Когда молчит совесть - Видади Бабанлы

Клыджев снова одобрительно кивнул:

— Важное дело! Для современной техники весьма острая проблема… — Он замолчал, о чем-то размышляя, и в комнате, где еще несколько минут назад стоял веселый галдеж, воцарилась тишина, пролетит муха — и то слышно.

Снова загудел раскатистый бас Клыджева, теперь уже он обращался ко всем гостям:

— Химия — наука важная! Нет в нашей жизни, в нашем хозяйстве такой области, куда бы она ни проникала. Эта наука нынче чудеса творит!

Его слова словно послужили сигналом — тишина была мигом разрушена, все заговорили о химии, каждый старался показать свою эрудицию, выложить познания — большие и малые.

Но Клыджев поспешил утихомирить разбушевавшиеся страсти.

— Сынок, кто твой научный руководитель?

— Профессор Гюнашли.

— О, тебе посчастливилось! — бронзовое лицо Клыджева просияло. — Я хорошо знаю этого человека. Мы вместе когда-то работали, строили огромный завод. Настоящий ученый и Человек с большой буквы. Его ученик достоин уважения.

Шахмалы Клыджев усадил Вугара рядом с собой и, повернувшись к Арзу, указал ей место справа от себя:

— Сидеть с молодыми — в этом есть своя радость! Садись, доченька…

Вугар и Арзу уселись, и тотчас какой-то лысый мужчина обратился к Вугару:

— Скажи, сынок, вот уже сколько времени и газеты и радио только и делают, что шумят о химии. Послушаешь их и подумаешь: не наука — чудо! Правда ли это? Или, может, очередная кампания?

И сам вопрос и тон, которым он был задан, не понравились Вугару. Но не успел он открыть рта, как за него ответил Шахмалы:

— Все это сущая правда, Мир Казым, химия в шумихе не нуждается. Погоди! Ты еще и не такое услышишь…

Но ответ Шахмалы явно не удовлетворил лысого. Он смотрел на Вугара своими узкими маленькими глазами, в которых поблескивала хитрая насмешка:

— Не сердись сынок! Разве не бывает, что порой самое пустое дело возносят до небес, раздувают, раздувают, а потом, глядь, лопается оно, как мыльный пузырь. Ведь случается такое, что скрывать? Вот и сейчас… Пишут, что из древесных опилок можно вырабатывать ткани. Да что ткани! Якобы все на свете можно сделать из опилок. А я не верю! Может, потому что стар, а старики всегда консерваторы…

Собравшиеся переглянулись, и легкий смешок прокатился над столом. Улыбнулся и Клыджев:

— А ты верно подметил, Мир Казым, недоверие — признак старости.

Но гость сделал вид, что не слышит слов Клыджева, и продолжал, вопросительно и настойчиво глядя на Вугара:

— И еще у меня вопрос к тебе, сынок. Коль такая ценная наука эта твоя химия, почему ею давным-давно, еще в минувшие века, не занялись?

Агариза не знал, как унять лысого.

— Послушай, сосед, — не сдержавшись, сказал он довольно резко, — уж не собираешься ли ты учинить экзамен нашему молодому гостю?

— Почему экзамен? Просто я много думал об этом. Не слишком ли мы увлекаемся химией? Не преувеличиваем ли ее значение? Вот взять хотя бы сельское хозяйство… Придумали разные химические удобрения, даже из нефти их делают. Что говорить, они поднимают урожайность. А погляди на людей все чаще и чаще рак, гипертония. А инфаркты? Вот порой сидишь и думаешь: уж не от химизации ли эти болезни? Ядохимикаты проникают в овощи, фрукты, а через них в наш организм. Да упокоит аллах наших мертвых, но вот хотя бы мой отец, прожил он свой век и даже не слышал про искусственные удобрения. Длинный век прожил — девяносто лёт, а когда умирал, и волосы и борода были куда чернее моих…

— Да на твоей голове нет ни одного волоса! Так откуда нам знать, какие волосы были у твоего отца?! Сравнить не с чем!

Слова Шахмалы рассмешили присутствующих. Мир Казым покраснел, однако сдаваться явно не собирался:

— Шахмалы! Прошу, не мешай мне. Не о моей лысой голове веду я речь. Речь идет о серьезных проблемах. Молодой человек готовится стать ученым. Значит, надо думать, химию знает назубок. Пусть сам и отвечает на мои вопросы.

Вугар огляделся и увидел, что все взгляды — сочувственные, ожидающие обращены к нему. Поняв, что гости настроены к нему дружественно, он заговорил спокойно и ровно:

— Всякое новшество в науке или в жизни всегда вызывает споры, недоверие, наталкивается на препятствия. Вот вы заговорили о сельском хозяйстве… А помните, что было, когда в деревню пришли первые тракторы? Крестьяне не хотели пускать их на поля, называли «творением сатаны», уверяли, что земля, распаханная трактором, не принесет урожая… А комбайны? И к ним относились подозрительно. Как это, мол, без молотильной доски да без гумна хлеб молотить? А потом появились хлопкоуборочные машины. И снова — недоверие. То же самое происходит сейчас и с химической продукцией.

— Все это верно! Вообще-то я ведь не враг химии… — Голос Мир Казыма потеплел. — Да уж очень тревожит меня шумиха. Почему раньше никто про химию не вспоминал?

— Это неверно! В Древнем Египте, еще до нашей эры, занимались химическими науками, — сказал Вугар.

— Египтяне? Это, выходит, нынешние арабы?

— Вот именно! — Вугар взглянул в глаза лысого. — Египет — колыбель химии. Краски, мумифицирование, а немного позже нефть и мыло изобрели в Египте. А древние индийцы впервые в истории человечества стали красить ткани и разрисовывать их… А когда китайцы начали делать бумагу и порох, это было сенсацией…

— Удивительное дело! — Хитрые глаза Мир Казыма прояснились, в них затеплились искорки доверия. Он открыл рот, собираясь еще что-то спросить, но Клыджев, пользуясь правом тамады, громко объявил:

— Прошу наполнить бокалы! Беседа на научные темы окончена.

Рюмки и бокалы наполнились красным и белым вином. Шахмалы опытным взглядом окинул стол и поднял бокал:

— Дорогие гости! Нас собрала здесь сегодня благая цель. Нашему дорогому Агаризе стукнуло шестьдесят. Отныне наш Агариза поднялся на вторую, еще более почетную ступень старости.

— Постой, браток! Ты все испортил! — улыбаясь, остановил его Агариза и поднялся с места. — Послушай, тамада, зачем приписываешь мне свою старость? Разве я старик? О какой старости смеешь ты говорить, когда здесь присутствует моя жена?..

— Понимаю, Агариза, понимаю! Не желаешь перед женой сдавать позиции…

— Я никогда, никому не сдавал позиций, красавчик ты мой! Еще раз убедительно прошу: не припысывай мне собственную старость!

— Агариза, старики бывают разные. Ты, верно, из тех, что с каждым днем молодеют.

— Да-а? Вот это уже другой разговор! Мир праху твоего отца, продолжай в том же духе!

Агариза с видом победителя опустился на стул. Его шутка еще больше развеселила гостей, дружный смех пролетел над столом.

А Шахмалы продолжал серьезно, словно не слыша веселого смеха:

— Когда начиналась наша дружба с дорогим Агаризой, молодые люди, что сегодня достойно украшают наш стол, еще не родились. Даже речи не заходило об их появлении на свет. Я говорю, друзья, о самом начале тридцатых годов… Тогда наш Агариза был шустрый, ладно сложенный паренек. Сама Фортуна не могла устоять перед ним, и однажды из скважины, которую он бурил, забил фонтан. Нефть хлынула потоком, словно быстротекущая горная речка. Так много было нефти, что она не умещалась в чаны. О юном бурильщике заговорили. Не проходило недели, чтобы о нем не писали в газетах, превознося его на все лады. Портреты Агаризы расклеивали на стенах домов самых людных улиц. На всех собраниях и совещаниях Агаризу ставили в пример. Как сейчас помню большой плакат: «Учитесь методам молодого бурильщика Агаризы Гюльбалаева!» Короче, Агариза стал светилом нефтяной промышленности. А я тогда только из деревни пришел, устроился работать на промысел. Как услышу разговор, останавливаюсь и слушаю, все мне интересно. О чем люди говорят? Только об Агаризе. Слушал я, слушал и решил: надо бы мне повидать знаменитого Агаризу. Должен признаться, я его себе совсем не таким представлял. Увижу, думаю, широкоплечего великана, мускулистого, грозного. Наконец мне его показали издали: худенький, невзрачный, как серый камешек. Меня даже смех разобрал. «Это и есть ваш хваленый Агариза? спросил я. — Да схвати его за нос, из него тут же дух вон!»

Агариза не вытерпел и снова перебил тамаду:

— Послушай ты, олицетворение красоты и изящества, чему о себе не говоришь? Или забыл, каков сам был? Верзила и бестолковщина…

Шахмалы воспринял его реплику хладнокровно.

— Агариза говорит сущую правду, — согласился он. — Я вырос в горах, пил студеную родниковую воду, глодал бараньи кости, на аппетит не жаловался, можно сказать, всегда голоден был. Каким я мог вырасти? Краснощекий здоровяк! Если меня пополам разрубить, из каждой половины один Агариза получился бы… Но должен признаться, это сухое деревце ни на кого не походило, — он ласково кивнул в сторону Агаризы. — Не человек — огонь! Ни минутки на месте. Как говорится, нынче здесь, а завтра там! Недели две-три я тайком наблюдал за ним, приглядывался, как он работает, и мысленно говорил себе: «Погоди, каналья, разгадаю я все твои секреты и положу тебя на обе лопатки…»