Город пропащих - Александр Граков

- А ментовник зачем? - присвистнул Федор.

- Да ты, парень, мешком ударенный! - опять смеется Звонарь. Менты хозяину за бабки служат. Кто хозяин - того и закон. У того и бабки...

- Мне бы хозяина найти...

- Ну вот, поди попробуй, может, повезет, - говорит Семен и жестко добавляет: - Только Крота с ребятами не забывай. Это еще легкая смерть.

Федор опять вспоминает охотничий домик Аджиева. Его передергивает, но он старается сдержать подступившую к горлу дурноту.

- Да я надрался в натуре, - говорит он. - Ты мне не каркай, Семен. Прорвемся.

Городок Воскресенск - из новых. Пыльный, заросший тополями, но уютный, какой-то домашний. Вся жизнь в нем была увязана вокруг химкомбината.

Федор не думал, что застрянет здесь, а пришлось. Хорошие ребята оказались - друзья Звонаря. Приняли, как родного. Будто он вновь в "бригаду" Лесного попал. Ни о чем не расспрашивали, показали все свои "точки": палатки, вещевой рынок, два кафе да ночной бар. В жару ездили купаться на Москва-реку, болели за свой "Химик", когда-то гремевший на всю страну. Разруха и запустение коснулись и этих мест. Но процветал мелкий бизнес. Шараш-монтаж, как называли его ребята и драли с новоявленных "коммерсантов" по-божески: не три, а две шкуры. Да и то сказать - конкурентов особых не было. "Черноту" из Воскресенска повывели. Шутили: химией.

Федор и не рвался бы в Москву, но скучал он по Светлане. Пару раз позвонил ей. Девушка отвечала ему обиженно, и Артюхов, сославшись на то, что невеста ждет, договорился с "бригадиром", Колей Кузнецовым, что будет наезжать время от времени.

Кузнецов - бывший афганец, ни о чем не расспрашивал, посоветовал только за Звонаря покрепче держаться. Но Федор теперь и сам понял, что недоверчивый Семен - друг, каких мало бывает в их среде.

Пять дней пролетело, как Федор уехал из Москвы. Аджиев тоже особенно в душу не лез, когда Федор сказал, что отлучиться нужно. У него была своя радость - Елена оживала буквально на глазах. Артюхов, конечно, знал причину этого, но был уверен также и в том, что не скоро Елена Сергеевна увидит своего возлюбленного Ефрема Борисовича. Когда-то он еще оправится после своего заточения. Да и будут ли его потом так интересовать чужие жены!

Электричка пронеслась мимо полустанка, где жил Глухарь. Мелькнула среди деревьев крыша халупы. Вот куда теперь должен поехать Федор. А потом все остальное.

Артура Нерсесовича он нашел в прекрасном расположении духа. Тот даже не стал придираться к нему, что вернулся на три дня позже. Только спросил с ухмылкой:

- Наладил старые связи?

- А вы как думали? Вдруг где-то спросят, что я три месяца после зоны делал? Что отвечать? Чем кормился-поился?

- И то верно. Предусмотрительный ты, - сыронизировал хозяин.

- Конечно, голой задницей на муравейник кому садиться охота? отпарировал Федор.

Аджиев этот разговор не стал продолжать, только напомнил про "Руно", и Федор пообещал, что в самом начале следующей недели отправится туда.

Артур Нерсесович собирался в город, а Федор заступал на вахту у ворот.

Аджиев, несмотря на то что радовался изменению в настроении жены, все-таки пытался понять причину этого. И ему казалось, что она не сама нашла в себе силы, чтобы преодолеть оцепенение, овладевшее ею. Он был почти уверен: существует именно внешняя причина, толчок, который и преобразил ее.

Артур Нерсесович поделился своими сомнениями с Калаяном, но тот уверял его, что ничего подобного быть не могло. Наблюдение за Еленой велось самое жесткое, но никто ему не докладывал даже намека на какие-то подозрительные контакты женщины. Если и были телефонные разговоры, то самые невинные, и одна она никуда не выезжала.

Но Аджиев Калаяну не верил. Полагался на собственное чутье, и оно ему подсказывало: есть у Елены секреты. Жена не примирилась с ним, с их будущим ребенком и готовит какой-то удар.

В легком белом костюме, похудевший, Артур Нерсесович прохаживался у ворот около своего темно-синего "мерседеса" в ожидании еще не подъехавших джипов с охраной.

Сердце его переполняла горечь. На шестом десятке дождаться столь желанного сына (в том, что будет мальчик, его уверяли все доктора) и потерять, наверное, навсегда расположение красавицы жени. О взаимной любви уже мечтать не приходилось.

- Я отойду на несколько минут, - бросил он шоферу и поспешил назад по липовой аллее к дому.

Елена сидела на своем месте около бассейна. Горничная чуть поодаль усердно вязала.

Картина дома-замка, отраженного в спокойной воде, и красавицы в белом одеянии, застывшей в кресле в позе печального раздумья, буквально приковала Аджиева к месту. Он был неравнодушен к красоте, а вид, открывшийся перед ним, был изысканно красив и по колориту, и по изяществу линий. Артур Нерсесович, скрытый за деревом, почему-то испугался сделать те несколько шагов, которые отделяли его от жены.

Но она почувствовала постороннее присутствие, подняла опущенную голову, поправила убранные в высокую прическу волосы и взглянула в ту сторону, где стоял муж. Ее голубые глаза были полны недоумения, и Артур Нерсесович, смутившись, вышел на покрытую разноцветными плитами дорожку, ведущую к бассейну.

- Разве ты не уехал? Ты что-то забыл? - Ее мелодичный голос заставил его приблизиться смелее. Он сделал знак горничной отойти, а сам не сводил взора с жены.

Она смотрела на него спокойно и даже приветливо. Или это только так казалось ему?

- Елена, - хрипло сказал Артур Нерсесович, - я негодяй, я страшно виноват перед тобой. Мне стало ясно, что, если ты не простишь меня, все теряет всякий смысл: моя работа, будущий ребенок, если хочешь, даже моя жизнь.

Он задыхался, пот выступил на его загорелом лбу, он полез за платком, уронил его, но вместо того, чтобы поднять, неожиданно даже для самого себя упал перед женщиной на колени прямо на покрытые тонким слоем песка плиты.

Сначала в ее глазах промелькнул испуг, а потом в них появилось что-то жалобное, а может, и жалкое.

- Арт... - прошептала она имя, каким целую вечность не называла его. Ее рука коснулась его жестких волос, он поймал ее в свои ладони и поцеловал. - Встань, - тихо сказала Елена. - Пожалуйста... И, если сможешь, прости и меня... Я рожу ребенка, а там как Бог даст...

Артур Нерсесович поднялся и, не говоря больше ни слова, стремительно повернувшись, побрел, не разбирая дороги, обратно к воротам.

Елена следила за ним, пока его фигура не скрылась в зарослях буйно цветущих диких роз.

Тихо подошла горничная и, боясь взглянуть на хозяйку, присела на свой стул, вновь принимаясь за вязанье.

Несколько минут Елена пребывала в глубокой задумчивости, а потом протянула руку к мобильному телефону, лежащему поодаль на столике.

- Мне нужно позвонить, - просительным тоном сказала она, обращаясь к прислуге.

- Господи, хозяйка... - Горничная вся вспыхнула. - Да ведь я разве могу... Вы в полном праве... Почему вы решили спрашивать у меня?

Но Елена как будто бы уже забыла о ней. Лицо ее выражало лихорадочную работу мысли. Она набрала номер и принялась ждать. Никто не подходил. Она опять набрала. Наконец отозвался глухой мужской голос, и ей показалось, что это совсем другой человек. Но она все равно выговорила, запинаясь, то, что хотела и должна была сказать.

- Это Елена Сергеевна Аджиева. Да. Я передумала, слышите? Я передумала. У меня не может быть никаких общих дел с вами.

Там молчали, долго молчали, а потом раздался смешок, слово "поздно" и длинное ругательство, которое она уже почти не слышала, потому что потеряла сознание.

"Мерседес" Артура Нерсесовича и два джипа с охраной - спереди и сзади, миновав дачный поселок, выехали на тихую лесную дорогу, которая через два километра выводила их на шоссе.

Аджиев, как всегда, сидел на заднем сиденье, поглаживая постоянного спутника всех своих поездок, пятнистого бультерьера Пегги. Еще не пережив шок после разговора с женой, Артур Нерсесович ласково заглядывал в круглые свинячьи глазки собаки и бормотал бессмысленные нежные слова: "умница, красавец мой, толстячок, зубастенький".

Водитель, он же ухаживавший и занимавшийся Пегги, заметив, что хозяин пребывает в хорошем настроении, сказал:

- Вчера такие барьеры на тренировке брал, что в пору олимпийской медалью награждать.

- Все равно ты раскормил его. Юрка, - добродушно пожурил его хозяин. - Смотри: что боров... Так нельзя.

- Да уж, на аппетит он не жалуется, - хмыкнул тот.

- На выставку в этом году его повезешь, держи в форме.

Аджиев достал сигареты, закурил, открыл окно. Запах горячей смолы и хвои ворвался в салон.

- Какая жара... - прошептал Артур Нерсесович. Но говорить ему хотелось совсем о другом. Он понимал, что в его жизнь опять вмешалась своевольная сила, которая зовется любовью. И потом, у него было время понять и то, что во всех последних, постыдных для него, эпизодах с Еленой была затронута основа основ человеческого существования. Речь шла о самом простом и самом важном - о человеческой свободе. О самой простой и самой важной проблеме: как далеко может распространяться власть одного человека над жизнью другого и насколько этот другой может позволить первому собой распоряжаться.