Торговец жизнью - Владимир Фильчаков

- А мне можно с вами? - подскочил Витамин.

- Ишь, какой шустрый! - хозяйка покачала головой. - Ну, хочешь, так пойдем. А ты что же? - обратилась она ко мне.

Я пожал плечами.

- Пойдешь с нами, - тоном, не терпящим возражений, сказала Прасковья Ильинична, и припечатала ладонью по столу. - Негоже мне одной гулять с Виталькой. Пересуды пойдут.

Я снова пожал плечами. Пойду, отчего не сходить. Не пересудов она боится, а оставлять меня одного в усадьбе. Даром, что есть Полкан, которому достаточно сказать одно слово, и я не смогу даже пошевелиться.

Дом Михеича, казалось, был специально предназначен для деревенских посиделок. В огромном дворе было понаставлено множество скамеек, на которых сидели преимущественно женщины старшего возраста. Были тут несколько парней и девиц, они очень оживленно разговаривали и даже хохотали, за что на них непрерывно шикали. Сидел в окружении немолодых девушек усатый деревенский гармонист лет семидесяти, с лицом, словно сделанным из гофрированного картона, курил самокрутку. Девушки лузгали семечки и смотрели на мир с коровьей тоской. При нашем появлении они заметно оживились и принялись прихорашиваться.

Среди присутствующих было заметно некоторое движение, как в очереди. Часто открывалась входная дверь, из нее кто-нибудь выходил, а в нее тут же кто-нибудь входил. Мы пристроились на одной из скамей, к нам тут же подскочила соседка, и, стреляя глазами, завела с нашей хозяйкой какой-то бесконечный разговор на деревенские вечные темы. Я сразу перестал понимать, о чем они говорят. В это время гармонист встрепенулся, тряхнул седой головой, растянул меха гармони, и стало заметно, что он изрядно пьян. Он заиграл что-то излишне веселое, и это было так же неуместно, как на похоронах. Однако, вполне могло случиться, что какая-нибудь стареющая девушка выскочит в круг, закричит "И-и-и-эх! и пустится в пляс, и мне, почему-то, не хотелось этого. Ничего подобного не произошло, гармонист поиграл немного и скуксился, безвольно опустив руки.

Судя по всему, торговец временем хорошо знал свое дело и был весьма проворен - в избе дольше, чем на две минуты никто не задерживался. Совсем скоро туда вошла Прасковья Ильинична, и соседка, сдерживаемая ее монументальным присутствием, принялась за нас всерьез. Девушки вокруг гармониста бросали на нее завистливые взгляды.

- А чего это такие молодые и красивые в наших краях делают? И чего это вы к Парашке прибились? Шли бы ко мне, у меня работы невпроворот, и еда есть, а ночлег какой - ух! И забор поправить, и крышу перекрыть, и погреб выкопать. Парашка вас, небось, на сеновале уложит, с нее станется. А вы, небось, давно на простынях не спали, подушки не нюхали. Худые какие, как смертушка, доходяги совсем. Парашка баба прижимистая, она вас досыта не накормит, ступайте ко мне... Меня Настасьей кличут, я вдовствую давно уж....

Она трещала без умолку, а я с интересом наблюдал за Витамином. В начале речи он приободрился, набрал воздуху в грудь, расправил плечи, но постепенно, видя, что вставить словечко ему не удастся, выпустил воздух, ссутулился и стал поглядывать вокруг с тоской.

Между тем начало темнеть, вечер плавно переходил в ночь. На небе радостно вылуплялись звезды.

Соседка еще что-то трещала, мы молчали, понимая, что она - существо самодостаточное, и наши ответы ей вовсе не нужны. Более того, мы начали даже перешептываться. Наконец появилась Прасковья Ильинична, на лице которой было написано горькое разочарование. Витамин искоса взглянул на нее, встал.

- Ну, не поминайте лихом, - он подмигнул и скрылся за дверью.

- Ну, что там, что там? - набросилась на Прасковью Ильиничну Настасья.

- Дык... это... - растерянно произнесла наша хозяйка. - Я че-то не поняла...

- Вот и я тоже, - затараторила Настасья. - Ниче не поняла - кто, откуда и зачем. Я ему говорю...

- Да погоди ты! - с досадой остановила ее Прасковья.

Она хотела что-то сказать, вздохнула, задержала воздух, но потом махнула рукой. Гармонист, словно по сигналу, опять встрепенулся, грянул какой-то военный марш, причем вид у него был такой, будто во время паузы он принял на грудь еще граммов двести. И опять гармонь не завела никого. Старик поиграл, поиграл, причем марш постепенно превращался в протяжную мелодию, плюнул и отвернулся. В это время появился Витамин с лицом человека, которому сквозь замочную скважину показали десяток голых баб.

- Иди, - Прасковья больно ткнула меня локтем в бок.

В избе было сумрачно и почти пусто. На скамье у противоположной стены сидел инопланетник с лицом, похожим на сваренную в мундире картофелину. Как мне показалось, глаза у него были затянуты кожаной перепонкой. На нем был грубый домотканый балахон. На полу, скрестив ноги по-турецки, сидел мужчина лет тридцати пяти, худой, безволосый, с узким и длинным лицом и совершенно безумными глазами, одетый в такой же балахон, по всей видимости, толмач. Он посмотрел на меня, и моя душа ушла в пятки. Спокойно, сказал я себе, бояться нечего. Мне ли пристало бояться? Я выдержал взгляд.

- Садись, добрый человек, - глухим, будто удар кувалды по земле, голосом произнес толмач. - Будем знакомы. Меня зовут Борис. Садись, садись. Рацна посмотрит на тебя немного, чтобы составить для тебя узор.

Я поискал глазами, на что сесть, не нашел, сел посреди горницы, также как толмач, скрестив ноги. Инопланетник смотрел на меня несколько томительных секунд, в течение которых что-то шевельнулось во мне - не то страх, которого, как я думал, уже нет в моей душе, не то надежда на чудо. Потом он вытянул руки, обтянутые печеной кожей, и в них оказалась круглая дощечка вроде уменьшенного гончарного круга или крышки от бочонка. В дощечке были выдавлены углубления, в которые торговец начал вставлять разноцветные шарики. Делал он это необычайно быстро, доставая шарики как будто из воздуха. Я заворожено следил за руками, краем глаза заметив, что Борис закрыл свои ненормальные глаза и принялся тихо мычать какую-то неведомую мне мелодию. Наконец все углубления оказались заполненными, инопланетник повернул дощечку вертикально, и ни один шарик не выпал. Круг оказался у меня перед лицом и начал вращаться. Цветные полосы превратились в черные, что-то мелькнуло у меня перед глазами, я отшатнулся.

- Ты что, Михайлов? - произнес женский голос. - Сиди спокойно, твоя очередь на укол еще не подошла.

Я поднял голову и увидел женщину в коротком белом халате, открывающим полные бедра, с металлической коробкой от шприцев в руках. Это Маша, медицинская сестра. Ей около сорока лет, но она до сих пор воображает себя вертихвосткой и заигрывает с больными. Я находился в больничной палате. Стены были выкрашены голубой краской, в палате стояло четыре кровати, на которых лежали люди в полосатых пижамах. Все они были плохо выбриты, но на этом их сходство кончалось. Двое на дальних от окна кроватях, помоложе, лет двадцати-двадцати пяти. Напротив меня, у окна, лежал мужчина средних лет. Четвертым был я.