Очередь - Михаил Однобибл

2. Свидетель спора

Оказывается, пока он ехал в автобусе, как ни коротко было путешествие, метель поутихла. Еще дул ветер и срывался снег, но уже заметно развиднело вдаль и ввысь. Рядом с остановкой стояла пятиэтажка со знакомым адресом «Космонавтов,5». Получается, он вернулся в центр города. Сначала пришел по тихим улочкам, а теперь заехал в то же место по шоссе с противоположного торца шестиподъездного здания. Учетчик видел его длинный двор. За час, пока он отсутствовал, все пришло в движение. Двери подъездов на тугих певучих пружинах распахивались, выпуская спешащих по делам служащих.

Те же хмурые незнакомцы, от встречи с ними учетчик уклонился на рассвете, обступали здание, не входя и не отходя. Только теперь они не жались под бетонные козырьки подъездов, а освободили проходы, ушли с крылец и вытянулись тонкими длинными вереницами под стеной здания. Они стояли в каждый из шести подъездов. В ближней очереди, она поворачивала за угол дома и продолжалась, очевидно, вдоль задней стены, внимание учетчика привлек поджарый старик в очках, медленно ступавший вдоль строя с бумагами в руках. Он что-то коротко спрашивал каждого стояльца, получал ответ и делал в бумагах пометку. Изредка он заводил разговор сразу с двумя очередниками, что-то выяснял, глядя в стену между ними, словно за ней прятался кто-то третий, недостающий. После выяснения старик проводил в списке длинную хищную черту, раздвигал очередь, наклонялся к отдушине в цоколе здания и кричал в подвальную черноту. Неясно что, неясно кому. Одно было несомненно: что-то тут сверяли и подсчитывали. И, поскольку процедура, пусть весьма отдаленно, напомнила учетчику его загородную работу, он заинтересовался и подошел ближе. Однако посторонних тут не жаловали. Старик умолк. Он обеими руками прижал к груди бумаги и не мигая глядел на учетчика сквозь крохотные стекла очков, а очередь отделилась от стены и злобно выгнулась в сторону чужака. Учетчик поспешил отойти. Что позволено городскому служащему, то не позволено пришельцу. Служащие при желании проходили сквозь очередь, как нож сквозь масло, перед ними молча, покорно расступались. Они воспринимали это как должное.

Для них чистили во дворе дорожки, не дожидаясь конца метели. Уже знакомая учетчику дворничиха лопатой швыряла снег с тротуара на газон, часто на безответных очередников. Помощница как привязанная сновала за ее спиной. Лопаты для нее в дворницких санках не нашлось, и девчонка увлеченно размахивала тощей метлой. Проку от ее стараний подмести снегопад, конечно, не было, она только мешалась, служащие сворачивали с тротуара в снег и обходили ее, чтобы не стегала по ногам. Лучше б она помогла водителям служебных машин освободить от снега стоянку. Судя по малому числу машин во дворе, персоны на них ездили важные, и водители их наверняка были люди нужные. Но никто не искал их покровительства, они были предоставлены сами себе и чистили машины от снега домашними совками. В них удобно заметать канцелярский сор в кабинетах, а не сыплющиеся из туч хлопья.

Чтобы не мешать на узком тротуаре движению стремительных пешеходов, учетчик прислонился к телефонной будке перед зданием и созерцал картину оживленного городского утра. Конечно, ему, лесополевому учетчику, были дики людская сутолока и бессмысленная, по-видимому, скученность зданий. То ли дело загородное приволье! Луг, ограниченный вдали каймой леса или плавно поднимающимся к горизонту холмом. Чаша лесного озера с темной водой под тающим льдом. Ветерок, накидывающий тонкие запахи. Редкие звуки в прозрачной тишине. Конечно, его место там. И если сейчас учетчик немного медлил с уходом из города, то лишь потому, что прояснение погоды с каждой минутой открывало новые возможности. По торцевой стене здания вела вверх железная пожарная лестница. Довольно подняться на крышу, когда снежная муть уляжется, чтобы увидеть, в какой стороне ближний край города. Вряд ли город так велик, как его малюют в загородных сказках о нем.

Но пока учетчик внимательно смотрел вокруг. Раз уж он в первый и последний раз воочию видел недра города (наведываться сюда опять будет некогда, незачем, не к кому), надо было пользоваться случаем и запечатлеть в памяти каждую мелочь этой чуждой, ни на что не похожей обстановки. Когда учетчик вернется в свою бригаду, на привычные сезонные работы, и поделится новыми впечатлениями, это поднимет его авторитет в глазах Рыморя, человека бывалого, но в городе не бывавшего. А тут было на что посмотреть. Одни очерёдные нравы чего стоили!

У второго подъезда здания, где очереди не хватило места под стеной и она вилась по газону, разгорелся спор. Сначала это было заметно по гневным позам и жестам, драть горло очередники не решались. После долгих напрасных препирательств несколько спорщиков вдруг придавили одного к земле, силясь что-то отнять. Он не отдавал, свернулся клубком и отчаянно лягался. Но силы были неравны. И тогда прижатый к земле в бешеном порыве выпростал руку и истошно крикнул: «Свидетель! Свидетель!» На миг нападавшие ослабили хватку, бедолага вывернулся и побежал вдоль здания. В его тяжелом топоте слышалась обреченность. Кого он звал в свидетели? На что надеялся? Никто из служащих не обернулся на крик. Только в одном окне показалось острое лицо женщины, она по-птичьи повертела головой в тугом вороте служебного кителя и задернула штору. Очереди в ответ на вопли одного из своих сомкнулись плотнее. Может, он просил вмешаться в спор знакомого шофера? С крохотной стоянки как раз выезжала, чихая холодным двигателем и свирепо газуя, машина. Беглец кинулся наперерез, пробежал перед самым бампером, пуговица на развевающихся полах его пальто звонко щелкнула по железу. Он вывернулся из-под колес, схватил учетчика за плечо и, счастливо задыхаясь, сказал: «Ты свидетель!»

«Спятил ты или обознался?» – процедил учетчик, пытаясь оторвать от себя его пальцы. Но незнакомец держал его хваткой, не соответствующей просительному тону слов. «Ты свидетель, – повторил он, – что на пути сюда произошла непредвиденная и, что самое важное, не по моей вине задержка. Автобус забуксовал в яме – мы же вместе его выталкивали, помнишь? Не можешь ты не помнить!» Только теперь учетчик признал в нелепой фигуре с глупо приоткрытым ртом и сумасшедшими глазами одного из своих попутчиков, ладного крепыша. Он первым нагнал автобус, лихо прыгнул в дверь и по-обезьяньи пробирался по салону, руками и ногами обхватив поручень под потолком, крепко держа на широких плечах стриженную под полубокс голову. В автобусе его взгляд показался учетчику открытым и светлым. Сейчас, лицом к лицу, он заметил, что глаза попутчика неприятно косили. Что могло его так разительно изменить? Если темный и чуждый учетчику спор в очереди, то не опрометчиво ли ввязываться в него в качестве свидетеля? Он не знал ни дела, ни возможных последствий своего участия в нем. Учетчика это не устраивало. «Не помню. И перестань называть меня свидетелем», – неприязненно сказал он. Крепыш совсем сник, даже ростом стал ниже. «Но почему? – растерянно зашептал он. – Ведь это правда, которая для меня значит слишком много. А тебе ее подтвердить ничего не стоит».

Некоторое время они молчали. Один хмуро прятал глаза, другой неотступно ловил его взгляд. Что было делать? Пытаться силой освободиться от настырного, вступить в схватку здесь, на виду у всех? Но учетчик сутки провел без сна и отдыха, а ушибленное в лесу колено вовсе не оставляло шанса выстоять в поединке с дюжим просителем, чьи силы удвоены отчаянием. Униженные просьбы в секунду могли обернуться вспышкой ярости. «Допустим, я что-то видел и даже что-то вспомню, – неохотно согласился учетчик. – Но почему я должен тебе верить, что мне за это ничего не будет, и совать голову в мешок ваших склок? Ты говоришь, что я тебе важен, а сам даже не объяснил, из-за чего спор». – «Чего же тут объяснять? – искренне удивился проситель. – Меня хотят выбросить из очереди на том основании, что я будто бы опоздал на перекличку. Я же пытаюсь доказать, что это несправедливо, поскольку задержался по уважительной причине, и ты это видел. Все ясно, как день!» – «Ты не учитываешь, что я впервые в городе, – возразил учетчик, – и мне ничего не ясно. Я даже не знаю, что дают в вашей очереди».

Однако этот простой, законный интерес неожиданно вызвал затруднение. Собеседник погрузился в задумчивость, потом тревожно поглядел по сторонам. Окружающие их не замечали, либо старались не замечать. Никто не подслушивал, не приближался к ним. Только от очереди, где возник спор, отделилась группа и медленно подвигалась в их сторону. Она была еще далеко, но крепыш на всякий случай опять зашептал: «Теперь мне совершенно ясно, что нам друг без друга никуда. Не только ты мне нужен как свидетель, но и я тебе пригожусь. Чтобы уберечь от очень больших неприятностей. Ты и впрямь чудовищно наивен, раз говоришь вслух такие вещи – „что дают в очереди!“ Мой тебе дружеский совет: не задавай никому и никогда этого вопроса. Потому что он оскорбляет очередь. А такого и самым зеленым новичкам не прощают. Уж не знаю, какие порядки заведены в тех краях, откуда ты пришел, а в наших очередях дают – слово-то какое! – каждому свое. Стоят все за одним и тем же, за трудоустройством, и каждый, естественно, надеется получить хорошее место. Только очередники предполагают, а кадровики располагают. От нас зависит не все, а вернее сказать, ничего не зависит. С того момента, как соискатель переступает порог отдела кадров, начинается полная неопределенность. Во всяком случае, никто еще не вернулся оттуда обратно в очередь и не рассказал, что и за какие заслуги ему там „дали“, а в чем и почему отказали. Кого-то, наверно, держат в приемных до уточнения обстоятельств, нам неведомых. Кого-то видели бегущим из города – можно предположить, что направили в другой город, где есть подходящая соискателю вакансия, но точно мы опять-таки ничего не знаем. А те счастливцы, которых взяли в штат, пусть на самые скромные должности, знать не хотят старых товарищей по очереди. Сами же мы не смеем о себе напомнить из боязни нажить неприятности, ведь принятые в штат – люди очень важные. Ни у кого из нас не хватает духа окликнуть их, когда они по обыкновению молча проходят мимо, и спросить, как же выглядит источник непомерного самомнения всех прошедших кадровое сито. Поэтому вопрос, во что выльется его очередестояние, волнует каждого, и все пытаются угадать ответ на него, слушают, наблюдают, сопоставляют факты, размышляют бессонными ночами, но никто не задает его вслух, не ставит бестактно в лоб. Да и смысла в такой форме он не имеет».