Тим - Колин Маккалоу

Тим налил себе кружку черного чая без молока, а потом положил столько сахара, что чай перелился через край кружки на стол. Старушенция снова охнула.

— Экий ты неряха, право слово! — Она милостиво улыбнулась. — От этих поганцев я бы такого не потерпела, но ведь ты-то иначе не можешь, правда, голубчик?

Тим тепло улыбнулся ей, взял свою кружку и вышел за дверь, а остальные мужчины начали заходить на кухню.

Они ели позади дома, сразу за углом новой пристройки. Место было тенистое и находилось достаточно далеко от мусорных баков, чтобы мухи не особо докучали, и каждый соорудил себе там из кирпичей подобие скамеечки. Камфорные деревья, растущие между задними дворами мисс Хортон и миссис Паркер, раскидывали над ними частые ветви и давали довольно густую тень, в которой приятно отдохнуть после работы на палящем солнце. Мужчины — каждый с кружкой чая в одной руке и бумажным пакетом с едой в другой — уселись, с усталым вздохом вытянув ноги и отдувая мух от лица.

Поскольку работа у них начиналась в семь и заканчивалась в три, утренний перерыв на чай они устраивали в девять, а за ланч принимались в половине двенадцатого. Первый перерыв традиционно назывался «перекуром» и продолжался полчаса. Они занимались тяжелым физическим трудом и всегда ели с огромным аппетитом, хотя это никак не сказывалось на их сухощавых мускулистых фигурах. Каждый из них начинал день в половине шестого с завтрака из горячей овсянки, яичницы из двух-трех яиц с отбивными или сосисками и нескольких чашек чая с тостами; во время перекура они поглощали приготовленные дома сэндвичи и толстые куски кекса и на ланч ели то же самое, только двойную порцию. После полудня они работали без перерывов, а в три заканчивали, засовывали рабочие шорты в свои маленькие коричневые сумки, похожие на медицинские, снова надевали рубашки с открытым широким воротом и тонкие хлопчатобумажные брюки и отправлялись в бар. Поход в бар являлся неизменной кульминацией и апофеозом каждого дня. Там, в гудящем зале, интерьером напоминающем общественный туалет, они могли расслабиться, поставив ноги на подножку барной стойки, потягивая пиво из полулитрового бокала, болтая с коллегами и друзьями-приятелями, безуспешно заигрывая с суровыми барменшами. После этого возвращение домой казалось сродни падению с небес на землю: неохотное погружение в душный мир мелочных семейных забот.

Сегодня в мужчинах чувствовалось какое-то напряженное ожидание, когда они расселись по своим местам. Мик Девайн и его закадычный дружок Билл Найсмит сидели рядом у высокого штакетника, поставив кружки на землю и разложив еду на коленях. Гарри Маркхэм и Джим Ирвин располагались напротив них, а Тим Мелвилл сидел ближе всех к задней двери дома старушенции, чтобы в случае надобности сбегать и принести что попросят. Как самый младший в бригаде, он исполнял обязанности прислужника и был у всех на побегушках. В ведомостях Маркхэма он официально числился «чернорабочим» и работал без повышения десять лет из своих двадцати пяти.

— Эй, Тим, с чем у тебя сэндвичи сегодня? — спросил Мик, выразительно подмигивая остальным.

— Да как всегда, Мик, с джемом, — ответил Тим, показывая два сложенных вместе криво отрезанных ломтя булки со стекающим по бокам густым янтарным джемом.

— А с каким джемом? — не унимался Мик, без энтузиазма разглядывая свой собственный сэндвич.

— С абрикосовым вроде.

— Хочешь махнемся? У меня с сосисками.

Тим просиял.

— С сосисками! Ой, я люблю сэндвичи с сосисками! Давай махнемся.

Обмен состоялся. Мик неловко запустил зубы в сэндвич с джемом, а Тим, не замечая ухмылок товарищей, умял сэндвич с сосисками в два счета. Он уже собирался отправить в рот последний кусок, когда Мик, трясясь от сдерживаемого смеха, схватил его за запястье.

Тим испуганно поднял голубые глаза, по-детски вопросительные и беспомощные, и уставился на него с трогательно приоткрытым ртом.

— В чем дело, Мик?

— Да ты проглотил чертов сэндвич не жуя, дружище. Он тебе хоть понравился — или ты даже не успел распробовать?

Крохотная складочка у уголка губ снова появилась, когда Тим закрыл рот и посмотрел на Мика с тревожным недоумением.

— Нормальный сэндвич, Мик, — медленно проговорил он. — По вкусу на сосиски не похоже, но так — нормальный.

Мик разразился хохотом, и в следующий миг уже все корчились от смеха, вытирая слезы, хлопая руками по ноющим бедрам, судорожно ловя ртом воздух.

— О боже, Тим, ну ты даешь! Гарри считает, ты стоишь шестьдесят центов, но я всегда говорил, что не больше десяти, а теперь окончательно в этом убедился. Ты стоишь определенно не больше десяти центов, приятель!

— Да в чем дело-то? — растерянно спросил Тим. — Чего такого я сделал? Я знаю, что не тяну на доллар, Мик. Честное слово, знаю.

— Если сэндвич и не пах сосисками, то чем он пах, Тим? — Мик широко ухмылялся.

— Ну, не знаю… — Тим сдвинул золотистые брови, напряженно соображая. — Не знаю! Просто вкус у него вроде какой-то другой.

— Может, расковыряешь оставшийся кусочек да посмотришь хорошенько, приятель?

Квадратные, красивой формы руки неловко повозились с огрызком сэндвича и разъяли его на половинки. Последний кусок сосиски расплющился в лепешку, на вид скользкую и вязкую по краям.

— Понюхай! — велел Мик, окидывая взглядом изнемогающую от смеха компанию и вытирая слезы с глаз тыльной стороной ладони.

Тим поднес кусочек хлеба к носу, ноздри у него затрепетали. Потом он опустил руку и недоуменно посмотрел на товарищей.

— Я не знаю, что это такое, — жалобно сказал он.

— Это кал, придурок! — с отвращением провозгласил Мик. — Господи, ну и тупой же ты! Неужто ты не понял, что это такое, даже когда понюхал?

— Кал? — повторил Тим, озадаченно уставившись на него. — Что такое кал, Мик?

Все снова так и покатились со смеху, а Тим сидел с зажатым в пальцах остатком сэндвича, глядя на мужчин и терпеливо ожидая, когда кто-нибудь просмеется, отдышится и ответит на вопрос.

— Кал, мальчик мой, это большой жирный кусок говна! — провыл Мик.

Тим содрогнулся, шумно сглотнул, в ужасе отбросил огрызок бутерброда в сторону и сжался в комок, судорожно сцепив руки. Все поспешно отодвинулись подальше от него, решив, что он сейчас сблеванет, но он не сблеванул, а просто сидел и смотрел на них, сокрушенный горем.

Ну вот опять. Опять он рассмешил всех, сделав какую-то глупость, но он не понимал, в чем заключалась глупость и почему все так развеселились. Отец сказал бы, что он не должен терять бдительность, что бы это ни значило. Но он не терял никакой бдительности, он просто съел сэндвич с сосисками, который оказался вовсе не сэндвичем с сосисками. Кусок говна, сказали они, но откуда ему знать, какого вкуса говно, если он никогда не ел его прежде? И что здесь смешного? Он хотел понять, он безумно хотел понять и посмеяться вместе со всеми. Но самая большая его беда заключалась в том, что он никогда не понимал ничего такого.