Путь отцов - Сергей Фудель

Вера — смирение — это то же, что вера — любовь. Любовь и смирение неразрывны и их несет в себе истинная вера.

«Начало любви — богатство смирения, богатство смирения — полнота любви» (преп. Иоанн Лествичник, Д II — 515). «…Все святые, — говорит преп. Филофей Синайский, — от начала создания доныне облачались в это последнейшее святое одеяние Божие (т. е. в смирение)… Св. смирение праведно должно именоваться и Божественною добродетелию и Владычнею заповедию и облачением… Ангелы и все оныя светлыя Божественные силы проходят и хранят сию добродетель, ведая, каким падением пал возгордившийся сатана… Знаем мы и то, каким падением пал Адам из–за гордости» (Д III, 406–407).

Поэтому можно сказать, что христианство и в истории и в человеке начинается не только с любви, как сокровенного зеркала веры, но и с покаяния, со смиренного осознания своей вины — греха перед Богом.

«Евангельское учение начинается и заканчивается словами: «Покайтеся!» (преп. Амвросий Оптинский, АМ — 39).

«Ничего не должно почитать злом, кроме одного греха, который отдаляет нас от благого Бога» (преп. Иоанн Кассиан, Д II — 107).

«Отнюдь не должно скорбеть о вещах мира сего, но только об одном грехе» (преп. Варсонофий Великий, Д II — 594).

Церковь плачет о «всякой душе христианской, скорбящей и озлобленной, милости Божией требующей», но никакое несчастье временной земной жизни не может, по учению Отцов, идти в сравнение с несчастьем вечным, проистекающим от греха, который есть отказ от вечного счастья. Вот почему в этом учении можно найти даже и такие слова: «плачь о грешнике, а не о нищем, ибо этот уготовляет себе венец, а тот муки» (преп. Нил Синайский, Д II — 283). Дальше мы увидим, как плакали святые и о нищих, но все же главной причиной их скорби о человеке было его греховное противоборство Богу. В отношении человека к греху решается вопрос не временного, а вечного его бытия. Христианство неотмирно не от равнодушия, а от любви, то есть только потому, что именно грех есть причина человеческого страдания, начиная с Адама, и величайшая угроза его вечному счастью. Если в человеке нет чувства собственного греха, то он еще не сделался христианином. Как он может назвать Спасителем Того, Кто только от греха его и спасает? Если Ему не от чего его спасать, то Он для него не Спаситель. Наречешь Ему имя Иисус, ибо Он спасет людей Своих от грехов их (Мф. 1, 2). Только грех, а не страдание само по себе имеет волю противоборствовать любви Божией, забвению себя для другого.

Все страсти ума и тела влекут человека к себе самому, к самолюбию, воздвигая в нем память о себе, вместо памяти Божией. Поэтому в тех, кто в любви стремится к ней, они вступают в борьбу с нею, и сердце человека становится его Голгофой, полем невидимой брани. «Забудь, сколько можешь, совсем о себе, и да живет в душе твоей одна любовь к Богу» (преп. Никодим Святогорец, Н — 274). Но почему же все–таки у всех Отцов и во всем истинном христианстве, начиная от Апостолов, так особенно сильно это чувство греха? Почему верховный Апостол называет себя первым из грешников? Неужели нельзя быть в христианстве более умеренным?

«Тайна христианства необычайна для мира сего» (преп. Макарий Великий, Д 1, 177). Любовь в христианстве не «кодекс моральных правил», а непостижимая природа Божества, и соучастие в ней выводит нас из арифметики наших представлений. Почему теряет меру человек, вкусивший вина? Это сравнение опасно, но именно его часто приводят святые.

«Живущий в любви, — говорит св. Исаак Сирин, — плодоприносит жизнь от Бога, и в этом еще мире обоняет оный воздух воскресения. Любовь есть царство. О ней Господь таинственно обетовал Апостолам, что вкусят ея в царстве Его. Ибо сказанное Да ясте и пиете на трапезе царствия Моего (Лук. 22, 30), что иное означает, как не любовь? — Вот вино веселящее сердце человека (Пс. 103, 15). «Блажен, кто испиет вина сего!» (Д II — 743–744).

При действительном, а не словесном соприкосновении с Божественным миром, очевидно, невозможна умеренность. Чем более разгорается в человеке любовь ко Христу, тем все ярче она освещает человеку его темноту. Чем больше возгорается в человеке огонь Христов, тем больше человек смиряется, чувствуя свое ничтожество перед этим огнем, и чем больше смиряется, тем все больше этой огнеопальной любви вожделеет.

«Я всеми силами молюсь о вас к Богу, чтобы Он вверг в сердца ваши огонь, который Господь наш Иисус Христос пришел воврещи на Землю» (Лук. 12, 49) (преп. Антоний Великий, Д I — 29).

«Марии подражай, — подражай, не имея в виду ничего иного, а взирая только на Того, Кто сказал: Огня приидох воврещи на землю, и что хощу, аще уже возгореся (Лук. 12, 49). «Ибо возгорение духа оживотворяет сердца» (преп. Макарий Великий, Д I — 223).

«Исполнившись любви, приими хоть несколько того небесного огня, который Владыка всяческих пришел воврещи на Землю (Лук. 12, 49), чтобы, когда враг всевает плевелы, огнь сей сжег и истребил их» (преп. Варсонофий Великий, В — 59).

«Бог есть огнь, согревающий и воспламеняющий сердца и утробы. Если мы ощутим в сердцах своих холод, который от диавола, ибо диавол хладен, то призовем Господа: Он, пришед, согреет наше сердце совершенною любовью не только к Нему, но и к ближним. И от лица теплоты убежит хлад доброненавистника» (преп. Серафим Саровский, ДС — 73). «Почитай себя грешнейшим паче всякаго человека. Ибо когда такое помышление долгое время занимает ум и сердце, тогда внутри обыкновенно является некое духовное воссияние света, наподобие луча. И чем более взыскиваешь его, со вниманием крепким, мыслию не развлеченною, трудом великим и слезами, тем более оно является яснейшим и яснейшим: являясь таковым (так), возлюбляется; любимо бывая, очищает; очищая, делает боговидным» (преп. Симеон Благоговейный, Д V, 66–67).

Любовь рождает смирение. Но смирение в свою очередь углубляет и укрепляет любовь. Бог… озарил и наши сердца, дабы просветить нас познанием славы Божией в лице Иисуса Христа. Но сокровище сие мы носим в глиняных сосудах, чтобы преизбыточная сила была приписываема Богу, а не нам (2 Кор. 4, 6–7). И чем сильнее в человеке это чувство «глиняного сосуда», чувство ничтожества и вины, тем все больше и больше в душе простора для любви Божией. А только безмерная, первохристианская любовь к Богу имеет силу и власть вести человека в его долгой борьбе за любовь. В этом все дело. В этом и вся главная сила учения Отцов.

«…Любовь к Богу, — говорил Антоний Великий, — …сильнейший возбудитель ревности» (к подвигу в жизни)… И других убеждал он, чтоб паче всего воспитывали в себе любовь к Богу, как силу несокрушимую и неотпадающую… «Самое угодное Богу дело, — сказал он, — есть дело любви. Его исполняет тот, кто непрестанно хвалит Бога в чистых помышлениях своих, возбуждаемых памятью о Боге… От памятования… рождается любовь полная… как написано …якоже желает елень на источники водныя, тако желает душа моя к Тебе, Боже (Пс. 41, 2) (Д I — 131).

«В ком вселилась любовь к Богу, того ничто мирское не может уже отлучить от Бога, как написано: Кто ны разлучит от любве Божия (Рим. 8, 35) (пр. авва Исаия, Д I — 345).

«Если ум укрепится и решится последовать любви, то погашаются все страсти плоти и духа… Силою любви ум противостоит порочным влечениям» (он же, От. 238).

«Если истинно возлюбим Бога, то сею самою любовию отженем страсти. Любить же Его есть предпочитать Его миру… с всегдашним посвящением себя Ему…» (св. Максим Исповедник, Д III, 204).

«Брат сказал авве Агафону: мне дана заповедь, но исполнение заповеди сопряжено со скорбию: и хочется исполнить заповедь, и опасаюсь скорби. Старец отвечал: если бы ты имел любовь, то исполнил бы заповедь и победил бы скорбь» (От. 48).

«Явный знак любви Божией есть сердечная радость о Боге: ибо что любим, о том и радуемся. Как мед услаждает гортань нашу, когда вкушаем его, так увеселяет сердце наше любовь Божия, когда вкушаем и видим, яко благ Господь (Пс. XXXIII, 9). Истинный любитель Божий мир и все, что в мире есть, презирает, и к единому прелюбезному своему Богу стремится» «О, любовь, любезная и сладкая любовь!» (свт. Тихон Задонский, Т, 100, 104).

«Благодать… с самого того момента, как приемлем крещение, сокровенно начинает пребывать в самой глубине ума (духа), утаевая присутствие свое от самаго чувства его. Когда же начнет кто любить Бога от всего произволения (сердца) своего; тогда она неизреченным некиим словом беседует к душе через чувство ума, часть некую благ своих сообщая ей. Вследствие сего, кто восхощет навсегда крепко удержать в себе сие обретение, тот приходит к желанию отрещись с великою радостию от всех настоящих благ, чтоб совсем приобресть то поле, на коем нашел он сокрытым сокровище жизни» (Мф. XIII, 44) (блаж. Диадох, Д III — 51).

«…Упоенный любовию Божиею, в сем мире, т. е., в доме рыдания забывает все свои труды и печали, и по причине своего упоения делается бесчувственным ко всем греховным страстям…» (преп. Исаак Сирин, Д II, 688).