Бунт 1 - Владимир Уланов

– Добрых казаков мы из них сделаем, – сказал Иван Черноярец, кивнув на разномастный народ в стругах.

– Это верно, – подхватил Фрол Минаев.

– Как научатся рубать сабелькой, вот тогда настоящие казаки будут, – подхватил лихой рубака Леско Черкашин.

– Станут еще из них лихие казаки, – вступил в разговор атаман. – Каждый за троих драться будет, потому что некуда им деваться. Надоела им собачья жизнь, помещичий да боярский сыск. Тут у нас с ними один путь: добыть себе волю в бою или быть вечными холопами.

– Взгляни, атаман, вон на того мужика, что у правого борта гребет, – указал Иван Черноярец, казак рассудительный и умный. Это был стройный, чернявый, с приятными чертами лица человек. Он никогда не повышал на казаков голоса, не заходился, как атаман, в гневе, но словом был тверд, и его слушали беспрекословно. Взгляд острых карих глаз Черноярца заставлял виновных чувствовать себя неуютно. Иван не суетился, вел себя уверенно, казалось, он всегда знал, что ему делать.

Все поглядели в сторону, куда указывал Черноярец. Здоровенный детина с перевязанной головой, раздетый по пояс, играючи орудовал веслом.

– Я видел его в первом бою со стрельцами, – сказал, усмехаясь, Иван. – Как мы тогда высыпали на берег, чтобы отшибить стрельцов, этот мужик, кажись, его Ефимом кличут…

– Точно, Ефимом, – подтвердил Якушка Гаврилов, лучше всех знавший мужиков.

– Выскочил он первым на берег, – продолжал Иван рассказ, – а навстречу ему два стрельца с бердышами. Ефим оторопел, испужался да бежать со всех ног. Один из стрельцов хотел срубить ему голову, но промахнулся и только сбил шапку да царапнул немножко затылок. Вот тут-то Ефим как взвизгнет и, страшно рассвирепев, схватил этих стрельцов, как кутят, стукнул лоб об лоб. Те замертво упали, даже не ворохнулись. Подобрал мужик дубину и давай ею махать. Верите? Нет? По три стрельца зараз сбивал с ног! Я старался подальше от него рубиться, – боялся, что в свирепости и меня дубиной саданёт.

Все захохотали.

Степан попросил подозвать мужика к себе.

Якушка мигом посадил другого казака грести вместо Ефима, а того подвел к атаману. Детина был высок ростом, широк в кости и могуч плечами, с русыми курчавыми волосами и голубыми ласковыми глазами такой синевы, что, казалось, частица неба живет в них. Лицо его было с заметным румянцем, по-особенному русское, умное, доброе и привлекательное. Сильно развитая грудь и мускулистые руки сразу же обращали на себя внимание. Таких мужиков на Руси обычно зовут богатырями. Ефим подошел к атаману.

– Здорово, казак! – сверля мужика взглядом, весело приветствовал его Разин.

– Здорово, батько! – не выдержав атаманова взгляда, потупился мужик.

– Присаживайся, милок, – и, подавая кубок с вином Ефиму, Разин освободил место рядом с собой.

Ефим перекрестился и выпил.

– Откуда ты, братец, как звать тебя и почему к нам пристал? – спросил Степан.

– С Крапивино я, батько. А зовут меня Ефим Туманов. К вам пристал из-за того, что вольно жить хочу. Совсем извел нас в деревне помещик. Вот и подался на вольный Дон.

– А ну-ка, Ваня, плесни Ефиму, сколь его душа желает! – попросил атаман, поняв, что кубок вина для этого мужика слишком мал.

Иван Черноярец зачерпнул расписным ковшом вина и подал Ефиму. Тот, обрадованный, заулыбался, взял в обе руки ковш.

– За казака Ефима! – поднял кубок Разин. Все разом выпили и уставились на мужика.

Чувствуя на себе внимание, он нисколько не смутился, степенно перекрестился:

– За твое здоровье, батько, благодетель ты наш! – с чувством произнес он и медленно до дна осушил ковш. Крякнул. Вытер рукавом губы. Взглянул преданными глазами на атамана.

– Нравишься ты мне, казак! – хлопнув по плечу Ефима, сказал Степан и озорно пошутил: – Будешь при мне… помогать вино пить!

– Можно песню спеть? – попросил разрешения Ефим.

– Да ты закуси, а потом и споешь, – посоветовал есаул Якушка Гаврилов.

– Да разве такую сладость закусывают? – не на шутку удивился мужик.

Сев поудобнее, Ефим развернул могучую грудь и запел. Песнь лилась так ладно и хорошо, что на стругах перестали грести, прислушались.

Степан и его есаулы с изумлением уставились на мужика. Никто из них даже предполагать не мог, что Ефим может так петь:

Ах, туманы, вы мои туманушки,Вы туманы мои непроглядные,Как печаль-тоска – ненавистные!Не подняться вам, туманушки,Со синя моря долой,Не отстать тебе, кручинушка,От ретива сердца прочь!Ты возмой, возмой, туча грозная,Ты пролей, пролей, част крупен дождичек.

Песня трогала, бередила душу. Ее грустный мотив растревожил сердца казаков. Опустив кудрявую голову, задумался Степан Разин.

Нахлынули картины воспоминаний. Вспомнилась жена Алена, их прощание перед походом. Ее тоскливые голубые глаза, полные слез, и шепот побледневших губ:

– Когда увидимся теперь, Степушка?

– Будет глаза мочить, – резко оборвал он ее.

Вздыбил коня и поскакал, не оглядываясь, а потом всю дорогу жалел, что плохо попрощался с женой. Даже в какое-то мгновение хотел вернуться назад, но не мог. Не пристало казаку в чувства впадать, негоже возвращаться, а глаза ее, полные невыплаканных слез, чудились ему потом, снились ночами. Они просили его, и от этого во сне и наяву сердце у Степана сжималось.

Ты размой, размой земляну тюрьму.Тюремщики-братцы разбежалися,Во темном лесу собиралися,Во дубравушке, во зеленойНочевали добры молодцы.

Страдание и безысходная тоска слышались в словах и мотиве песни.

Неожиданно вспомнился Степану Разину брат Иван, взятый под стражу для отправки с повинной в Москву. Его суровое, спокойное, без страха лицо. Последний прощальный, по-мужски сухой поцелуй и слова:

– Если не придется вернуться на родимый Дон, знай, что сгинул я за казачью волю! Прощай, Степан! – улыбнулся Иван и весело подмигнул: – Будь здоров!

А через несколько месяцев в станицу из Москвы с нарочным пришло известие, что Иван был с пристрастием допрошен в Разбойном приказе и казнен.

Многие домовитые казаки остались недовольны жестоким поступком Москвы. Великое волнение прошло по станицам.

Думали, что царь простит вину молодому атаману за самовольный отказ продолжать военные действия и уход на Дон, поэтому с такой легкостью отпустили казака.

– А оно вон как обернулось! – Степан заскрежетал зубами, прошептал: – Не прощу вам своего брата Ивана! – и непрошеная слеза скатилась по щеке.

Мог тогда Корнило Яковлев, его крестный отец, не отправлять Ивана в Москву. Отписал бы грамоту, что, мол, строго наказало войско Донское молодого атамана на войсковом круге, это бывало не раз с провинившимися, и дело с концом. Но выслуживался тогда Корнило перед Москвой, угождал, видно, хотел в доверие войти к боярам да воеводам, укрепить свое, только что принятое атаманство, сыскать поддержку Москвы. Не пожалел Ивана!

А когда Степан высказал все это в лицо Яковлеву, тот, побледнев, молча выслушал его, затем ответил:

– Не мог я знать, Степан, что в Москве с ним так расправятся, поэтому и отправил.

С тех пор в их отношениях наступило отчуждение, хотя раньше Степан любил крестного, так как в молодости многому у него научился, подражал, завидовал его былой лихой казачьей жизни. А теперь кто они друг другу?..

Певец кончил петь, а Степан все еще сидел, повесив голову, устремив взгляд в одну точку. Потом, тряхнув черными кудрями, велел снова наполнить вином кубки.

– Закручинил, Ефимушка, ты мое сердце. Тоску нагнал на нас. А перед большим делом ни к чему тоска да печаль. Не затем мы в поход пошли, чтобы печалиться, а чтобы волю добыть! – поднимая кубок, сказал Разин.

– За удачный поход пьем, братья! – уже весело крикнул он.

– Любо! Любо! – закричали в атамановом струге.

– Пой, братцы! Давай веселую песню! – крикнул музыкантам атаман. Ударили бубны и барабаны, заиграли сопели, Ефим запел весело, с вызовом:

На реке, на речке,На быстрой Волге.

Припев сперва подхватили сидящие в головном струге:

Калина моя,Малина моя.

Тряхнув головой, певец с еще большим озорством запел:

Мыла девка платье,Мыла-вымывала.

Уже на всех стругах подхватили припев:

Калина моя,Малина моя!

Караван стругов и лодок с веселой разудалой песнью на всех парусах несся по Волге к новой судьбе, к большим делам. К старому возврата не было, было только будущее: лихое, неудержимое, где-то бесшабашное в своей удали, но по-русски великое, могучее, грозное.

4

К полудню Степан Разин и ближние есаулы собрались на совет в атамановом струге. Первым держал слово атаман. С озабоченностью он коротко сказал: