Американская оккупация - Паскаль Киньяр

С началом учебного года, в сентябре 1958-го, школьные товарищи Патрика шутки ради придумали ему новое имя и стали звать его на американский манер, по инициалам — «Пи-Кей». Сначала это его озадачило. Потом оскорбило. Со временем он все острее реагировал на эту кличку и клял себя за то, что отзывается на нее. Они окрестили его «Пи-Кеем», не одобряя странного увлечения американским образом жизни, тем более что оно явно становилось непопулярным. В то время русские усмиряли Венгрию. Русские поднимали Кубу. Русские проникли в Египет и возводили Асуанскую плотину.

Мари-Жозе переиначила выдумку мальчишек и теперь звала его «Пуки», при этом страшно веселясь. Эта новая каверза приводила его в неистовый гнев. Она перешла в другой лицей и встречалась с ним только на острове. Он приносил ей чулки и пачки американских сигарет LM, купленные на «черном» рынке мужского лицея. Она медленно просовывала длинную тонкую руку в чулок и рассматривала его на свет. Долго, с наслаждением нюхала пачку сигарет перед тем, как распечатать ее. Потом, улегшись на берегу, наконец чиркала спичкой и выдувала первое облачко дыма. Она безумно боялась забеременеть и ни под каким видом не давала Патрику снимать белые трусы — ни с нее, ни с себя. Только изредка соглашалась возбудить его рукой через ткань.

— Ну помоги же мне! — взмолился он шепотом в третий раз.

В последнюю субботу февраля 1959 года они опять приплыли на остров Плакучих ив. Стояла необыкновенно теплая погода.

Наконец она решилась и сунула руку ему в трусы. Патрик излил свою страсть в ее сжатые пальцы. Это оказалось еще противнее, чем она думала. Влажный пенис Патрика напомнил ей липкие стебли кувшинок. Или судорожно бьющиеся тельца уклеек, которых он некогда выуживал из воды и стискивал в кулаке, чтобы извлечь крючок. Мари-Жозе нагнулась к Патрику и тихо, но твердо сказала ему на ухо, что больше они никогда этим заниматься не будут.

Патрик отшатнулся, гневно взглянул на Мари-Жозе. Но смолчал. Вдруг с неба на них обрушился оглушительный грохот. Над Луарой пронесся американский военный вертолет. Он летел на запад. Патрик опустил глаза.

Он разглядывал тоненькую юную женщину, которая сидела по-турецки на засохшей, растрескавшейся илистой земле и курила сигарету, стараясь заглушить дымом едкий запах спермы на пальцах. Длинные черные волосы Мари-Жозе разметались по обнаженным плечам. Стояла жара. На остров вновь опустилась тишина. Только мелкие волны с тихим шелестом набегали на камни и опоры плотины. Не повышая голоса, он объяснил, как глубоко она заблуждается: он любит ее и, естественно, хочет обладать ею до конца. И тихо добавил, что ему нужна не одна рука, но и рот, и все остальное.

Мари-Жозе встала.

— Никогда! — ответила она. — Никогда!

И сказала, что он ужасно глуп. Что любовь выражается вовсе не в этом. Говоря, она приподнимала руками тяжелые черные волосы. Ее глаза подернулись слезами. Она нервно теребила пачку LM. Она стояла прямо над ним, почти голая, в одних белых трикотажных трусиках. Высказалась и замкнулась в упорном молчании. Оделась. Сжав зубы, Патрик столкнул на воду черную плоскодонку. Когда лодка достигла берега, они разошлись в разные стороны без единого слова.

Патрику не хотелось сразу идти домой. Он вывел из сарая в «заднем» саду велосипед и поехал на плато. Долго катил он в темноте наугад. Потом оказался у проволочного ограждения базы. Он смотрел на черные облака, бежавшие над его головой, в черной небесной бездне. Около одиннадцати пошел дождь. Капли шумно запрыгали по булыжникам дороги. Патрик поехал назад мимо замка.

Он увидал их, когда они молча размалевывали стену соседнего дома.

Он ехал на велосипеде вниз по улице Рампар. Дождь сек его по лицу и рукам. Он тщетно пытался затормозить на скользкой мостовой. Этот дурацкий дамский велосипед марки «пежо», с V-образной рамой, негодным тормозом и тусклым фонариком, еле-еле разгонявшим темноту, достался ему от двоюродной бабушки с материнской стороны.

Вдруг он увидел пикап «рено»; горящие фары освещали стену его дома. Он притормозил ногами, соскочил с велосипеда и, заглянув в кузов машины, заметил два ведерка с белилами; из одного торчала ручка большой малярной кисти. Дом доктора Карьона находился на Церковной площади. Там же стоял и дом архитектора, а дальше, по улице Ла Мов — кафе с табачным киоском, дом органистки мадемуазель Ламюре и, наконец, бакалейно-скобяная лавка Вира и Менара, где на втором этаже обитало семейство папаши Вира.

В ярких лучах автомобильных фар он различал белые облачка пара, вырывавшегося из ртов и носов.

И еще он увидел кисть, которая уже вывела буквы «US…» на стене его дома, вернее, на стене, примыкавшей к садику, где его мать разводила цветы. Он бросился к ним под проливным дождем, с криком: «Эй, вы, прекратите!»

И получил жестокий удар под дых палкой от малярной кисти.

Он упал. Потом вскочил на ноги, и ему удалось вырвать кисть из рук студента. Кто-то сказал: Фидель Кастро захватил Гавану, или что-то в этом роде, он не понял. В этот самый миг его грубо толкнули в спину, и он рухнул вперед, с размаху ударившись лбом об острый край ведерка с белилами. Краска залила его короткие волосы. Он упал лицом в водосток. И потерял сознание.

Американский унтер-офицер, ехавший с базы, резко тормознул, чтобы не врезаться в грузовичок «рено», выскочивший на полной скорости с улицы Ла Мов. Серый «шевроле» сержанта У. Х. Каберры занесло в сторону. Рядом с сержантом Каберрой сидел низкорослый кругленький человечек лет пятидесяти на вид, белокурый, со смешливым пухлым лицом и двойным подбородком. Это был лейтенант по фамилии Уодд.

Сержант Каберра умело выровнял машину. Однако доехав до Церковной площади и собираясь прибавить газ, чтобы подняться вверх по крутой улочке, он вдруг опять затормозил.

Лейтенант Уодд открыл дверцу со своей стороны: у колес лежало тело Патрика Карьона; сержант Каберра бегом обогнул машину и приподнял голову потерявшего сознание юноши. Струйка крови смешивалась на мостовой с каплями дождя. Кровь заливала глаза.

Правый глаз был широко открыт и полон крови. Словно вытек.

Патрику Карьону чудилось, будто он умер и попал в какой-то иной мир.

Вокруг раздавался странный гул. Он приоткрыл глаза: все застилал багровый туман, сквозь который он едва мог различить окружающее. Комнату заполняли великаны, женщины, столы, диваны, кресла. На стенах — обои с крупными геометрическими узорами в коричнево-оранжевых тонах. Обеденный стол, покрытый коричневой клеенкой, еще не убран: грязные картонные тарелки, наполовину обглоданные кукурузные початки, смятые картонные стаканчики, бутылки пива Beck и Budweiser, кетчуп, банки с майонезом и арахисовым маслом. Спинки стульев завалены постиранными, но не отглаженными рубашками. Возле стола расставлена гладильная доска. Пластиковые чехлы с мундирами и платьями висят прямо на абажуре. Всюду разбросаны глянцевые журналы.

Бадди Холли[10] вовсю распевал: «Shame!»[11]

На сером картонном репродукторе проигрывателя лежал большой голливудский календарь с портретом Авы Гарднер. Патрик застонал, когда сержант Каберра внес его в дом на руках и осторожно уложил на диван Уоддов.

Миссис Уодд, блондинка в бигудях и желтом нейлоновом халатике, выбежала в соседнюю комнату и вернулась с ватным тампоном и меркурохромом.

Бадди Холли пропел сладеньким голоском: «I’m gonna love you too!»[12]

Глаза Патрика застилала кровавая пелена. Его терзала боль. Он различил силуэт молодой девушки, медленно подходившей к дивану. Лет пятнадцать на вид, тонкий изящный носик, белокурые волосы. И голубые, очень светлые, почти прозрачные глаза. Одета в короткие шортики, низко сидящие на бедрах, и тесную маечку с вырезом, наполовину обнажавшим грудь. А грудь уже вполне женская. И девушка выпячивала ее, слегка выгибая спину. Она была без туфель, в одних белых носочках.

Девушка сонно тёрла глаза. В руке она держала мохеровый свитер с длинным белым ворсом. Подошла к дивану, опустилась на колени возле Патрика, и тот дернулся от странного звука. Раскрыв пошире левый, уцелевший глаз, он увидел, что она грызет кочешок сырой цветной капусты.

Потом дочь лейтенанта Уодда лениво уселась на диван, вплотную к Патрику, отодвинув попкой его ногу и продолжая хрустеть своей капустой. Она взяла его за руку и рассказала на своем американском, что Бадди Холли недавно умер — погиб в авиакатастрофе:

— You know, Buddy just died in a plane crash. At least you’re alive! (Дочь лейтенанта Уодда считала, что ему, Патрику, повезло — он-то выжил).

И еще раз повторила, как ему повезло остаться в живых.

— Извините! — пробормотал Патрик.