Город пропащих - Александр Граков

Она не сомневалась, что беременна от Артура Нерсесовича. Срок был очень мал, к тому же, встречаясь с Ефремом, она постоянно пила таблетки, а муж пришел к ней неожиданно. Плод насилия носила она в себе. Это был нежеланный плод, его надо было немедленно вытравить, но с тех пор, как она от ужаса, что он причинит ей страшную боль, проговорилась ему о беременности, за ней следили так, что не было минуты, когда бы она осталась одна.

Телефонный звонок пробуждает ее. Ей давно никто не звонил. Даже кажется, что телефон умер вместе с ней.

Она берет телефон с тумбочки и прижимает к уху. Голос, который она уже забыла, заставляет сильнее биться сердце.

- Елена Сергеевна, здравствуйте. Вы помните меня?

- Да, - шепотом откликается женщина.

- Так остается ли в силе наше соглашение? Я наконец собираюсь придать ход делу. Это очень серьезно, Елена Сергеевна, никаких срывов быть не должно.

- Это у вас не должно, - подчеркнуто говорит она, - а я давно готова.

- Так смотрите же, я начинаю действовать.

- Буду ждать результатов... - В ее интонациях звучит редкое хладнокровие. На том конце связи слышна усмешка, и все пропадает, как во сне.

"Это не розыгрыш?" - думает она и внезапно успокаивается. Разве теперь ее касаются подобные мелочи? Она знает, что впереди. А тот, кто знает, недостижим для всех. И свободен. От всего.

- Тебе кто-то звонил? - виноватая физиономия Артура Нерсесовича выглядывает из приоткрытой двери. Конечно, горничная тут же "настучала". У них прекрасно поставлена информация, но они не уследят за ней, когда она захочет уйти. Еще никому не удавалось поймать чью-то отлетающую в вечность душу.

Елена смеется.

- Ну да, а что? Это тоже запрещено? - спрашивает она.

Муж теряется на мгновение.

- Я не то хотел сказать, ты не поняла меня, - заискивающе говорит он, - мне хочется, чтобы ты отвлеклась немного, поехала бы в гости, в клуб, наконец...

- Да, да, именно оттуда мне и звонили. Я как раз собираюсь это сделать, сегодня же вечером, - отвечает Елена и видит, как расплывается от радости лицо Артура Нерсесовича. Ну конечно, он только и ждал того, чтобы они начали новую жизнь, в которой ей предстояло забыть, как он приходил к ней по ночам с искусственным членом. Может, и ребенок зачат именно таким способом? Елена смеется, а муж, не понимая, в чем дело, неуверенно мнется на пороге.

- Я очень рад, что ты повеселела, - с жалкой улыбкой на губах произносит он. - Может быть, ты и мне позволишь поехать с тобой?

Она не отвечает, зная, что он все равно поступит по-своему. Дверь потихоньку закрывается. А Елена, будто бы продолжая разговор с тем невидимым собеседником, произносит вслух:

- Так действуй, действуй скорее...

Уже глубокой ночью, изрядно поплутав, Федор добирается на машине до бывшего переезда. В домике Игната, в халупе, горит лишь одно, тщательно занавешенное, окно. Но сам хозяин уже стоит у калитки.

- Ты, что ли, Федор? - спрашивает он, когда машина останавливается прямо около него.

- Я, дядька Игнат! Едва добрался. Тут, по этим проселкам, хрен разберет, куда ехать. Думал, не найду, - сердито отвечает Стреляный, вылезая на заросшую травой дорожку.

- У меня сегодня Сенька Звонарь побывал, - шепчет старик, но все равно каждое его слово гулко разносится в тишине. - Все наши в городе убеждены, что это Китайца работа. Я, конечно, не стал спорить. Пусть будет так.

- Еще бы! - откликается Федор.

Они закуривают и уходят в дом. Мишка; спит на топчане, по-детски раскинув руки.

- Заберешь, значит? - спрашивает Игнат таинственно.

- Обязательно, - отвечает Федор. -Он до смерти напуган, схиляет за границу тут же, звука не издаст. Если что, пригрожу, но думаю, обойдется. Мочить его смысла нет, эта карта обыгранная.

- Смотри... - Игнат предостерегающе трясет корявым пальцем. - Как бы осечки не было.

- В повязке увезу, - говорит Федор. - До самой Москвы.

- А если менты остановят? - Игнат как-то не уверен в успехе операции, задуманной Федором.

- Сюда ехал, ни одного не видел, - усмехается тот. - Если только по закону подлости...

- Ты же все должен учесть. - Игнат неодобрительно качает головой. - Завалишь дело.

Просыпается Мишка, смотрит на них припухшими со сна глазами и недовольно бурчит:

- Да кончить его проще будет. Кому он теперь нужен?

Федор отмахивается от него:

- Я труп на себя зазря вешать не хочу. Сказал отвезу, так и будет. Давай веди его, да вот повязку надень.

Федор бросает Мишке на кровать кусок черной материи.

- И руки не связывать? - удивляется тот.

- Нет, веди так. Я с ним поговорю. Проходит несколько минут, и в дверях появляется, поддерживаемый Мишкой, Ефрем Борисович с повязкой на глазах. Он похудел и оброс, от него несет потным грязным телом. Мишка подталкивает его к стулу, тот садится, руки его висят безжизненно, как плети.

"И сидел-то всего ничего, а так скурвился, - насмешливо думает Федор. - Его бы в зону или в камеру человек на шестьдесят. Парашу вылизывать заставили бы..."

- Слушайте меня, Ефрем Борисович, - строго говорит Федор. - Очень внимательно слушайте. От того, что я скажу, теперь зависит ваша жизнь.

Раздольский никак не реагирует, видно, что он абсолютно деморализован. Плечи его изредка вздрагивают, как будто он плачет.

- Сейчас я вывезу вас отсюда. Повязку вы ни в коем случае снимать не должны. Всякие вопросы отменяются. Вы просто навсегда забудете этот эпизод вашей жизни, того человека, который разговаривал с вами прежде. Его, кстати, уже нет в живых.

Раздольский при этих словах совершенно каменеет на стуле. Перед Федором сидит кукла. И он продолжает:

- Я отвезу вас туда, откуда вы собирались уехать в Лондон, и теперь вы уедете, причем немедленно. Как вы понимаете, в ваших интересах исчезнуть как можно скорее. Родственникам позвоните, когда окажетесь за границей. Сейчас все думают, что вас убили. Так даже лучше. Ясно?

Ефрем Борисович с готовностью кивает, у него трясется подбородок. Кажется, он плачет, но Федор не обращает внимания на его состояние.

- Если пройдет слух, что вы в городе, на вас по новой начнется охота, и тогда уж вам не уцелеть. Вспомните мои слова.

- Да, - бормочет Раздольский, всхлипывая. - Да...

Федор встает, а Мишка подталкивает пленника в спину.

В полной тишине они выходят на улицу. Стреляный помогает Ефрему Борисовичу сесть на заднее сиденье. Подходит к Игнату, хлопает его по плечу, протягивает руку Мишке.

- Бывайте, - шепчет он. - Заеду, как договорились.

Вот уже домик Глухаря скрывается в темноте. Переваливаясь на колдобинах, "Жигули" выбираются на проселок. Федор закуривает и протягивает зажженную сигарету Раздольскому.

"Ну, если милиция..." - думает Федор. У него нет никакого определенного плана на этот случай. Он рассчитывает только на удачу.

Через полтора часа они минуют кольцевую. Небо слегка посветлело, но до рассвета еще далеко. Федор спрашивает адрес и говорит между прочим:

- Москва.

Но его спутник по-прежнему держится напряженно и не выказывает никаких эмоций.

Миновав центр окольными путями, Федор выруливает на Ленинградское шоссе. Еще немного, и они - у цели.

Одна мысль неотвязно владеет Федором. Он хочет прояснить ее у Раздольского, но никак не решается спросить. Вот и нужная улица. Федор смотрит на номера домов. Стоп. "Жигули" останавливаются.

- Ефрем Борисович, - Федор собирается с духом, - может, вы что-то хотите передать Елене Сергеевне?

Раздольский вздрагивает, будто ошпаренный.

- Елене? - переспрашивает и замолкает. - Нет... Наверное, не надо. - В его голосе чувствуется паника.

- Но, может, ей все-таки дать понять, что вы живы?

- А зачем? - Вопрос звучит равнодушно. - После всего? Я не знаю... Нет... Потом, если... Если я все-таки уеду... Вы же сами сказали о слухах...

- Хорошо. - Федор, не выходя, открывает ему дверцу. - Снимите повязку. Мы приехали.

Ефрем Борисович сдирает с глаз черную тряпку. Федор видит в зеркальце, какие затравленные у него глаза. Затем осторожно опускает ноги на землю, как инвалид, которому еще предстоит заново учиться ходить.

Артюхов дает задний ход и, разворачиваясь, видит, что тот по-прежнему стоит посреди улицы. Нелепая худая фигура в жеваном костюме с развевающимися на утреннем ветру волосами.

"Граф Монте-Кристо", - усмехается Федор, набирая скорость.

Глухарь, одетый под счетовода из фильмов тридцатых годов: сапоги, белая полотняная фуражка и такой же полукитель, - а в общем-то, это его выходной костюм, сидит в задней комнатке фотоателье на Сретенке, разглядывая развешанные по стенам снимки жизнерадостных пухлых младенцев и счастливых молодоженов.

Он давно не наезжал в Москву. Город поразил его своими изменениями: обилием иномарок, рекламой, роскошными вывесками кабаков и магазинов. От самого вокзала он шел на Сретенку пешком, порядком утомился и сейчас хотел лишь одного - напиться крепкого чая, так хорошо действующего на него в жару.