Американская оккупация - Паскаль Киньяр

Паскаль Киньяр

АМЕРИКАНСКАЯ ОККУПАЦИЯ

Часть первая

МЕН[1]

Когда только кончатся эти войны! Орлеанскую землю захватывали кельты, германцы, потом, на целых пять веков, римляне с их двенадцатью богами, за ними аланы, франки, норманны, англичане, немцы и, наконец, американцы. В глазах жен, в сжатых кулаках братьев, в бранчливых голосах отцов, во всех общественных связях испокон сквозит нечто враждебное. Оно стремится отнять. Оно стремится убить. Мы тратим силы не на то, чтобы прожить счастливую жизнь, мирно состариться и умереть без страданий. Мы тратим силы на то, чтобы дожить до вечера. Здесь, в Мене, 15 июня 1429 года, при английской оккупации, Жанна д’Арк отбила мост у неприятельской армии. Здесь, в Мене, 17 июля 1959 года, при американской оккупации, мужчина внезапно пожелал смерти женщине, которую любил.

Его звали Патрик Карьон. Сын ветеринара, восемнадцать лет, ни братьев, ни сестер. Он родился в 1941 году, при немцах. В 1943-м они реквизировали второй этаж дома его родителей.

Доктор Карьон был не говорлив. Он ездил на старенькой «Жюва-4» и в любую погоду носил дешевые вельветовые костюмы. Он любил (в порядке убывания): свою жену, свою работу, своего сына, лес, животных, воспоминания о войне, черный табак, холод, запах мокрой осенней земли, хруст сухой подмерзшей листвы под ногами и радиопередачи.

Они жили напротив церкви. Перед домом был разбит маленький садик, где госпожа Карьон выращивала цветы и где играть строго запрещалось. Госпожа Карьон требовала, чтобы сын звал ее не мамой, а матерью. У матери Патрика Карьона было стройное грациозное тело. В 1943 году, подбросив в печь угля, она лишилась глаза. Лопнувший уголек выстрелил искрами ей в лицо. Русские войска как раз отвоевали у немцев Курск. Ее правое веко закрылось навсегда. Если не считать этого непоправимого изъяна, она могла похвастаться высокой стройной фигурой, пышными каштановыми волосами и правильными, чистыми чертами лица, слегка омраченного скорбью. Ей приписывали любовные похождения. Она всегда была одета с иголочки, чем приводила в отчаяние других обитательниц городка. Чаще всего она носила светлые костюмы — жакеты с треугольным вырезом, плотно облегавшие грудь и талию, и юбки ниже колен. Она читала почти все парижские журналы. В одной из комнат она устроила библиотеку, где надолго запиралась с книгами, не впуская ни мужа, ни сына.

Госпожа Карьон любила (в порядке убывания): одиночество, ткани и платья, книги, цветы, аромат цветов, касание цветочных лепестков, тишину.

За домом тянулся длинный запущенный сад на песке. Он выходил к Луаре. У берега была привязана черная плоскодонка, всегда развернутая по течению носом к острову; здесь мальчику разрешалось играть, сюда он приводил свою школьную подружку.

Ее звали Мари-Жозе Вир. Она была дочерью владельца скобяной и бакалейной лавки в Мене. У папаши Вира было пять дочерей. Однажды ночью, после войны, в 1947 году, жена бросила его — внезапно, не оставив даже записки. Лишь неделю спустя она позвонила аптекарше. Все новости уложились в две фразы: она не вернется; пускай муж сам занимается детьми. Мари-Жозе Вир была самой младшей. К тому времени уже только две сестры жили с отцом над лавкой, на втором этаже; туда можно было подняться, пройдя по длинному, темному и затхлому коридору мимо кладовой со скобяными товарами.

Мари-Жозе Вир и Патрик Карьон с детства были неразлучны. Вместе играли на улице, на площади, в саду за домом, на крытом школьном дворе и у берега реки; вместе ходили в школу. И вместе посещали уроки катехизиса, которые устраивались в одном из нижних помещений замка.

Казалось, той ночью беглая мать оставила дочь без света. Наутро Мари-Жозе коснулась щеки Патрика пересохшими губами. Потом вдруг девочка смело и крепко поцеловала его прямо в губы, как делают взрослые. Прижалась к нему. И заплакала. Им было шесть лет. Тем холодным дождливым утром они, рыдая, поклялись друг другу в вечной любви. Они всхлипывали. Сжимали друг другу руки в холодных рукавичках. Затем побежали к школе. Уходили они всегда вместе, держась за руки в мокрых рукавичках. Вместе готовили уроки за круглым столом в кухне у Виров, под висячей лампой. Делились завтраками. Пользовались одной линейкой и одним ластиком на двоих.

Патрик и Мари-Жозе скрестили свои горести, а заодно и судьбы. Мать Патрика Карьона частенько сбегала от семьи в Орлеан или пряталась в библиотеке, почти не занималась сыном, ненавидела себя за уродливую пустую глазницу и все равно хотела нравиться, торопилась жить. А сам доктор Карьон колесил на старушке «Жюва-4» по всей Солони, посвящая жизнь кобылам, телкам и свиноматкам. Домой возвращался к ночи, когда на сына уже не хватало сил. Однажды он попросил Патрика поехать с ним в Клери. Крестьянин втолкнул коня задом в железный станок, осыпая проклятиями ни в чем не повинную животину. Доктор Карьон в сером халате и Патрик с горящими от возбуждения глазами связали коню ноги. Оба надели длинные кожаные фартуки. Доктор перевернул станок. Протянув Патрику закрутку, он велел ему встать возле головы опрокинутой лошади. А потом крикнул сыну:

— Закручивай!

Патрик изо всех сил вывернул лошадиную губу. Доктор Карьон резким взмахом отсек семенники коня, чтобы сделать его пригодным для полевых работ.

Тогда еще мир был другим. В начале пятидесятых, получив наконец разрешение ездить в школу на велосипедах, они назначали друг другу встречи возле охотничьего домика в Клери, за мостом, на песчаной, поросшей тростником пустоши. Весной, когда темный песок был слишком мокрым и вязким, они сидели на каменной скамье у павильона. В старину здесь держали соколов. Дожди почти разрушили крышу строения, мох изъел стены, воды Луары при каждом паводке все сильнее подмывали низкий фундамент. Еще не начав толком говорить, Патрик проникся трепетом перед мощью огромной реки, лениво несущей свои вечные воды к Нанту и дальше, к морю. Каждый паводок внушал ему ужас, смешанный с восторгом. Это походило на самоубийство земли. Господь явился Ною и изрек: «Я истреблю с лица земли человеков, ибо Я раскаялся, что создал их. Я наведу на землю потоп водный; всё, что есть на земле, лишится жизни». Поглощение всех форм, всего пространства, всех привычных вещей повторялось из года в год. Размах бедствия пугал. Красота потрясала. Масштаб разрушений от этой красоты никто не мог предсказать заранее.

Во время паводка дети встречались на дамбе и сверху наблюдали, как исчезают под волнами откосы, поля, островки, береговая аллея для прогулок, улица, что взбегала на холм, дома у самой реки. Закатное солнце ложилось на водную гладь, простиравшуюся до самого горизонта. В его последних жарких лучах вода испарялась, и долину заволакивал туман. Крыши домов и церквей, деревья, берега и нивы дрожали и расплывались в этой кровавой дымке. Потом эта кровь чернела. Да и какая кровь не чернеет со временем? Одежда снашивается. Голоса блекнут. Зеркала тускнеют. Ржавеют садовые решетки и орудия войны. Ночь поглощает весь мир. Одна только ненависть может спасти угасающее желание. Одна жажда мести указывает цель в монотонном течении будней. Мари-Жозе надоело играть в пикники. Мари-Жозе надоело ползать на коленках по песчаным дорожкам, на которых Патрик расставлял свои автомобильчики Dinky Toys[2]. Она предпочитала делиться с ним лихорадочными мечтами. Но мечты эти воплощались только в названиях инструментов, нарядов, дальних городов: Нант, гоночный велосипед, Париж, чулки со швом, проигрыватель, шейная цепочка.

К югу от Мена на реке виднелись три островка. Тот, что на юго-востоке, называли островом Плакучих ив. С весны до осени их настоящая жизнь протекала там, между старицами Луары: плотины на том берегу, рыбалка в запрудах, беготня по плоским камням брода, аромат раздавленной под ногами перечной мяты, спелая ежевика, за которой нужно тянуться до боли под мышкой, стараясь не угодить в колючий раскидистый куст. Мальчик и девочка сдирали липкую кожуру с мелких водяных орехов и совали кисловатую мякоть друг другу в рот, сперва между редкими молочными зубами, потом в дырки от выпавших зубов и, наконец, под острые «взрослые» резцы. Они ловили уклеек, а иногда и окуньков с берега «их» острова. Девочка брезговала брать в руки трепещущие рыбьи тельца, они оставляли на коже слизь с таким едким запахом, что его не могло вывести даже мыло. Мари-Жозе отвергала этих рыбешек так же, как отвергла игрушечные машинки. Патрик выкопал в песке землянку вроде тех, какие рыли в Первую мировую войну.

Для землянки нет лучшего укрытия, чем ниспадающие до земли ветви плакучей ивы.

В густых зарослях тростника вокруг острова очень хорошо прятаться от чужих глаз. Они забирались туда вместе с большой смоленой плоскодонкой, которую Патрик угонял с берега за садом.