Трудный Роман - Георгий Марчик

Роману стало ясно, почему противен ему Иван Савельевич. Он несовременен. Человек должен быть человеком, а не медузой. У него над головой высокое небо — спутники летают. Так распрями плечи, не сутулься, не улыбайся заискивающе всем и каждому, не унижай себя. А манеры-то, манеры! Смесь нижегородского с французским. Этакий альянс угодливости и учтивости.

— Гостев, прошу вас. Пожалуйте отвечать урок.

У него и лексика какая-то допотопная, доисторическая.

— Моя фамилия Гастев, а не Гостев.

— Да, да, пожалуйста, извините.

Роман, не сгибая спины, выбрался из-за парты и прямыми шагами направился к доске. Одет он в ладно пригнанную ученическую форму.

— Итак, товарищ Гастев, — доброжелательно улыбнулся учитель, — поделитесь с нами своими познаниями о Марсе.

— Иван Савельич, он большой поклонник астрофизики. Все знаменитые астрономы его друзья. Правда, слегка в одностороннем порядке.

Учитель неуклюже повернулся к румяному крепышу.

— Опять Черникин? А тебя ведь никто не спрашивал, голубчик. Это очень, очень любопытно, — повернулся он к Гастеву, но уже с живейшим интересом.

«Ну и тип», — подумал Роман и решил ничего не говорить. Он стоял, отставив в сторону правую ногу, в упор смотрел на учителя и молчал. Тот забеспокоился.

— Вероятно, вы затрудняетесь начать. Ну что ж. Я понимаю, бывает. — Он обернулся к классу за одобрением. — Пожалуйста, начните с положения Марса в Солнечной системе.

Роман молчал.

— В чем дело, товарищ Гастев? Почему вы молчите?

— Во-первых, я никогда не был ничьим поклонником, — сердито начал Роман, — а во-вторых…

Первым, откинувшись на спинку сиденья, захохотал Черникин. За ним остальные. К удивлению Романа, учитель тоже улыбнулся.

— Ах, вот оно что! Ну, не беда. Вернемся к Марсу.

— Я не хочу отвечать, — сказал Роман, переступая с ноги на ногу. — Разрешите сесть? — и не ожидая ответа, направился к своему месту.

— А-а, понимаю… Однако ничего не поделаешь, я вынужден выставить вам тройку.

Он наклонился над журналом и как-то слишком долго, старательно и неуклюже выводил в журнале отметку.

— Садись, дурак, молодец, посредственно, — шепотом, но так, что все услышали, прокомментировал Черникин.

— Юра, а ты когда, кстати, закончишь макет спутника? — спросил учитель, поднимая голову от журнала. — На следующем уроке я сообщу вам кое-что весьма любопытное.

— Завтра принесу, Иван Савельич, — бодро ответил Черникин. Он был занят тем, что мастерил под партой голубка величиной с указательный палец.

— Уже сделал? — обрадовался учитель. — Вот и отлично. Заодно расскажешь о его устройстве…

— Хорошо, Иван Савельевич, — серьезно откликнулся Черникин и щелчком запустил к потолку свое произведение.

Весь класс, включая Ивана Савельевича, провожал голубка взглядом. Тот грациозно облетел комнату, пошел на второй круг.

— Кто конструктор этого летательного аппарата? — заинтересованно спросил Иван Савельевич, когда голубок приземлился.

— Я, — с гордостью отозвался Черникин.

— Молодец, — похвалил его учитель. — По всему видно, Юра, быть тебе авиаинженером.

— Рад стараться, — тотчас отозвался Черникин, довольный, что ему не влетело за проказу.

Космос, авиация, ракеты, далекие миры были страстью чудаковатого учителя. А Циолковский — кумиром. Он знал едва ли не наизусть все его работы. Однажды, увлекшись, назвал даже Циолковского Мессией. В классе потом спорили, кто такой Мессия. Черникин уверял, что это фокусник, ясновидец. Потом, правда, выяснилось, что Юрка перепутал Мессию с Мессингом.

После каждого нового запуска спутника Савельич ходил именинником по школе и объяснял, не зная усталости, технические детали и подробности. «Откуда вы все это знаете? — порой удивлялись ученики. — Ведь об этом еще нигде не сообщалось». Савельич в ответ только лукаво улыбался: ему-то не знать!

Савельич любил свой предмет. И мог, например, вполне серьезно обсуждать на перемене или после уроков с каким-нибудь пятиклассником проблемы космогонии и мироздания. Часов у него было немного, зато преподавал он со всей страстью, на какую только был способен. И фактически все свое время отдавал школе, ребятам.

Он окончил университет после войны — тридцатилетним. Сдал кандидатские. А потом писал диссертацию. Собственно, он ее написал довольно скоро, да все дорабатывал, отшлифовывал, пока не прошло лет пятнадцать и он насовсем не забросил свой труд.

Многие удивлялись: ведь он при желании мог давно защититься! Но Савельич был непреклонен: «Нет, с этим все!» Он объяснил, что ученая степень ему не нужна и что ему достаточно радости доставляет учить ребят понимать, «сколь прекрасно таинство узнавания, превращения неизвестного в известное».

Роман хотел подняться и спросить учителя, почему тот поставил ему тройку, а не двойку — ведь он ничего не ответил, — да упустил момент. А сейчас злился еще больше. Эта тройка была унизительна, как пощечина.

— Послушай, — спросил он своего соседа Костю Табакова, — тебе нравится этот тип?

— Ну, — ответил тот, — нормальный учитель. У нас его любят.

— Он не должен был ставить мне тройку, — хмурясь, продолжал Роман.

— Конечно, конечно, — едва заметно улыбнулся Костя. — Вот и отвечай следующий раз, не молчи. У нас все знают, что тройка у Савельича хуже двойки.

На перемене Костя посоветовал Роману не задираться без причины — в классе этого не любят. Роман неожиданно взорвался:

— Пусть не любят. Плевать!

Костя усмехнулся:

— Твое счастье, что Синицына сейчас болеет… Она бы тебя…

— Кто такая? Комсорг ваш, что ли? Ну так я не комсомолец.

— Да нет, не комсорг, просто девчонка одна.

— Эй! Братцы-кролики! — закричал тонким голосом розовощекий Черникин, когда все зашли в класс. — Полундра! Важное объявление. — Он театрально отставил ногу, по-петушиному, колесом, выставил грудь. — Уважаемые товарищи, дамы и господа! Сегодня после уроков редколлегия нашей стенной газеты проводит заседание товарищеского суда.

— Какой суд, над кем? — удивился белобрысый, очкастый Вовка Пономарев.

— Над Табаковым. Всех желающих просим остаться, — посмеиваясь, закончил Черникин.

Костя настороженно смотрел на него.

— А за что судить-то будут? — спросил он, как будто речь шла о ком-то другом.

— Гм, вроде не знаешь. За то, что не выполнил поручения.

— Ах вон оно что… — Костя натянуто улыбнулся. — Я не сочинил стихотворения к празднику, — пояснил он Роману. — Газета вовремя не вышла.

— А ты пишешь стихи? — удивился Роман.

— Бывает…

Мосле уроков осталось несколько человек. Черникин рьяно распределял роли.

— Ты, Вовка, будешь защитником, — обратился он к Пономареву. — Ты, Чугунов, судьей, а я прокурором.

— А чего его, бедолагу, защищать? — протянул Пономарев. — Не хочу быть «пристяжным» поверенным.

— Нет, будь «пристяжным». Надо, чтобы по всем правилам.

— Можно и мне? — Роман решительно поднял руку.

— Давай, Гостев. — Черникин дружески кивнул Роману. Он не воспринял всерьез их размолвку. Вернее, даже не размолвку, а высокомерие Романа.

Костя со смущенным и чуть даже виноватым лицом устроился на «скамье подсудимых».

После своей короткой и не слишком серьезной обвинительной речи Черникин предоставил слово защитнику. Роман поднялся, обвел всех внимательным взглядом, откашлялся. Нет уж, он дурака валять не будет. Суд так суд.

— Меня возмущает вся эта инсценировка. Неужели здесь никто не понимает, как это оскорбительно для его человеческого достоинства? — Он сделал паузу, но никто ему не возразил. (Присутствующие перестали улыбаться.) — Насколько мне известно, стихи пишут по вдохновению. А как можно принуждать к вдохновению, да еще судить за то, что его не было? Глупо. Если не хуже.

— А заказ поэту ты признаешь? — розовея до кончиков ушей, спросил Черникин. — А интересы коллектива?

— Мели, Емеля… — презрительно бросил Роман. — Лучше скажи прямо, что вы сами хотите отделаться от газеты, — иронически проговорил Роман. — Настоящие активисты только так и делают… На других выезжают. Вот уж болваны — суд придумали! Да еще назвали товарищеским.

— Что-что? Как ты сказал? — Игорь Чугунов даже привстал от возмущения. — А ну повтори!

Роман презрительно кривил губы: «Ты меня не пугай. Я не из пугливых».

— Нет, ты все-таки повтори. — Чугунов вплотную подошел к Роману, легонько потянул его за лацкан куртки. — Ты у меня сейчас схлопочешь…

— Убери руки, — тихо попросил Роман.

По его лицу пошли розовые пятна. Он попытался отцепить от куртки пальцы Чугунова. Но тот не отпускал.

— Вот, значит, ты какой…

— Убери руки! — зло крикнул Роман и рванулся.