Звезда в оранжевом комбинезоне - Катрин Панколь

Он откинулся на стуле и рассмеялся от этого воспоминания. Поискал в кармане телефон, не нашел его, наверное, забыл дома. Все время его забывает. Не нравится ему эта неизбежная связь с миром в любой момент, даже в тот, когда мир ему вовсе ни к чему! What a drag![4] Ему гораздо лучше живется без короткого поводка на ноге.

Девушка с именем нимфы услышала, как он смеется.

Удивленно поглядела на него из-за стойки бара. Он поклонился и изобразил, не вставая со стула, реверанс. Вид у него был счастливый. Она улыбнулась ему – неизъяснимая грация сквозила в ее улыбке. Она механическим движением вытирала чашку. Может быть, она подглядывала за ним, скрываясь в тени кофемашины. Сводила воедино его разрозненные мысли, молилась, чтобы он нашел свои ноты. И белые и черные, кружочки и крючки, целые, половинные и восьмые дождем пролились на листы черного блокнота. «Ка-лип-со, – шепотом произнес он по слогам. – Богиня богинь». Она покраснела и опустила голову. Приняла комплимент как лавровый венок.

«Все в этой девушке – загадка, – подумал Гэри, – она словно бестелесна, словно не ступает по земле, а парит над ней. Силуэт женщины с двумя крыльями за спиной». Она подняла голову и вновь поглядела на него, продолжая при этом долгим, спокойным движением вытирать ту же самую чашку. Они смотрели в глаза друг другу. «До, ми, соль, ля, си, до, до-диез», – пропел он, отделяя каждую ноту и дирижируя указательным пальцем. Она подняла руку с тряпкой и повторила его движение, отбивая при этом ритм ногой под стойкой бара. «Ре, фа, ля, соль-диез», – ответила она беззвучно. Губы ее шевелились, мелодия словно играла в ее голове. Он услышал ее, угадал в движении губ. Ему показалось одновременно странным и совершенно естественным, что они так переговариваются через весь зал. Ему захотелось показать ей и разделить с ней могучую радость, наполнившую его до краев, с которой он больше не мог совладать. Он вдруг стал богачом, обладающим настолько сильной эмоцией, которую нельзя купить ни за какие деньги и которую не сможет подарить ни одна женщина. Он стал царем Олимпа, Зевс нервно курит в сторонке.

Он вскочил с места и направился к бару. Оперся локтем на прилавок, посмотрел на девушку и объявил: «Я так счастлив, я наконец нашел свою мелодию, все утро ее искал, да что там – неделю как минимум. И так и сяк пробовал, ты не представляешь себе!» Она не отвечала, не расспрашивала, она просто слушала. Ее распахнутые глаза словно впитывали его слова. Глаза у нее были очень красивые, он не мог определить их цвет, черные, а в них переливаются отсветы серебра, ртути и свинца, они были словно жидкие, словно лились и обволакивали его. Он проваливался в этот взгляд. Она слушала его так, будто каждое слово было нотой, составляющей прекрасную мелодию. Ловила в его голосе гул огня в камине, грохот горных рек, сонный шелест водорослей в прудах. Слушала так внимательно, что он захотел подойти еще ближе и прижаться лбом к ее лбу.

Потом он замолчал.

Она прикрыла глаза.

И они тихо стояли у стойки бара.

Официант положил счет на прилавок. Наверное, подумал, что клиент хочет уйти, не заплатив. Гэри опомнился. Вернулся к столику, взял блокнот и мягкий карандаш, оставил две купюры по десять долларов, кивнул на прощание нимфе Калипсо и вышел из кафе «Сабарски», думая о том, что пережил потрясающий момент в своей жизни, настолько потрясающий, что даже как-то страшно.

Калипсо поставила чашку. Взяла другую. И начала ее так же механически вытирать.

Тротуары были серы, небо над городом – молочно-белым. Дома напоминали огромные глыбы льда, расставленные вдоль мостовой. Видимо, вот-вот должен был пойти снег. Могучая метель парализует город. Прохожие начнут взвизгивать и падать, машины будет заносить на поворотах. Снег станет весело скрипеть и хрустеть под ногами, а потом растает, и тротуары превратятся в лягушатник. Обычный нью-йоркский январь, ничего особенного. Свет постепенно меркнет, и сумерки спускаются на парк. Город превращается в черно-белое кино.

Он нервирует меня! Просто нервирует! Гортензия подождала, когда свет на светофоре переключится, и перешла улицу. Подняла голову: угол 79‑й улицы и Пятой авеню. Кем он себя возомнил? Что он о себе думает? Фразы эти кружились в голове, накладываясь на картинку: Гэри прыгает в такси, прости-прощай, дорогая. Слова и образы эти, словно фальшивая мелодия неумелой скрипки, страшно раздражали Гортензию. Нет, ну кем он себя возомнил?

– Ну, просто-напросто внуком английской королевы, – шепнул насмешливый голосок. – Это же нормально, в его жилах течет голубая кровь, так что высокомерие у него, можно сказать, в крови. А ты служанка, девка-чернавка, которую он использует, когда его охватывает желание.

– Неправда! Я его возлюбленная, женщина всей его жизни!

Она остановилась, чтобы посмотреть на свое отражение в витрине и убедиться в своей правоте. Медленно оглядела себя со всех сторон. Длинные ноги, тонкая талия, изящная шея (как ей идет это пальто, она нашла его на Блошином рынке на Коламбус-авеню), тяжелые блестящие пряди длинных волос, безупречная кожа и так чудесно обрисованные губы, что ей самой захотелось себя поцеловать. «Ты безупречна, детка, – сказала она своему отражению, – ты элегантна и своеобразна, обаятельна и сногсшибательна». Гортензия послала себе воздушный поцелуй и, вновь обретя уверенность в себе, отправилась дальше по улице. «Кем он себя возомнил? А? Небось сидит в кафе «Сабарски» и царапает ноты в блокноте. Даже не позвонил. Если быть точной: он даже обо мне не вспомнил. А воротник рубашки у него всегда криво лежит. Всегда.

Вот уже три года мы живем с ним вместе, свив теплое гнездышко в квартире, предоставленной Еленой Карховой».

Елена Кархова владеет большим домом на 66‑й авеню, на углу с Коламбус-авеню, и жить не может без звуков фортепиано. Каждый год она просит администрацию Джульярдской школы присылать ей студентов, чтобы провести прослушивание и оставить кого-нибудь для своих частных концертов. И этому счастливцу предоставлялся совершенно бесплатно целый этаж ее особняка. Так она и встретилась с Гэри. На прослушивании он исполнил Андантино из Сонаты ля мажор Шуберта. Она прищурила глаза, откашлялась и кивнула: «Да, этот». И вот – никаких обязательств, только нужно летом открывать окна, а зимой – заглушку для камина, когда играешь на фортепиано. Елена Кархова занимала второй и третий этажи, Гэри с Гортензией – первый. Красивый дом из белого камня и красного кирпича, с большой наружной лестницей был расположен рядом с Американской телерадиовещательной компанией, более известной как Эй-би-си. Квартира была просторная, с большими стрельчатыми окнами, эркерами, темными деревянными потолками, широким добротным паркетом, каминами, кроватями с балдахинами, диванами, креслами, подставками для ног, большими коврами и букетами зеленых папоротников в серебряных вазах. Две ванные, два гардероба. Кухня, отделанная фаянсовой плиткой, старая чугунная плита.

И каждое утро приходила уборщица.

Елена Кархова никогда не заходила на их территорию. Она слушала Гэри, завернувшись в кашемировую шаль, лежа на старинной скамье у камина, которая принадлежала еще ее отцу. В большом самоваре закипал чай. До нее долетали звуки фортепиано, и она мечтательно закрывала глаза.

Иногда Гэри заходил к ней в гости. Он очень ценил эту женщину. Она казалась ему своеобразной, благородной, независимой, образованной. И до сих пор весьма и весьма интересной, привлекательной! Ее громадное состояние таило секреты, которые ему было бы интересно раскрыть. В один прекрасный день она приподнимет завесу тайны и расскажет мне легенды своей жизни… вот это будет волнующий рассказ! Такое дорогого стоит. А пока она предлагала ему шоколад с вишней, «рожки газели», рахат-лукум, называла его «дор-р-рогой мой» и сжимала ему руку своими узкими пальцами, унизанными перстнями с драгоценными камнями.

Гортензия не любила Елену Кархову. Та слишком густо румянила щеки, слишком ярко красила губы, слишком обильно клала тени на веки.

Когда Гэри уезжал в турне или отправлялся в Англию, чтобы повидаться с Ширли и Ее Величеством бабушкой, Елена Кархова требовала, чтобы он посылал ей почтовые открытки, привозил безделушки и фотографии Букингемского дворца.

– Похоже, она в него влюблена… – произнес голосок в голове у Гортензии.

– Пф-ф… Да ей лет девяносто!

– Да, но… либидо с годами не затухает.

– Да нет же! Она вся скукоженная, кожа в морщинах! Как старый абажур.

– Она – красивая женщина, в ней есть стать. Мне нравятся пожилые женщины, в них больше обаяния, чем в молоденьких телочках. Гладкой коже не о чем рассказать, палец скользит, и все, а вот морщины скрывают массу чудесного. Это маленькие острова сокровищ.