Прежде чем сдохнуть - Анна Леонидова

Людей затягивало в воронку танца. Я на какую‑то долю секунды пришла в себя и обнаружила, что меня несет прямо к центру этого экстатичного вихря. И центром этим была Натка. Она кружилась и подпрыгивала. Вздымала юбку, сгибалась впополам и пружиной выпрыгивала вверх, раскинув руки. Казалось, она была той самой черной дырой, про которую рассказывала мне неделю назад, и пыталась увлечь в себя весь мир. И мир увлеченно стремился прямо на нее. Я, по крайней мере, точно. Я так закружилась, что, чтобы не навернуться, мне оставалось только повиснуть у Наташки на шее. Ее безумно расширенные глаза смеялись, она продолжала танцевать, но при этом каким‑то чудом поддерживала меня. Я висела на ней и не могла оторвать глаз от ее смеющегося лица.

— Тебе не кажется, что нам каких‑то грибов в еду подмешали?

Что‑то не то. Точно тебе говорю. С винища меня так не штырит, – громко шептала я. – Круто! Я и не думала, что наша Нино умеет такие вечеринки закатывать!

— Это не Нина, – ответила Наташка. Только она ответила не звуком, а как будто закатила губами мне в уши жемчужно- бархатные шарики слов. Они щекотно покатились внутри меня, поднимая волны необъяснимой радости и заставляя смеяться все тело.

— Кто же это для нее постарался?

— Мне не хотелось, чтобы одна из самых неординарных теток покидала нас скучно. И я попросила Вагана устроить какой- нибудь экшен. Он это умеет.

Меня враз подморозило.

— А тебе не кажется, что ты таким образом просто крадешь у нее праздник?

— Я просто делаю праздник праздником.

— Ты все еще соревнуешься с ней?! Да ты ей мстишь! Боже, как нелепо.

Я разжала руки, которые держала сцепленными у Натки на шее.

И ощутила, что меня больше ничто не притягивает. Меня никуда не несет. Как будто в воронку вставили пробку, и водоворот, затягивавший меня только что, остановился.

Я выпала из всеобщего кружения, хотя не могла не признать:

даже со стороны это выглядело потрясающее красиво. Но не одна я осталась невовлеченной в эту мистерию. Юра тоже наблюдал за происходящим со стороны. Точнее говоря, он наблюдал даже не за танцующими, а конкретно за мной. Он ждал меня! Решил сказать персональное «пока»?

Мы пошли друг другу навстречу, он молча предложил взять его под руку и повел на берег озера. Кроссовки мягко пружинили о деревянные мостки. Доски были чуть влажными от вечерней росы, и Юра постелил свою ветровку. Музыка, доносившаяся из пансиона, нисколько не пугала рыбу, которая с плеском вырывалась из воды и тут же с плюханьем сваливалась назад. Озеро как будто часто дышало.

— Ты, правда, меня так сильно любишь? – спросил Юрка.

— Я? Люблю? Тебя?!

— Ты снова испугалась?

— Чего?!

— Ты снова испугалась себя и своих чувств и теперь хочешь сделать вид, что ничего не было?

— А что‑то было?!

— Сонь, это одно из самых удивительных, трогательных и прекрасных писем в моей жизни. Надо быть по–настоящему сильной и искренней, чтобы так написать. Неужели ты думаешь, будто я решу, что в этом письме ты выглядишь глупо? Неужели ты так плохо обо мне думаешь? Если я, по–твоему, такой мерзавец, то как можешь ты любить меня?

(Любить? Я? Письмо?! Ему? От меня?!) – Это письмо сейчас с тобой? (Главное, держать морду кирпичом, совсем без эмоций.) – Да.

— Дай мне его.

Юрка начал шарить где‑то у меня под задницей и вытащил из кармана ветровки листок бумаги.

— Ты хочешь его забрать и чтобы мы оба делали вид, что этого письма не было? – вкрадчиво спросил он.

Я молчала, глаза стремительно скакали по строчкам:

«Юра!

Мне уже больше не совестно позволить себе быть такой, какая я есть. Кто еще знает, сколько нам отпущено, и, наверное, глупо уже делать вид и все время ждать особого случая. Поэтому мне уже больше не стыдно признаваться в любви. Я люблю тебя. Не уезжай, пожалуйста. Пожалуйста, останься.

Я всю жизнь боялась выглядеть глупой и уязвимой. А что может быть глупее влюбленной женщины. Поэтому я никогда и никому этих слов не говорила. Но теперь уже мне все равно, как я выгляжу и что обо мне подумают. Да и, в конце концов, кто придумал, что любить – это стыдно и что это нужно скрывать?

Кажется, меня даже никто в этом не убеждал. Я сама это как‑то поняла. Поняла или придумала?..

Мне казалось, что меня это защищает. Теперь я понимаю, что я сама себя замуровала. Но ты помог мне разобрать эту стенку, которую я сама вокруг себя выстроила. Прошу тебя: останься.

Ты первый и единственный, кому я могу это сказать: я люблю тебя».

Я дочитала.

— К сожалению, написала не я.

— Не ты?! А кто? У меня здесь больше ни с кем ничего не было.

— Если бы у вас что‑то было, она бы не писала. Сам подумай, кто из наших тетенек никогда и никому не признавался в любви?

Местную литературу почитываешь? Вспоминай!

— Не может быть, – Юрка скептически прищурился и не без самодовольства закусил губу.

— Вот именно, – кивнула я. – Алла – твой пациент. Наверное, она с твоим Димоном только для того и тусовалась, чтобы к тебе поближе держаться. С нее станется.

Мы помолчали.

— А ты, значит, меня не любишь? – уже игриво спросил Юрка.

— Хватит с тебя любви. Больно уж ты жадный, – усмехнулась я в ответ. – Скажи лучше, с чего вдруг ты за Ниной увязался.

— Она удивительная.

— Надеешься, что если ты помрешь, то она и тебя тоже будет лет десять вспоминать и воскрешать письмами? (Улыбаться, улыбаться, как будто говоришь про неважное.) – Да. Есть такая иллюзия, что если человек способен на любовь хотя бы однажды, то, возможно, и второй раз ему это окажется под силу. Когда я понял, что за письма мы нашли, и сколько лет она их писала, я поразился. И на следующий день я вернулся к ней.

— Ну что же, совет да любовь, – похлопала я его по плечу, вставая. – Прислать тебе сюда Аллу?

— Нет, не надо. Если уж она не подписалась, то вряд ли будет рада, если поймет, что ты в курсе ее письма. Я сам ее найду, – Юрка подал мне руку при сходе с мостков.

— И что ты ей скажешь?

— Да ничего особенного. Скажу, молодец, что завязала со страхами. Нет ничего естественнее, чем признаваться людям в своих чувствах. Им, людям, это тоже нужно. Их это греет. Им нравится нравиться; они любят, когда их любят; они нуждаются, чтобы в них нуждались. Как‑то так…

— Ну… это… Ты мне нравишься! – рассмеялась я в ответ.

Мне показалось, что мы с Юркой не так уж долго и отсутствовали, но за это время мизансцена в пансионном дворике кардинально изменилась. Никакой музыки, никакого веселья, напротив – сплошной встревоженный шепот, какая‑то неправильная суета. Только тут я заметила, что рядом с лимузином-кабриолетом припаркована «Скорая». В ней пристегивали к носилкам и капельнице Леночку. Леночку, про которую все забыли на этом празднике проводов. В том числе и я!

— Что с ней? – подскочила я к врачихе, захлопывавшей дверь машины «скорой помощи».

— Очевидно, отравление, – раздраженно бросила она, и машина покатилась прочь со двора под причитания пансионеров.

Черт побери!!! Я должна была это предвидеть. Мне не стоило сегодня отходить от Ленки ни на шаг! Только сейчас я поняла, что этим все и должно было кончиться. Пазлы, которые так давно валялись у меня вразнобой по разным карманам, вдруг выстроились сами собою в издевательски–ясную картину: Лена Моисеенко – она и есть причина, по которой Нина приехала сюда. Ее Федькина жена видела в «Новогорске». Видимо, проделка с ядом – ее рук дело. И все эти годы Нина собиралась с духом для мести.

Я нашла Нину внутри беседки в самом дальнем углу пансионного дворика. Она умиротворенно попивала коктейль, с нечеловеческим равнодушием наблюдая за царившей под фонарями суетой. Она любовалась этим зрелищем!

— За что ты ее отравила? – с места в карьер бросила я, присаживаясь рядом. Так, как будто бы между прочим. Ну как будто про погоду.

— Она знает, за что, – улыбнулась Нина.

Я поразилась ее спокойствию. Все‑таки неудивительно, что в свое время ей пришили дело об убийстве футболистов. Если на их отравление она реагировала так же, как сейчас на то, что Ленку увезли на «скорой», я бы тоже тогда выписала ордер на ее арест, не задумываясь.

— Так это вслед за нею ты приехала сюда, в «Курганы»?

— Ты путаешь, – с подчеркнутой мягкостью поправила меня Нина. – Это она приехала вслед за мною. Я знала, что она поедет за мной, куда бы я ни отправилась, и привела ее именно сюда. Догадываешься, почему, а, миссис Марпл?

— У меня есть версия, но твоя, думаю, более правдива, – я вернула Нине «подачу». Она ее приняла.

:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::

Конечно, Нина никогда не смогла бы вычислить, кто на самом деле отравил футбольную команду. Даже если бы очень захотела. Но она точно знала, что это дело рук Лены. Потому что та сделала все, чтобы Нина так думала.

Почему‑то, когда Нина очутилась сначала в СИЗО, а потом и в колонии, про нее моментально забыли все. Все, кого она знала в прежней жизни. И даже Миша, в которого она так верила и появления которого сильнее всех ждала. Не забыл про нее только один человек. То, что посылки и передачи, которые она регулярно получает с разных адресов и от разных людей, на самом деле отправляет один и тот же доброжелатель, Нина заподозрила не сразу. Вначале, оглушенная своим новым положением, она просто воспринимала неожиданно приходящие ей подарки с «большой земли» как продолжение того нереального сюра и трагедии абсурда, в которую она по какой‑то нелепости угодила. Примерно на пятой посылке, пришедшей от какого‑то очередного совершенно незнакомого ей адресата, Нина, наконец, задумалась: кто же он – этот таинственный благодетель и почему он, тщательно шифруясь и не повторяясь в посредниках, регулярно ей помогает? А то, что посылки на самом деле всегда собирает один и тот же человек, не оставляло сомнений.