Работа и любовь - Ярослав Смеляков

***

Рожденный в далекие годыпод мутною сельской звездой,я русскую нашу природуне хуже люблю, чем другой.

Крестьянскому внуку и сынунельзя позабыть погодяскопленья берез и осиноксквозь мелкую сетку дождя.

Нельзя даже в шутку отречься,нельзя отказаться от них —от малых родительских речек,от милых цветов полевых.

Но, видно, уж так воспиталаменя городская среда,что ближе мне воздух металлаи гул коллективный труда.

И я, в настроеньи рабочем,входя в наступательный раж,люблю, когда он разворочен,тот самый прелестный пейзаж.

Рабочие смены и сутки,земли темно–серой валы,дощатые — наскоро — будкии сбитые с ходу столы!

Колес и взрывчатки усилья,рабочая хватка и стать!Не то чтобы дымом и пыльюмне нравилось больше дышать

но я полюбил без оглядкивсей сущностью самой своейстроительный воздух площадкипредтечи больших площадей.

СПИЧЕЧНЫЙ КОРОБОК

По старинной привычке,безобидной притом,обязательно спичкиесть в кармане моем.

Заявленье такоене в урок, не в упрек,но всегда под рукою —вот он, тут — коробок.

И могу я при этом,как положено быть,закурить сигаретуиль кому посветить.

Тут читателю в пору —я на это не зол —усмехнуться с укором:«Тоже тему нашел».

Ни к чему уверенья:лучше вместе, вдвоеммы по стихотвореньюосторожно пойдем.

То быстрее, то тишеподвигаясь вперед,прямо к фабрике спичекнас оно приведет.

Солнце греет несильнопо утрам в октябре.Острый привкус осинына фабричном дворе.

Вся из дерева тоже,из сосны привозной,эта фабричка схожасо шкатулкой резной.

И похоже, что кто–то,теша сердце свое,чистотой и работойвсю наполнил ее.

Тут все собрано, сжато,все стоит в двух шагах,мелкий стук автоматовв невысоких цехах.

Шебаршит деловитов коробках мелкота —словно шла через ситовся продукция та.

Озираясь привычно,я стою в стороне.Этот климат фабричныйдорог издавна мне.

Тот же воздух полезный,тот же пристальный труд,только вместо железарежут дерево тут.

И большими рукамивсю работу ведету котлов, за станкамитот же самый народ.

Не поденная масса,не отходник, не гость —

цех рабочего класса,пролетарская кость.

Непоспешным движеньемгде–нибудь на ветруя с двойным уваженьемв пальцы спичку беру.

Повернувшись спиною,огонек, как могу,прикрываю рукоюи второй — берегу,

ощущая потребность,чтобы он на дворедогорал не колеблясь,как в живом фонаре.

УГОЛЬ

На какой — не запомнилось — стройкегода три иль четыре назадмне попался исполненный бойкобезымянной халтуры плакат.

Без любви и, видать, без опаскинекий автор, довольный собой,написал его розовой краскойи добавил еще голубой.

На бумаге, от сладости липкой,возвышался, сияя, копер,и конфетной сусальной улыбкойулыбался пасхальный шахтер.

Ах, напрасно поставил он точку!

Не хватало еще в уголкехерувимчика иль ангелочкас обязательством, что ли, в руке…

Ничего от тебя не скрывая,заявляю торжественно я,что нисколько она не такая,горняков и шахтеров земля.

Не найдешь в ней цветов изобилья,не найдешь и садов неземных —дымный ветер, замешанный пылыо,да огни терриконов ночных.

Только тем, кто подружится с нею,станет близкой ее красота.

И суровей она и сильнее,чем подделка дешевая та.

Поважнее красот ширпотреба,хоть и эти красоты нужны,по заслугам приравненный к хлебучерный уголь рабочей страны.

Удивишься на первых порах ты,как всесильность его велика.Белый снег, окружающий шахту,потемнел от того уголька.

Здесь на всем, от дворцов до палаток,что придется тебе повстречать,ты увидишь его отпечатоки его обнаружишь печать.

Но находится он в подчиненье,но и он покоряется самчеловечьим уму и уменью,человеческим сильным рукам.

Перед ним в подземельной темницена колени случается стать,но не с тем, чтоб ему поклониться,а затем, что способнее брать.

Ничего не хочу обещать я,украшать не хочу ничего,но машины и люди, как братья,не оставят тебя одного.

И придет, хоть не сразу, по правус орденами в ладони своейвсесоюзная гордая славав общежитье бригады твоей.

ЯГНЕНОК

От пастбищ, высушенных жаром,в отроги, к влаге и траве,теснясь нестройно, шла отарас козлом библейским во главе.

В пыли дорожной, бел и тонок,до умиленья мил и мал,хромой старательный ягненокедва за нею поспевал.

Нетрудно было догадаться:боялся он сильней всегоздесь, на обочине, остатьсябез окруженья своего.

Он вовсе не был одиночкой,а представлял в своем лицекак бы поставленную точкуу пыльной повести в конце.

МАГНИТКА

От сердца нашего избытка,от доброй воли, так сказать,мы в годы юности Магниткойтебя привыкли называть.

И в этом — если разобраться,припомнить и прикинуть вновь —нет никакого панибратства,а просто давняя любовь.

Гремят, не затихая, марши,басов рокочущая медь.

За этот срок ты стала старшеи мы успели постареть.

О днях ушедших не жалея,без общих фраз и пышных словстрана справляет юбилеилюдей, заводов, городов.

Я просто счастлив тем, что помню,как праздник славы и любви,и очертанья первой домны,и плавки первые твои.

Я счастлив помнить в самом деле,что сам в твоих краях бывали у железной колыбелив далекой юности стоял.

Вновь гордость старая проснулась,припомнилось издалека,что в пору ту меня коснуласьтвоя чугунная рука.

И было то прикосновеньепод красным лозунгом труда,как словно бы благословеньесамой индустрии тогда.

Я просто счастлив тем, однако,что помню зимний твой вокзал,что ночевал в твоих бараках,в твоих газетах выступал.

И, видно, я хоть что–то стою,когда в начале всех дорогхотя бы строчкою одноютебе по–дружески помог.

В АЛМА-АТИНСКОМ САДУ

Вот в этот сад зеленовязый,что мягким солнцем освещен,когда–то, верится не сразу,был вход казахам воспрещен.

Я с тихой болью представляю,как вдоль ограды городскойони, свои глаза сужая,шли молчаливо стороной.

На черной жести объявленьеторчало возле входа в сад.Но в этом давнем униженьея и чуть–чуть не виноват…

Сквозь золотящуюся дымку,как братья — равные во всем, —с казахским юношей в обнимкупо саду этому идем.

Мы дружим вовсе не для виду,взаимной нежности полны;нет у него ко мне обиды,а у меня пред ним — вины.

Без лести и без снисхожденья —они претят душе моей —мы с ним друзья по уваженью,по убежденности своей.

И это ведь не так–то мало.Недаром, не жалея сил.нас власть советская сбратала,Ильич навеки подружил.

ТОВАРИЩ КОМСОМОЛ