Город пропащих - Александр Граков

Открылась дверь, откинулась занавеска и вошел его старый кореш Серега Киселев, с которым пришлось вкалывать на лесоповале под Ухтой немало годков. Серега лыс, вертляв, но еще крепок и жилист, он улыбается, обнажая рот, полный стальных коронок.

- Ну, Глухня, вот сюрприз так сюрприз! Не ожидал, что выберешься из своей норы.

- Врать не буду, - после приветствий и всяких необязательных слов говорит Игнат, - нужда привела.

- Я лавочку закрыл, - откликается Серега, которому уже, наверное, за семьдесят, но он - Серега для Глухаря, который помнит его юнцом.

- Это хорошо. Чайку бы... - замечает Игнат.

- Может, домой ко мне поедем? - предлагает старый друг. - Там хозяйка раскинет стол...

- Нет, - качает головой Игнат. - Мне до вечера обернуться надо. Животина ждет. Лучше бы вы ко мне на молочко собрались. Я пристройку кирпичную поднял, спать есть где теперь.

Они говорят о домашних делах, о родственниках и знакомых, пока Серега ставит электрический чайник, достает из холодильника хлеб и сыр.

- Я тут тоже кое-что принес. - Игнат вынимает из старой брезентовой сумки огурцы, вареные яйца, большой пакет ранних яблок. - Все свое, - хвалится он, - а яблоки хозяйке отнесешь, скажешь, от меня.

Чай пьют со смородиновым листом и травкой мелиссой, тоже привезенными Игнатом. И все вспоминают, перебирая по очереди, ушедших друзей и братов.

- Ты не слыхал? - вдруг спрашивает Игнат. - Племяш погиб у меня... Недавно.

- Кто же это? - удивляется Серега.

- Да что он родня мне, мало кто знал... Славка Кротов.

- Крот? - Киселев поражен, его узенькие татарские глазки становятся еще уже.

- Да, он... Сгубили парня ни за что ни про что... Заботливый был, меня за отца почитал. У него своих-то уж никого не осталось, померли.

- Так ты из-за этого приехал? - догадывается Серега.

- Из-за этого, - хмурится Игнат. - Москва мне колом в зад - вот как нужна! Я без нее обхожусь, а вот она без меня...

Он замолкает, а друг терпеливо ждет продолжения.

- Здесь беспредел заломал, - твердо говорит Глухарь, - кое-кого на цырлы и на четыре кости поставить надо. Свои на своих пошли.

- А ведь говорят... - начал было Серега, но Глухарь останавливает его рукой. Он налил себе еще крепчайшего чаю, подул с шумом, отхлебнул.

- Туфту несут, - вздыхает он. - Ты мне лучше проясни: кто такой Мирон и кто в этом ихнем бардаке "Золотое руно" тянет мазу за беспредел, западло? Как они приканали к тому, что верх взяли оборзеловка и отрицаловка всех честных правил?

- Ты отстал. Глухарь, - невесело смеется Киселев. - Нравы сейчас иные.

- Ты мне про нравы пургу не гони, - сердится Игнат. - Я фалую развести макли не западло, а за порядок. А не так будет, то друг друга под корень изведем.

- Тебе, Глухарь, ни до "Руна", ни до Мирона не достать, - уверенно говорит Киселев. - Да там и не Мирон главный. Что знаю - расскажу, но вот затея твоя поставить их на цырлы - пустая. За ними армия амбалов и "быков". В порошок сотрут. Ты, старый "вор в законе", фраер против них.

- А ты расскажи, - вдруг хитро улыбается Игнат, - я ведь не ломом подпоясанный, у меня башка на плечах есть. Помозгую, глядишь, свои подходы найду.

- Ну, смотри, - качает головой Киселев. - Я тебя предупредил...

- Я - могила, Серега. - Игнат смотрит на него почти с молодым задором. - Подыхать буду, а не выдам. Говори все.

Аджиев ясно ему сказал: в "Руно" надо идти. Да что он, Федор, Штирлиц, что ли? Охота ему голову класть за аджиевские дела. Артюхова уже неоднократно посещают подобные мысли, но он почему-то каждый раз действует против собственной воли и разумения. Тянет его опасность, манит, как бездонная глубина. Он и не подозревал, что в душе авантюрист. Надолго ли хватит его, если бросит якорь в тихой семейной заводи? Будет ли счастлива Светка с такой забубенной головушкой? Придется переключиться, но на что? На детей, на детей, Федор, говорит он себе. Сделаешь троих, похожих на тебя человечков - скучно не будет.

Он едет с дачи поставить машину в гараж, а потом попробует разведать подходы к этому таинственному заведению под названием "Золотое руно". Прошло немало дней с того вечера, когда его пригласили прийти туда. Теперь ему предстоит явиться незваным гостем.

"Ничего, проглотят, - бесшабашно думает он. - Нет у меня дел других..." И понимает, что версию с кладбищем придется похерить. Здесь это не пройдет. Аджиев предлагал ему документы лесника в леспромхозе близ Шатуры, но эта липа - для лохов. Выходило, что тыла у Федора не было, а это хреново.

Он въезжает в "свой" двор и начинает возиться с "ракушкой". "Может, не стоило бы и идти пока?" - висит в голове. Федор решает подняться в квартиру и еще раз позвонить Артуру Нерсесовичу.

Сначала он слышит длинные гудки, а потом ему неожиданно отвечает голос Елены Сергеевны. Он так давно не разговаривал с ней, да и она не делала никаких попыток обратиться к нему за чем-либо. Федор теряется. Он знает, что она беременна, знает, как странно ведет себя в доме и с окружающими. Ему жаль ее.

- Говорите же, - повторяет она, и Федор чувствует, что еще мгновение, и Елена положит трубку.

- Это я, Елена Сергеевна, Федор, - с трудом разлепляет он губы. Хотел вот с Артуром Нерсесовичем пообщаться.

- А его нет, - равнодушно бросает она. - Только что уехал в город.

- Печально, - досадует Федор.

- Ничем не могу вам помочь, - сухо отрезает женщина.

В ней столько холодной обреченности и тоски, которые прорываются сквозь маску неприступности, что Федор не выдерживает и лепит прямо, без всяких обиняков:

- Может, я вас немного порадую?

Она не спрашивает чем, только хмыкает рассерженно в трубку, ей совершенно не хочется продолжать этот разговор.

- Ефрем Борисович жив и, думаю, уже в Англии... Он наверняка позвонит вам позже, когда все немного уляжется...

Что она переживает там в этот момент, сидя на своем традиционном месте около бассейна, где проводит целые дни, не сводя глаз с хрустальной воды?

- Это правда? - бесстрастно произносит женщина.

- Правда, Елена Сергеевна, правда, - медленно и четко говорит он, вспоминая одинокую фигуру с всклокоченными волосами, потерянно стоящую на тротуаре.

- Спасибо. - Голос по-прежнему бесстрастен и сух.

Федор вешает трубку. Больше ему нечего сказать, да он и не может открыть большего.

"А вдруг ей станет легче? - думает он. - В конце концов, я ничего не имею против нее. Несчастная баба связалась с садистом, да он и не был таким. Закон джунглей - выживает сильнейший. Мы все сейчас живем по этому закону. Слабые обречены".

Ему не хочется идти в "Руно" - теперь он понял это. А значит, не стоит насиловать себя. Можно, пожалуй, заглянуть еще раз в "Утес". Как-то примет теперь Звонарь?

Федор залезает под душ, переодевается в джинсы и рубашку попроще. Решено: он отправляется в "Утес".

Бармен сам провел Федора наверх, в ту комнатку, где он первый раз встретился с Сеней Звонаревым. Ждать пришлось недолго. Звонарь вошел вместе с официантом, который принес поднос с закусками и водкой.

- Помянем Крота? - спросил Звонарев.

- А то! - бросил Федор.

Они выпили молча, не чокаясь.

- Даже "земля пухом" сказать нельзя, - горько покачал головой Семен. - Весь в огонь ушел.

- Я видел.

- Да знаю все, мне рассказывали.

Они опять помолчали.

- Отчаюга был, - продолжил Звонарев. - Пусть на понтах весь, но ведь надежный, добрый мужик. Если кому надо - бабок не жалел, не жлоб. Когда его ребята бабу замочили со злости, что упустили этого гэбэшника ссученного, он чуть с ума не сошел, а семье своего погибшего по-царски отвалил.

- Мне нужна "крыша", - решился сказать главное Федор. - Слышишь, Звонарь? Я тебя уже просил об этом, но теперь все переменилось. Пусть это будет одно название, но я там должен быть "прописан". С июня, - уточняет он.

Семен внимательно слушает, слегка склонив голову набок. Сейчас он похож на нахохлившуюся птицу.

- Нет проблем, - говорит он, - у меня корешок в Воскресенске. Смотай туда завтра, а я предупрежу его. Доболтаетесь пару дней. Никто не подкопается. С июня... - Он фыркает и разражается смехом. Но тут же вновь становится серьезным: - Ты твердо знай одно, Стреляный: можешь рассчитывать на меня и моих ребят. В любом случае. И еще. Если попадешь на Зяму Павлычко, держи ухо востро. Есть слушок, что он тесно связан теперь с "Руном".

Они вяло доедают салат, думая каждый о своем. Приносят горячее, но Федору больше ничего не хочется есть. Главное сказано. Назад отрезаны все пути. Ему нужно какое-то слово, он сам не знает какое, но чтобы после него в душе возникла уверенность: все будет хорошо. Но что это такое - "хорошо"? "Выжить", - отвечает он сам себе.

- Наверное, я не врубаюсь, Семен, - говорит он и чувствует, что хмель катит волной по всем жилам. - Объясни хоть ты мне, что происходит в Москве? Откуда это "Руно"? Эти люди?

- Думаешь, я такой умный, - кривится Звонарь. - Я для себя понимаю так: "новые русские" приватизировали власть и общак, ну, всю эту госсобственность, и у нас такие же. Тянут мазу на себя, легализоваться хотят. Законы-то сейчас для них писаны. Лафа! Попробуй возьми кого! Везде ниточки наверх ведут. В зоне одна мелочевка срока мотает. Вот увидишь, если дело так пойдет - эта урла из "Руна" большую хату оседлает, у них и маза и правило будут.