доме не наблюдалось. Старый кот не в счет.

Строго говоря, забор у них был. Такой же, как у всех, высоченный. Однако это был все же «недозабор», как с презрением выражался он, иногда выходя на крохотный балкончик второго этажа, чтобы, как любил повторять, «омыть мозги кислородом».

Недозабористость забора выражалась в том, что он имел прекрасные подъемные въездные ворота по фасаду дома, великолепную, словно по линейке прочерченную, правую сторону – ту самую, где жили, как любила гова́ривать она, «нормальные люди». Ну, то есть те, у которых, как и у них самих, дома были не менее двух этажей.

А вот левая сторона отчетливо подкачала и «резала глаз» и ему, и ей. Потому что вдоль нее была натянута проржавевшая и дырявая сетка-рабица. Трогать ее категорически запрещалось. И не только потому, что сухой, высокий, неласковый, вечно в каких-то лохмотьях сосед когда-то во времена оны огородил свои владения и теперь берег их как зеницу ока. Часами, невежливо демонстрируя соседям «пятую точку» в неприлично разорванных штанах, он копался в земле, пропалывая, пересаживая, подрезая и окучивая. При этом, ни на минуту не замолкая, всегда громко ворчал, что из-за тени от «понастроенных безвкусных курятников» у него загибается смородина, стал меньше плодоносить крыжовник, упали урожаи огурцов и умирает вишня. От его резкого голоса тишина болезненно сжималась в комочек и спасалась бегством, затаиваясь только в ее спальне, окна которой выходили на другую сторону. В его же кабинете было отчетливо слышно каждое слово, что серьезно сказывалось на качестве написания умных книжек и потому вызывало неизменное раздражение. Как следствие количество и градус семейных скандалов резко повышались. То есть общение становилось принудительным и утомительным.

Но главной причиной, почему рабица годами мозолила глаза ему и ей, была соседская яблоня, чья самая сильная и плодоносящая ветка, протянувшись над бомжовой оградой, нависала над доброй четвертью их участка.

К яблоне претензий, конечно, не было. Она и впрямь смотрелась так, будто сошла с иллюстрации к детской сказке. Особенно по весне, когда одевалась в белоснежную фату, а потом печально осыпала ее крупными, сочными лепестками, обещая щедрый урожай. И никогда не обманывала. Даже в те годы, когда на доставшейся от прежних хозяев участка «антоновке» у них висели два-три чахлых плода, яблоня соседа улыбалась сотнями алых крепких боков, за которыми и листвы-то подчас было не видать. Он и она за это яблоню уважали. А свое раздражение, которое всегда возникало при виде соседа, на нее никогда не переносили, но и не скрывали. «Как можно! – любила говаривать она. – Интеллигентный человек! Бывший архитектор! А так ужасно выглядит…»

Правда, в избытке осыпаемых с их ветки яблок ни он, ни она никогда не пробовали.

А не доставалось им от яблоневых щедрот ровным счетом ничего потому, что жадный сосед им это… запрещал. Нет, он не топал ногами, не кричал, не грозил участковым за кражу чужого имущества. Просто однажды осенью, еще будучи наивной и не утратившей веру в людей, она гуляла по своему участку и углядела в траве крупное краснощекое яблоко. Поднять его, аккуратно обмыть под стоящим неподалеку уличным краном и поднести к губам было форменной неосторожностью! Но она поняла это слишком поздно. Не успев даже откусить кусочек, она просто застыла под леденящим соседским взглядом. Яблоко тогда само выпало из ее рук, и больше ни он, ни она даже не пытались нагнуться и поднять из травы хотя бы один из сотни плодов, в избытке засыпа́вших их участок каждой осенью. Яблоки долго валялись в их траве и затем, как по мановению волшебной палочки, однажды все исчезали.

Разгадка этого чуда пришла к ним внезапно. Совершенно непонятным образом проиграв безумную гонку за очередным грантом на написание крайне важного умного шедевра, он мучился тогда хронической бессонницей. И, в тысячный раз проигрывая про себя все свои допущенные в «тараканьем забеге» ошибки, периодически ночами выходил на балкончик, чтобы освежить разгоряченный мозг. В один из таких выходов он и засек, как долговязый сосед с огромной корзиной и специальным фонариком на лбу, словно привидение, легко перешагнув легшую в траву «рабицу», методично, яблочко за яблочком, собирает весь урожай.

Раздражение на себя требовало выхода, и он уже было набрал в легкие воздуха, чтобы сообщить соседу, что тот нарушает границы частной собственности, но… Тот, словно что-то почувствовав, резко поднял голову, и оказавшийся неожиданно сильным свет от налобного фонарика буквально ослепил его. Было такое чувство, что луч этот достигает даже желудка, который вдруг почему-то заныл. И вместо того чтобы наорать на наглого, всем давно надоевшего своим брюзжанием соседа, он внезапно повернулся, спустился на первый этаж, добрел до холодильника, достал оттуда сочное польское яблоко, купленное ею в супермаркете, и с каким-то сладостным мстительным чувством вонзил в него зубы.

Так все это и продолжалось годами. Забора все не было и не было. Тишина была неполноценной, общение – избыточным. А яблоня все роняла и роняла свои плоды на их территорию. И они, все больше раздражавшиеся собственной интеллигентностью, так и не смели ни прикоснуться к ним, ни спилить-таки эту проклятую ветку. И превратить наконец недозабор в полноценную крепостную стену, отгородив себя от принудительных лекций по теории архитектуры, которые неизменно читал зануда сосед, кося траву или подвязывая помидоры…

Ситуация разрешилась внезапно и стремительно.

К ней и к нему приехал внук. Нужно сказать, это было из ряда вон выходящее событие – внука к ним привозили редко. Потому что у него от топота, визга трехлетнего чада и звука таскаемой по полу машинки начинала сразу болеть голова. Он просто переставал писать свои умные