Аз-Зейни Баракят - Гамаль Аль-Гитани

Саид сунул ноги в старые сандалии. Нужно пойти в Кум-аль-Джарех к учителю, шейху Абу-с-Сауду, поговорить, послушать, что он думает о происшедшем.

В большом дворе мечети толпятся семинаристы и студенты, изучающие светские науки.

«Да, надо обязательно пойти к учителю», — думает Саид, сидя рядом с большой мраморной колонной у входа в молельню Слепых и водя соломинкой по твердой земле. Саид с тревогой думает о том, что рад исчезновению супостата. Но что готовит будущее, да вот хоть бы сегодняшний день? Может быть, он закончится мятежом эмиров: полетят головы, прольется кровь невинных душой и телом, закроются двери и входы, пожары охватят дома, разрушению подвергнутся мечети и молельни. Кто знает, может, явится кто-нибудь еще страшней и безжалостней! Саид ударил соломинкой, и она переломилась. Он отряхнул руки.

Исчезновение Али бен Аби-ль-Джуда — знак милосердия господа к рабам его. Люди роптали, волновались. Саид, как сейчас, слышит, что говорил здесь один семинарист три месяца назад. Омру бен аль-Одви позвал его и поведал все, что было у него на сердце. Сказал, что не может больше видеть того, что творит Али бен Аби-ль-Джуд над народом. Каждый день — все новые притеснения. Ему точно известно, что делает тиран: каждый вечер он удаляется на два часа ото всех, чтобы обдумать новые унижения для своих жертв. Говорят даже, что он советовал Закарин бен Рады (да падет на него возмущение и гнев аллаха!) придумать новые способы содержания заключенных, которых никому не вынести. Омру рассказал, что Али бен Аби-ль-Джуд задержал как-то бедную беззащитную женщину. Она ждала ребенка. Он сам бил ее плетью, поджаривал ей конечности горячей смолой. В результате она выкинула мальчика на шестом месяце. Но ему и этого было мало. Он повесил несчастную у ворот Зувейля. И за что? Его люди схватили эту женщину только потому, что она продала корзинку аджура[13]. А как известно, только он один имеет право торговать аджуром.

Тут Омру наклонился к Саиду и прошептал:

— Я решил убить его!

Саид вздрогнул. В сгущавшихся послезакатных сумерках взглянул в блестящие глаза собеседника. Опустил глаза и снова взглянул ему в лицо. Омру еще раз повторил:

— Я убью его, чтобы избавить от него народ!

В тот же вечер шейх Абу-с-Сауд, выслушав Саида, плюнул с омерзением и стал полоскать рот свежей водой. Саид прислушивался к прозрачной, как журчавшая в молельнях родниковая вода, тишине. Шейх воздавал хвалу господу за то, что Саид молча выслушал признания Омру бен аль-Одви.

— Мне держаться подальше от него, учитель?

— Нет, я этого не говорю. Однако нужно быть осторожным. Кто хочет убить такого человека, как Али бен Аби-ль-Джуд, не говорит о своем намерении открыто.

Саид стал наблюдать за своим приятелем в студенческой галерее, украдкой следил за ним во время занятий, пытаясь найти в его поведении подтверждение подозрениям шейха Абу-с-Сауда. Беседуя с ним, он выбирал выражения, не порицал ни знатного, ни важного. Саид видел, как Омру по дороге неподалеку от аль-Мукаттама[14] заходил к Закарии бен Рады. Нет, не к самому Закарии бен Рады, а к одному из его помощников. Бедному студенту не место рядом с самим Закарией, при одном упоминании о котором у людей от страха сжимается сердце! Омру доносил, о чем говорили в народе.

А потом появятся странные люди. Лазутчики Закарии будут тайком расспрашивать о Саиде, следовать за ним по пятам. Он их не знает, но они знают его. Они будут следить за каждым его шагом, где бы он ни находился, не отстанут от него ни в минуты радости, ни печали. Их появление неотвратимо, как рок. Один из них протянет руку, коснется плеча Саида и произнесет лишь одну фразу. Его повезут в застенки Закарии бен Рады, его подвергнут ужасным пыткам и бросят в одну из тюрем в аль-Оркане, в аль-Джуббе или аль-Мукашшире. И незаметно потекут его дни. О нем забудут, сотрется воспоминание о нем, и затеряются его следы…

У Саида непокойно на душе: то повесили раба, то отрубили руку вору, то объявили, что женщине, которую поймали, когда она пыталась украсть лепешку, отсекут левую руку или правую, если окажется, что левая уже отрублена.

Сердце у него трепещет, как бедный мокрый птенец. Почему все это происходит? Почему?!

Вопросы как удары палки по барабану. Они как раскаленный металлический обод вокруг головы — изнуряют мозг и жгут душу. Если бы он мог крикнуть с минарета мечети Кайтабая в Аль-Азхаре, так, чтобы разбудить обитателей лачуг и дворцов; если бы мог увидеть, что делается за стенами Крепости на горе; воздеть руки и обратиться с воззванием, от которого нельзя отступить, разоблачить каждого подлого притеснителя, увидеть Закарию бен Рады посаженным на кол около ворот аль-Вазира! Саид хотел бы стать прорицателем, который предостерегает людей от того, что грядет.

В Кум-аль-Джарехе шейх Абу-с-Сауд успокаивает Саида. Шейх праведный, благородный, умный, знающий все на свете. Он поездил по миру, был в Хиджазе и Йемене, узнал язык Индии и наречие Эфиопии, изучил ислам в стране персов, вел споры с улемами Анатолии, видел собственными глазами воды Великого океана у западных границ света. Саид слушает его, и перед его взором тускнеет постоянное видение одного из лазутчиков или соглядатаев, который кладет ему руку на плечо и, показывая в ухмылке два ряда желтых зубов, произносит: «Следуй за мной!»

Теперь Али бен Аби-ль-Джуд сам закопан в железо. Чтобы сообщить радостную весть, Саид, выйдя от учителя, направляется к шейху Рейхану. Шейх Рейхан непременно скажет, что новость была ему известна уже несколько дней назад. А возможно, разбахвалится до того, что наклонится к уху Саида и произнесет шепотом, что Каусун Канибай не сделает и шагу, не посоветовавшись с ним. Саид, скрыв улыбку, ждет: может быть, покажется Самах, дочь шейха Рейхана. Хорошо бы услышать ее смех, шелест ее одежды! Если она войдет к отцу, то прикроет лицо. Шейх Рейхан позовет ее: ведь Саид не чужой, он сын Джухейна. Если бы он родился на несколько лет позже, то провел бы жизнь в играх и развлечениях. Может быть, его судьба была бы вполне счастливой.

Саид чувствует запах пищи: это она готовит. Когда он ест блюда, приготовленные ее руками, сердце его трепещет. Душа витает в облаках. Он возвращается к себе в студенческую галерею и, оставшись наедине в тиши ночи, в тысячный раз переживает сладчайшие мгновенья…

Вокруг него шумят семинаристы. Один из них утверждает:

— Невозможно, чтобы явился человек, который займет все посты Али бен Аби-ль-Джуда: и казначейство, и управление по делам провинции аш-Шаркийя, и должность хранителя мер и весов. И это помимо его основной службы, которую он в последние годы нес, — бешмекдара — хранителя туфли султана. Он держал сандалии повелителя во время молитвы. Эта служба не была для него в новинку: еще раньше он служил младшим бешмекдаром у эмира Туманбая. Когда же засияла его звезда, он освободился от должности хранителя туфли султана, хотя она и была основной.

— Тогда кто же?

— Имен много… Но все они нам известны… Эмир Мамай, Тавляк, Татак, Каштамар…

— Эх, считал бы ты своих овец, Джуха!

— Невозможно, чтобы один эмир занял все эти посты!

— Смещение Али готовилось исподволь… Неужели же султан прогнал его, чтобы пришел другой и взял все в свои руки?!

— Кто же будет?

Каждый старается заглянуть в неведомое. В Крепости шушукаются придворные. За наглухо закрытыми дверьми своих домов тихо переговариваются эмиры и люди пониже званием, судьи. Али бен Аби-ль-Джуд ждет, закованный в кандалы, в зловонном темном подземелье, и прошедшая жизнь кажется ему растаявшим видением, утраченной мечтой…

— Может быть, появится человек, о котором мы и не подозреваем?

— Считай-ка лучше своих овец, Джуха!

Занятия прерваны. У всех на уме одно: кому же достанется место? Не могут же эти должности оставаться незанятыми!

Лучи уходящего солнца залили двор мечети. Лепешки, уложенные горкой, сушатся впрок. Гул голосов не умолкает. Саид увидел Омру бен аль-Одви, который, как пчелка, потерявшая дорогу к своему дуплу, переходил от одной группы к другой, прислушивался, вмешивался в беседу, то возмущаясь, то радуясь, бросал словечко словно невзначай, а на самом деле направлял разговор в нужное для Закарии русло. Он не подходил к дамаскинцам, афганцам или магрибинцам. Они его не интересовали, ибо всегда были далеки от того, что происходило. Вечером Омру передаст все, что слышал и видел. Но к кому он пойдет в этот вечер? Кто будет ему внимать? Саид улыбнулся мысли, которая вертелась у него в голове: «Неужели уши и глаза Закарии всегда открыты? Есть у него время, чтобы слушать, или это делают его помощники? Может быть, он размышляет сейчас о том, что нужно предпринять после ухода его благодетеля Али бен Аби-ль-Джуда? Ведь именно Али назначил его главным соглядатаем султаната и своим наместником. К кому же отправится Омру бен аль-Одви?» Саид покусывает нижнюю губу. Какое возмездие ждет Омру в день Страшного суда?! Из-за одного его слова голова может скатиться с плеч, целая семья исчезнуть, последней надежды лишиться старик отец, ожидающий возвращения пропавшего сына. Если бы можно было пойти сейчас и схватить его за горло, проникнуть острым, как лезвие ножа, взором в тайники его души!