Его безумная ярость - Юлия Еленина

– Ни за что! – наконец-то говорит Марк.

– Я согласна, – выпаливаю почти одновременно с ним.

– Нет!

– Да!

– Милена, у тебя голова на плечах нет? А если этот охранник тебя тоже узнает? А если Поплавский тоже в этом замешан?

Доводы убедительные, но чем раньше это все закончится, тем быстрее я стану спать спокойно.

– Тогда я звоню, – кивает Миша, поднимаясь. – А вы пока рассчитайтесь.

– Милена… – качает Марк головой, когда мы остаемся вдвоем.

Я не даю ему договорить, тоже поднимаюсь и, подойдя к соседнему стулу, наклоняюсь, чтобы поцеловать Марка. На секунду в его взгляде мелькает удивление, а потом он отвечает на мой поцелуй…

Глава36. Милена

На обратном пути Миша все время висит на телефоне. Сначала со своей подругой-редактором, потом со своим секретарем. Надо бы и мне позвонить на работу, но не сейчас.

Брат вешает трубку, когда мы уже подъезжаем к дому Брониславы. Оборачивается к Милене и говорит:

– Тебе приготовят пропуск фотокорреспондента. Я чуть позже за ним съезжу.

– А когда этот вечер? – спрашиваю я.

– Завтра в шесть начало.

Милена кивает:

– Хорошо, – и выходит из машины.

– Что-то случилось в ресторане, пока я отсутствовал? – подозрительно интересуется Миша, теперь уже меня сверля взглядом.

– Она меня поцеловала, – пожимаю плечами.

– И? – не понимает брат. – Вы целовались миллион раз.

– Да ну тебя, – отмахиваюсь, понимая, что этого ему не объяснить.

Все наши поцелуи разные. И тот, что был вчера утром на кухне, является полной противоположностью того, что был в ресторане. Первый был губительным, будто сносил ураганом все хорошее, уничтожал остатки тех хороших воспоминаний, которые вдруг воскресли, когда мы встретились. А в ресторане… Я бы сравнил его с фениксом, который восстает из пепла.

– Ладно, – кивает Миша, – ничего я не понимаю в свиных обрезках, – и тут же добавляет под моим укоризненным взглядом: – Ну, извини, извини, что сравнил ваши высокие чувства с… Впрочем, неважно. Ничего я не понимаю в этом. Так что лучше вы обрызгивайте все вокруг ванильной эссенцией, катайтесь на радуге, строгайте мне племянников, ну, и все прочее в том же духе. А я просто буду запивать водичкой весь ваш сахар.

– Что-то ты сегодня сильно разговорчивый, – усмехаюсь я. – Это на тебя так разговор с редакторшей или с секретаршей повлиял?

– Опять ты с этой романтической чушью, – кривится Миша и выходит.

Я закрываю машину и иду за ним в дом. Странно, что все наши недомолвки решились за сутки. Брат уже не рычит на Милену, грозя закопать ее где-нибудь, Бронислава уже не собирается меня вешать на заборе или гнать вилами со двора. Мы снова как семья. Да, пока что «как».

Но я очень надеюсь, что иллюзия не рассеется, когда все закончится.

Миша поднимается на крыльцо, а я устраиваюсь на знакомой скамейке и закуриваю.

Конечно, Броня тут же появляется в окне.

– Эй, убийца своих легких, – хмурится она, – ты что с моей сестрой сделал?

– Что? – не понимаю я, оставляя сигарету тлеть и сосредотачиваясь на Брониславе.

– Она вошла сама не своя и сразу же заперлась в ванной.

– А почему ты сразу винишь меня?

Броня демонстративно фыркает и отвечает:

– Страдала Милена на моей памяти только из-за тебя.

Морщусь, затушив окурок, который уже истлел почти до фильтра, и иду в дом. Бронислава с Мишей сидят в кухне, и брат опять что-то жует, как и дети, сидевшие за столом. Да, что-то действительно вечно – обычно после выходных в этом доме Миша садился на диету и бегал по утрам, пока не появились деньги на тренажерку.

– Я где-то через час уеду, – с набитым ртом говорит брат, – возьму машину.

– Хорошо, – не заходя в кухню, бросаю ключи на холодильник, киваю и направляюсь к лестнице.

В какой из ванных заперлась Милена? Первая, в самом начале коридора, оказалась открыта. Пусто. Я иду дальше, заглядывая в комнаты, пока не добираюсь до последней справа двери. Сразу нажимаю на ручку, а когда понимаю, что закрыто, стучу.

– Милена, это я, открой.

Сразу нет ответа, но через пару секунд слышу, как щелкает замок. Толкаю дверь и вижу Милену, сидящую на бортике ванны.

– Тебя Броня прислала? – спрашивает, подняв на меня глаза.

– Я сам пришел, – делаю шаг внутрь и захлопываю дверь.

Мы смотрим друг на друга, и в этом небольшом помещении становится невероятно душно. Милена поспешно поднимается, даже немного нервно, собирается меня обойти, но я удерживаю ее за руку.

– Что случилось? – спрашиваю тихо.

– Не знаю, – выдыхает Милена. – Я по дороге все думала, думала…

– И накрутила себя, – заканчиваю за нее. – Не знаю, о чем ты думала, но лучше спрашивай напрямую, чтобы не приходилось больше запираться в ванной.

Отпускаю ее руку, но прислоняюсь спиной к двери, скрестив руки на груди.

– Марк?

Милена будто боится, только не меня. И тут я улыбаюсь, понимая, что боится она на самом деле себя и новых нас.

– Не беги от меня.

– Боюсь, что ты снова прогонишь.

Слова Милены цепляют что-то внутри, как ржавым крючком. И сказать сейчас я могу много, но кажется, что это все такое пустое. Я просто притягиваю Милену к себе и целую. Она должна тоже понимать наши поцелуи. И этот наполнен живительным эликсиром…

Так что неудивительно, что через пару минут вся наша одежда оказывается на полу.

В голову приходит много пафосных фраз и про бабочки в животе, и про свернутые горы и про луну с неба. Но это подходит для фильмов, а не для нас. Все намного глубже, намного шире, намного выше.

И мы снова как на первом этапе, с той страстной влюбленностью, но уже и с нашим опытом, с нашими воспоминаниями.

– Марк, ты шутишь? – Милена упирается лбом в мое голое плечо.

Я перебираю руками ее светлые волосы, временами касаясь спины или плеча. И эти легкие прикосновения заводят сильнее, чем если бы я сжимал Милену в объятиях до хруста костей, до невозможности сделать вдох.

– Пора освежиться, чтобы ты выбросила из головы все свои выдумки, – шепчу ей в самое ухо.

Это момент выбирает нас, а не мы его. И мне всегда нравился этот легкий румянец на щеках Милены, когда нас накрывало неожиданно. А вчера взглянул по-новому – мне нравилась и та злость, с которой Милена вчера на меня набросилась. Это было ярко, бешено, но красиво. Я занимался с ней сексом будто впервые, но тогда не знал ничего. Ярость, с которой я жил, срослась со мной за один