Последнее испытание - Уоррен Мэрфи

– Где?!

– Видела в кино, – прошептала сестра Мария. – Постарел, но это был он, я уверена… И глаза – точь-в-точь твои. Такие же глубокие и серьезные.

– В каком городе это было?

– Вряд ли вспомню… То ли в Оклахома-Сити, то ли… Да, в Оклахома-Сити.

– Вы с ним говорили?

– Нет. Как я могла…

Сестра Мария Маргарита умолкла. Дыхание ее было слабым, но ровным. Римо видел, как медленно вздымается под покрывалом ее плоская грудь.

Он сжал холодную руку монахини. В голосе его прозвучала последняя надежда:

– А может… вы помните что-то еще? Что-нибудь, что могло бы навести на след?

– Да. Помню…

Римо так и подался вперед.

– Помню, как назывался фильм… – сонно произнесла Мария Маргарита.

– Что ж, уже хорошо. – Бывший воспитанник ободряюще похлопал ее по руке.

– Он назывался «Море – мое единственное дитя». Так себе фильм. Цветной, а мне всегда больше нравились черно-белые. Тебе тоже?

– Конечно, сестра Мария. – Римо едва не заплакал от разочарования.

– И еще помню, что глядела на экран и думала: как это печально, что все так обернулось… И еще подумала: а знает ли он?

– Знает что?

– Что ты умер.

Римо словно током ударило. Он вздрогнул, а когда заговорил снова, голос его от нахлынувших чувств звучал очень глухо.

– А вы… знали?

– О да, и очень горевала. Но в глубине души ни секунды не верила, что ты способен на преступление.

– Так оно и есть. Меня подставили.

Он почувствовал, как дрогнули ее холодные пальцы, как крепко сжали его ладонь.

– В глубине души я так и считала. А теперь, когда ты здесь, рядом, знаю наверняка… Потому как если б ты и впрямь стал плохим, то не был бы сейчас здесь, со мной… – Она ловила ртом воздух. – Здесь, на небесах…

У Римо перехватило дыхание. Он судорожно сглотнул.

– Так и знала, что ты умер истинным христианином… – прошептала Мария Маргарита.

Римо снова сглотнул, но ком в горле не исчез.

– А последнее время только о тебе почему-то и думала, – тихо произнесла она каким-то странным голосом, который словно и не принадлежал уже этому немощному хрупкому телу. – Ну, скажи, не странно ли это?

– Я тоже часто о вас думал, – пробормотал Римо. – Вы даже не представляете, как пригодилось мне то, чему вы меня учили.

– Это хорошо, Римо. Просто чудесно… – Рука с четками на запястье потянулась к нему. – А теперь ступай, побегай и поиграй. Что-то твоя сестра Мария сегодня сильно устала… Завтра поговорим.

– Прощайте, сестра Мария. Я никогда вас не забуду!

– Прощай, Римо.

Римо поднялся. Взглянул на женщину, вырастившую его, – такую хрупкую и почти бестелесную в этом сумеречном освещении. Дыхание ее было медленным и ровным, пульс едва прощупывался.

Римо задумчиво посмотрел на монахиню, затем направился к двери. И тут вдруг услышал тихий храп. Сперва он не придал этому значения, но звук усилился и заставил мужчину похолодеть. В постели что стояла у него за спиной, сестра Мария Маргарита отошла наконец в мир иной. Поддалась, откликнулась на зов смерти.

* * *

– Порой такое случается, – проговорила сестра Новелла. – Человек держится за жизнь, цепляется за соломинку до последнего. И вот вы – должно быть, это послужило сигналом. Теми ножницами, что перерезали тонкую нить.

Римо не ответил. Он ощущал все тот же леденящий душу холод и пустоту. Но глаза его оставались сухими.

– Вам не в чем упрекнуть себя, мистер Уильямс. В общем-то этот ваш визит был даже благом. Больше ей не для чего жить.

Сестра Новелла отхлебнула чай.

– Хорошо поговорили? – спросила она после паузы.

– Я никогда ее не забуду… – прошептал Римо.

– На похороны останетесь?

– Наверное, не получится.

– Ну, если передумаете, всегда можете приехать.

Римо поднялся. Он словно бы одеревенел.

– Спасибо. Я, пожалуй, пойду.

Сестра Новелла проводила его до двери.

– Спасибо, что приехали. Рада была познакомиться с вами, – заметила она тоном, каким обычно обсуждают только что прогремевшую грозу, а не жизнь человека, угасшую, словно свеча.

Уже у порога сестра Новелла остановилась:

– Она не могла смириться с потерей сиротского приюта, вот в чем ее трагедия.

Римо кивнул.

– Что вполне можно понять. Ведь приют был делом всей ее жизни. Она отдавала работе всю себя. И потом, она ведь и сама там выросла.

Римо резко обернулся.

– Что?!

– Сестра Мария тоже была сиротой. Разве вы не знали?

– Нет, – тихо ответил мужчина.

– Кто же лучше поймет нужды и страхи сирот, нежели человек, сам выросший без родителей?..

– Полагаю, вы правы. Спасибо, что сказали.

– Не за что, мистер Уильямс. Ступайте с Богом.

Римо вышел на улицу, под солнце Оклахомы. Он ничего не видел и не замечал вокруг – сел в машину и кружил по городу, пока не стемнело.

Утомившись от этого бесцельного занятия, он подъехал к мотелю, приютившемуся возле окружной железной дороги, в районе под названием Бриктаун. Снял номер и бросился на постель. Он вновь и вновь вспоминал все, что произошло в больничной палате. Теперь, под стук колес и вой паровозных гудков, случившееся представлялось ему нереальным. Настолько нереальным, что его можно было принять за сон.

Одна только мысль не давала ему покоя: кто был тот худой высокий мужчина, оставивший его на пороге сиротского приюта много лет тому назад?..

Глава 19

Лил проливной дождь, крупные капли стучали по песку пустыни Соноран, оставляя в земле миниатюрные кратеры. Впрочем, гигантским кактусам все было нипочем. Янтарно-рубиновые цветки чоллы пестрели повсюду яркими пятнами, сам же песок в утреннем свете казался золотистым.

Под жарким солнцем тихо несла свои воды река Плача. Санни Джой Ром гнал коня по затвердевшей корке песка, которая похрустывала под копытами, как картофельные чипсы на зубах.

У подножия горы Красного Призрака он спешился и расседлал коня:

– Не знаю, когда я вернусь, Саншин. Ты уж подожди, дружок. Отдохни, погуляй тут.

Конь не тронулся с места.

Санни Джой шлепнул его по крупу.

– Вперед! Что я сказал, упрямец ты эдакий!

Саншин остался стоять, где стоял.

– Ну, как хочешь, – пробурчал Ром и, потрепав коня по холке, двинулся к горе.

Тропинка была еле заметна. Отыскать ее мог только человек, хорошо знавший эти места. Да, на лошади здесь не проехать. Лишь бараны с острыми витыми рогами да глупые индейцы поднимаются на гору Красного Призрака, с горечью размышлял Санни Джой.

Тропинка, причудливо извиваясь, то исчезала из виду, то появлялась снова.

– Пожалуй, я уже слишком стар для таких походов, – пробормотал Санни Джой и присел на большой плоский камень из красноватого песчаника – передохнуть.

До пещеры он добрался лишь тридцать минут спустя. Он задыхался. Впрочем, вероятно, во всем виновата эта проклятая пыль!

Вход в пещеру скрывала настоящая стена из плюща вперемежку с ветвями какого-то колючего кустарника. Санни Джой нырнул в эти заросли, раздвинул ветки руками и тут же ощутил знакомый сыроватый запах. На него пахнуло древностью, тленом и тайной.

Он двинулся вперед. Футов через пятнадцать все вокруг погрузилось во тьму. Осторожно продвигаясь вперед, он неустанно отсчитывал шаги, стараясь никуда не отклоняться. Ему не хотелось ступать на следы своих великих и славных предков.

Отсчитав ровно тридцать три шага – когда Санни Джой был еще мальчишкой, приходилось отсчитывать сорок семь, – он остановился и повалился на грязную землю. Всмотрелся во тьму. Тьма, казалось, отвечала ему тем же. Но он знал, что у этой тьмы уже не было глаз, остались одни лишь пустые глазницы.

– Ко Джонг О, я пришел напомнить тебе о твоем обещании, данном народу Сан Он Джо. Народу, которому ты дал жизнь еще до того, как появились на свете белые, хопи и навахо. Слушай же меня, о, древний дух! Мне нужна твоя помощь!

Тьма отвечала ему молчанием.

– В наш роковой час мне нужна мудрость, о. Ко Джонг О!

В самой глубине, где сгустились особенно темные тени, что-то шевельнулось.

Сердце Санни Джоя бешено забилось – от страха и радости одновременно.

– Направь же меня. Ко Джонг О! Ибо я ослеплен горечью и уловками белых, сбился с пути истинного, потерял тропинку к Сан Он Джо и своему собственному сердцу!

Шорох и возня продолжались.

Затем вдруг левой руки Санни Джоя, которой он опирался о землю, коснулось что-то теплое. Быстро, еле уловимо, словно пролетающий мимо дух.

Он обернулся. И в тоненьком лучике света, просочившемся под своды пещеры, заметил голый мышиный хвост. Санни Джой так и похолодел от ужаса.

А затем, всматриваясь в безмолвную тьму, сказал:

– И если будет на то твоя воля, то я готов умереть здесь, в пещере! Умереть, ни на что не сетуя, и лежать потом рядом со своими славными предками, которых, к несчастью, так подвел!