Леонардо да Винчи - Алексей Гастев

– Устрица во время полнолуния вся раскрывается, и когда краб ее видит, то бросает внутрь ее какой-нибудь камешек или стебель. И она не может закрыться и становится добычею краба. Так же и человек, не умеющий хранить тайну, становится добычею лжецов и недоброжелателей.

41

Душа, правящая и управляющая телом, есть то, что образует наше суждение еще до того, как оно станет нашим собственным суждением. Поэтому она создала фигуру человека так хорошо, как она это рассудила, – с длинным носом, или коротким, или курносым, и так же определила его высоту и фигуру. И так велико могущество этого суждения, что оно движет рукой живописца и заставляет его повторять самого себя.

Выражением «круглый дурак» в Тоскане пользуются редко, а говорят просто «круглый» – остальное бывает понятно, поскольку здесь называют круглыми людей малосообразительных и тупых. Почему фигуре круга, столь совершенной и, можно сказать, перегруженной тончайшими рассуждениями, которым она является поводом и причиной, присвоен еще и такой оскорбительный смысл, никто толком не знает. Остается это добавить к известным противоречиям круга, о чем Аристотель в приписываемом ему сочинении «Проблемы механики» отзывается следующим образом:

«Ничего нет странного в том, что из удивительного происходит нечто удивительное. Но самое удивительное есть соединение в одном противоположных свойств – в круге его порождает нечто движущееся и одновременно пребывающее на одном месте. Противоположность также проявляется в линии, объемлющей круг, так как это – выпуклое, и вместе вогнутое, так же отличающееся одно от другого, как большое и малое, когда посредине не лежит прямая линия. Поэтому если одно должно перейти в другое, то или они сами, или ограничивающие их внешние противоположности должны сперва выровняться и выпуклое, чтобы стать вогнутым или наоборот, должно стать прямым. Круг в одно и то же время движется в противоположных направлениях – вперед и назад; прямая линия, описывающая круг, приходит обратно к той точке, из которой вышла, и в ее непрерывном движении последнее является первым». Так вот, удивительное, необычайное время, известное как Возрождение, точно так же можно назвать великим скруглением. Что же касается противоречий и противоположностей круга, то хотя помещение капитула, которое Брунеллеско на средства семейства Пацци поставил возле Санта Кроче, церкви св. Креста, постороннему глазу представляется исключительно цельным и слаженным, оно еще и воплощает собой важнейшие из указанных Аристотелем свойств: средний пролет шестиколонного портика перекрыт полукруглой аркой, представляющей собой чистую вогнутость; выше ее вогнутость оборачивается прямизною карниза; еще выше – выпуклостями барабана и крыши.

Помещение капитула францисканцев возле их церкви св. Креста, иначе называемое капеллою Пацци, счастливо соперничает легкостью с наиболее выдающимися готическими постройками, которым приписывают исключительное качество легкости. Но тогда как готическая стрельчатая арка, будто бы увязнувшая в болотистой почве, пытаясь вытянуть себя за волосы, тщетно стремится кверху, круглая арка, пребывая, по выражению Кирилла Александрийского, как земля в руце божьей, скорее причастна небесному и представляет собой его верный слепок. Если же произведение архитектуры отличается, как человек, свойственным ему жестом, то знаменитые церкви в готической или немецкой манере, не убоявшись силы сравнения, возможно уподобить нищему калеке, протягивающему костыли как бы в намерении проткнуть небесную сферу и не заботящемуся о симметрии. Если же нищий внезапно оставляет свое притворство и ханжество, отряхивает одежду, расправляя ее красивыми складками, и, довольный, приветствует встречающихся прохожих округлыми, плавными телодвижениями, – тут-то и начинается новая архитектура.

При том что Липпо Брунеллеско, сердечный приятель Антонио да Винчи, был человеком сведущим и остроумным, трудно ручаться за его знакомство с Аристотелевой механикой и рассуждением о противоположностях круга, удачно иллюстрированным капеллою Пацци. Так же и Леонардо, обдумывая живопись на сюжет св. Благовещения для пределлы, то есть невысокой, вытянутой в длину нижней части алтарного складня, заказанного Андреа Вероккио монахами церкви св. Марии на Масличной горе, вряд ли опирался на Аристотеля. Тем не менее когда философ говорит, что все мыслимые механизмы сводятся к рычагу, рычаг – к весам, весы – к кругу, это имеет отношение к исполненной по поручению учителя живописи. Правда, капелла Пацци при ее совершенной симметрии находит аналогию в обычных весах, в то время как «Благовещение» следует приравнивать к римским весам, или безмену, когда какой-нибудь значительный груз на коротком плече уравновешивается малыми гирьками, разместившимися вдоль более длинного. Так, опустившийся на лужайку легчайший ангел-благовеститель полностью уравновешивает каменное строение, перед которым расположилась Мария; эта, в свою очередь, чудом не улетает, кажется, настолько легка. Но недаром проницательность взвешивателя или купца – иначе говоря, живописца – можно приравнять к проницательности опытного менялы, когда тот, даже не пользуясь наиболее чувствительными, аптекарскими весами, а пробуя на зуб, определяет качество и чистоту драгоценного металла и приводит к золотому дукату все эти дублоны, пиастры, эскудо или восточные рупии. Живописец в подобном сведении также ничего важного не упускает – пробирающуюся по стеблю травы божью коровку, цветы, облачко, камни, облицовку стены, огромную балку он все равно приводит к метафорической тяжести, сопоставляя и учитывая различное: тень, свет и цвет, расстояние между вещами и большую или меньшую отчетливость, с которою они видны наблюдающему живописцу, когда предметы, находящиеся далеко, обработаны кистью как бы с небрежностью.

Ось, на которой качаются плечи безмена, или римских весов, пронизывает мраморный столик, в точности похожий на саркофаг, приготовленный Андреа Вероккио для почетного захоронения Пьеро Медичи, отца нынешних Лоренцо и Джулиано, семь лет как умершего. Вдоль длинного плеча, понятное дело воображаемого, в добавление к недостаточной для равновесия тяжести ангела помещены выстроившиеся в ряд малые гирьки в виде деревьев – числом десять, выписанные с бесподобной тщательностью. Но и самого ангела-благовестителя, опустившегося на лужайку в нескольких шагах от Марии, возможно вообразить прикрепившимся таким образом, что легко способен качаться как весы; он и в самом деле качнулся, протянувши перед собою руку с перстами, сложенными для крестного знамения, клюя носом подобно приземляющейся птице. Говоря короче, здесь есть чем заняться любителю орудовать циркулем и линейкой.

Относительно ангелов в те времена было мнение, что-де в их телах стихии или элементы сочетаются с преобладанием легчайших. Однако, рассматривая свободно опущенную, придерживающую пальмовую ветвь кисть правой руки приземлившегося ангела, ее состав можно представить таким, каков он бывает у юношей, упражняющихся в развитии силы: эдакая рука годится не ангелу, но скорее кузнецу и механику, как древний Дедал. Что касается прикрепленных к спине и движущихся вместе с лопатками крыльев, их крепость и мощь дают основание вообразить, с каким шумом и хлопаньем станет взлетать этот плечистый благовеститель и как повлечется за ним, свиваясь из-за сопротивления воздуха, тяжелый бархатный плащ. Самому живописцу, когда он писал «Благовещение», минуло двадцать, и его органы еще укреплялись от упражнения и гимнастики – грудная клетка плохо помещалась в камзоле, и шея удерживалась настолько развитыми мышцами, что плечи выглядели покатыми наподобие сторон фигуры трапеции.

Хотя во Флоренции бороды можно было видеть разве что у цыган или греков, подбородок и верхняя губа Леонардо отчасти прикрыты кольцами как бы золотого руна: при его желании отличаться он обнаруживал себя не исключительно в живописи или скульптуре, но состязался в излюбленной флорентийскими юношами игре в ножной мяч, или в числе других всадников, наклонясь на полном скаку, поднимал нарочно положенное на мостовую оружие, или показывал силу мышц, сгибая рукой подкову, или соревновался в поднятии тяжестей – и все это в присутствии толпы ротозеев, которые ничего другого не делают, как только перемещаются по городу и разносят молву. Брунеллеско, которому природа дала малый рост и невзрачную наружность, и был он человеком тщедушнейшим, в свое время избегал подобных развлечений, чтобы себя не ронять. Вместе с тем плавность и величие жеста и круглота, проявляющиеся в произведениях обоих художников, сходны, а следовательно, близки они и в первоначальном суждении, которое равно движет рукой архитектора и живописца. Остается понять, как образуется самое это суждение, настолько могущественное: рождается ли оно вместе с телом, которым призвано править, выбирая затем из мнений философов именно то, что ему больше подходит?