Работа и любовь - Ярослав Смеляков

ВЕТКА ХЛОПКА

Скажу открыто, а не в скобках,что я от солнца на морозне что–нибудь, а ветку хлопкаиз путешествия привез.

Она пришлась мне очень кстати,я в самом деле счастлив был,когда узбекский председательее мне в поле подарил.

Все по–иному осветилось,стал как–то праздничнее домлишь оттого, что поместиласьта ветка солнца над столом.

Не из кокетства, не из позыя заявляю не тая:она мне лучше влажной розы,нужнее пенья соловья.

Не то чтоб в этот век железный,топча прелестные цветы,не принимал я бесполезнойщемящей душу красоты.

Но мне дороже ветка хлопкане только пользою простой,а и своею неторопкой,своей рабочей красотой.

Пускай она зимой и летом,попав из Азии сюда,все наполняет мягким светом,дыханьем мира и труда.

СОБАКА

Объезжая восточный край,и высоты его и дали,сквозь жару и пылищу в райнеожиданно мы попали.

Здесь, храня красоту своюза надежной стеной дувала,все цвело, как цветет в раю,все по–райски благоухало.

Тут владычили тишь да ясь,шевелились цветы и листья.И висели кругом, светясь,винограда большие кисти.

Шелковица. Айва. Платан.И на фоне листвы и глинысинеокий скакал джейран,распускали хвосты павлины.

Мы, попав в этот малый райна разбитом автомобиле,ели дыни, и пили чай,и джейрана из рук кормили.

Он, умея просить без слов,ноги мило сгибал в коленках.Гладил спину его Светлов,и снимался с ним Езтушенко.

С ними будучи наравне,я успел увидать, однако,что от пиршества в сторонеодиноко лежит собака.

К нам не ластится, не визжит,плотью, видимо, понимая,что ее шелудивый видоскорбляет красоты рая.

Хватит жаться тебе к стене,потянись широко и гордо,подойди, не боясь, ко мне,положи на колено морду.

Ты мне дорог почти до слез,я таких, как ты, обожаю,верный, храбрый дворовый пес,ты, собака сторожевая.

БЕЛАЯ ВЕЖА

Там, где мирные пашни,на краю городскоммолча высится башня,окруженная рвом.

Солнце летнее светит,снег из тучи летит.Лишь она семь столетийнеподвижно стоит

возле близкой границы,у текучей реки.В этих старых бойницахвы стояли, стрелки.

Нет, они не пустые:как столетья назад,очи древней Россиииз проемов глядят.

Башня Белая вежа,словно башни Кремля:очертания те же,та же наша земля.

Ты стоишь на границе,высока и стара,красных башен столицыбоевая сестра.

Меж тобою и нимизыбкий высится мост,золотистый и синий,из тумана и звезд.

ОДА

За широкой стеной кирпичной,той, что русский народ сложил,в старой крепости приграничнойлейтенант молодой служил.

Не с прохладцею, а с охотойв этой крепости боевойгарнизонную нес работу,службу Родине дорогой.

Служба точная на границеот зари до второй зари,незадаром вы на петлицах,темно–красные кубари.

…Не забудется утро это,не останется он вдали,день, когда на Страну Советоворды двинулись и пошли.

В белорусские наши далиналетев из земли чужой,танки длинные скрежетали,выли бомбы над головой.

Но, из камня вся и металла,как ворота назаперти,неподвижная крепость сталау захватчиков на пути.

Неколеблемым был и чистымэтот намертво сбитый сплав:амбразуры и коммунисты,редюиты и комсостав.

Ты не знала тогда, Россия,средь великих своих утрат,что в тылу у врага живыепехотинцы твои стоят.

Что на этой земле зеленойпод разводьями облаковдержат страшную оборонурядовые твоих полков.

За сраженьем — еще сраженье,за разведкою — снова бой,и очнулся он в окруженье,лейтенантик тот молодой.

Не бахвалясь и не канюча,в пленном лагере, худ и зол,по–за проволокою колючеймного месяцев он провел.

А когда, нагнетая силу,до Берлина дошла война,лейтенанта освободиладорогая его страна.

Он не каялся, не гордился,а, уехавши налегке,как положено, поселилсяв русском маленьком городке.

Жил не бедно и не богато,семьянином заправским стал,не сутулился виновато,но о прошлом не вспоминал.

* Внутренние укрепления, последний оплот обороняющегосягарнизона.

Если ж, выпивши, ветеранырассуждали о той войне,он держался заметно страннои как будто бы в стороне.

…В это время, расчислив планы,покоряя и ширь и высь,мы свои залечили раныи историей занялись.

В погребальные те окопыпо приказу родной землиинженеры и землекопыс инструментом своим пришли.

Открывая свои подвалы,перекрытия своих глубин,крепость медленно возникалаиз безмолвствующих руин.

Проявлялись на стенах зданьяпод осыпавшимся пескомклятвы, даты и завещанья,резко выбитые штыком.

Тихо Родина наклониласьнад патетикой гордых слови растроганно изумиласьгероизму своих сынов.

…По трансляции и газетеиз столичного далекадокатилися вести этидо районного городка.

Скатерть блеском сияет белым,гости шумные пьют винцо,просветлело, помолоделолейтенанта того лицо.

Объявляться ему не к спехуи неловко героем слыть,ну, а все ж, запозднясь, поехалв славной крепости погостить.

Тут же бывшему лейтенанту(чтобы время зря не терять)пионеров и экскурсантовпоручили сопровождать.

Он, витийствовать не умея,волновал у людей умы.

В залах памятного музеяповстречали его и мы.

В сердце врезался непреклоннохрипловатый его рассказ,пиджачок его немудреныйи дешевенький самовяз.

Он пришел из огня и сечии, прострелен и обожжен,ни медалями не отмечен,ни в реляции не внесен.

Был он раненым и убитымв достопамятных тех боя.Но ни гордости, ни обидынету вовсе в его глазах.

Это русское, видно, свойство —нам такого не занимать —силу собственного геройствадаже в мыслях не замечать.

МАШИНИСТЫ

В этой чистенькой чайной,где плафоны зажглись,за столом не случайномашинисты сошлись.

Занялись разговором,отойдя от работ,пред отправкою скоройв Узловую на слет.

Веселы и плечисты,хороши на лицо,говорят машинисты,попивая пивцо.

Рук неспешных движеньев подтверждение слов —словно бы продолженьетех стальных рычагов,

словно бы отраженьеза столом небольшимсвоего уваженьяк содеповцам своим.

Кружки пенятся пеной,а они за столомпродолжают степенноразговор вчетвером.

Первый — храбрым фальцетом,добрым басом–другой:не о том да об этом —о работе самой.

И, понятно, мы самивозле кружек своихза другими столамимолча слушаем их.

И вздыхаем согласнотам, где надо как раз,будто тоже причастнык их работе сейчас.

За столами другиминаблюдаем сполна,как сидит вместе с нимимолодая жена.

Скрыла плечи и шеюпод пуховым платком,и гордясь и робеяв окруженье таком.

Раскраснелась не слишком.Рот задумчиво сжат.И нетронуто «мишки»на тарелке лежат.

С удивлением чистымкаждый слушать готовчетырех машинистов,четырех мастеров.

Громыхают составына недальних путях…Машинисты державыговорят о делах.

***