Творения - Велимир Хлебников

<1909>

29. "Я не знаю, земля кружится или нет…"

Я не знаю, Земля кружится или нет,Это зависит, уложится ли в строчку слово.Я не знаю, были ли мо<ими> бабушкой и дедомОбезьяны, т<ак> к<ак> я не знаю, хочется ли мне сладкого или кислого.Но я знаю, что я хочу кипеть и хочу, чтобы солнцеИ жилу моей руки соединила обшая дрожь.Но я хочу, чтобы луч звезды целовал луч моего глаза,Как олень оленя (о, их прекрасные глаза!).Но я хочу, чтобы, когда я трепещу, общий трепет приобшился вселенной.И я хочу верить, что есть что-то, что остается,Когда косу любимой девушки заменить, напр<имер>, временем.Я хочу вынести за скобки общего множителя, соединяющего меня, Солнце, небо, жемчужную пыль.

<1909>

30. "Я переплыл залив Судака…"

Я переплыл залив Судака.Я сел на дикого коня.Я воскликнул:России нет*, не стало больше,Ее раздел рассек, как Польшу.И люди ужаснулись.Я сказал, что сердце современного русского* висит, как нетопырь.И люди раскаялись.Я сказал:О, рассмейтесь, смехачи*!О, засмейтесь, смехачи!Я сказал: Долой Габсбургов!* Узду Гогенцоллернам!Я писал орлиным пером. Шелковое, золотое, оно вилось вокруг крупного стержня.Я ходил по берегу прекрасного озера, в лаптях и голубой рубашке. Я был сам прекрасен.Я имел старый медный кистень с круглыми шишками.Я имел свирель из двух тростин и рожка отпиленного.Я был снят с черепом в руке*.Я в Петровске* видел морских змей.Я на Урале перенес воду из Каспия в моря Карские.Я сказал: Вечен снег высокого Казбека, но мне милей свежая парча осеннего Урала.На Гребенских горах* я находил зубы ската и серебряные раковины вышиной в колесо фараоновой колесницы.

Конец 1909 — начало 1910

31. Мария Вечора

Выступы замок простерВ синюю неба пустыню.Холодный востока костерУтра встречает богиню.И тогда-тоЗвон раздался от подков.Бел, как хата,Месяц ясных облаковЛаву видит седоков.И один из них широкоНошей белою сверкнул,И в его ночное окоСам таинственный разгулВыше мела белых скулЗаглянул.«Не святые, не святоши,В поздний час несемся мы,Так зачем чураться ношиВ час царицы ночи — тьмы!»Уж по твердой мостовойИдут взмыленные кони.И опять взмахнул живойНошей мчащийся погони*.И кони устало зевают, замучены,Шатаются конские стати.Усы золотые закрученыВождя веселящейся знати.И, вящей породе поспешная дань,Ворота раскрылися настежь.«Раскройся, раскройся, широкая ткань,Находку прекрасную застишь.В руках моих дремлет прекрасная лань!»И, преодолевая странный страх,По пространной взбегает он лестницеИ прячет лицо в волосахМолчащей кудесницы.«В холодном сумраке покоя,Где окружили стол скамьи,Веселье встречу я какоеВ разгуле витязей семьи?»И те отвечали с весельем:«Правду промолвил и дело.Дружен урод с подземельем,И любит высоты небесное тело».—«Короткие четверть часаБуду вверху и наедине.Узнаю, льнут ли* ее волосаК моей молодой седине».И те засмеялися дружно.Качаются старою стрелкой часы.Но страх вдруг приходит. Но все же наружноТе всадники крутят лихие усы…Но что это? Жалобный стон и трепещущий говор,И тела упавшего шум позже стука.Весь дрожа, пробегает в молчании поварИ прочь убегает, не выронив звука.И мчатся толпою, недоброе чуя,До двери высокой, дубовой и темной,И плачет дружинник, ключ в скважину суя,Суровый, сердитый, огромный.На битву идут они к женственным чарам,И дверь отворилась под тяжким ударомСо скрипом, как будто, куда-то летя,Грустящее молит и плачет дитя.Но зачем в их руках заблистали клинки?Шашек лезвия блещут из каждой руки.Как будто заснувший, лежит общий друг,И на пол стекают из крови озера.А в углу близ стены — вся упрек и испуг —Мария Вечора.

<1909–1912>

32. "Полно, сивка, видно, тра…"

Полно, сивка, видно, тра*Бросить соху. Хлещет ливень и сечет.Видно, ждет нас до утраСон, коняшня и почет.

<1909–1912>

33. Трущобы

Были наполнены звуком трущобы,Лес и звенел и стонал,ЧтобыЗверя охотник копьем доконал.Олень, олень, зачем он тяжкоВ рогах глагол любви несет?Стрелы вспорхнула медь на ляжку,И не ошибочен расчет.Сейчас он сломит ноги оземьИ смерть увидит прозорливо,И кони скажут говорливо:«Нет, не напрасно стройных возим».Напрасно прелестью движенийИ красотой немного девьего лицаИзбегнуть ты стремился поражений,Копьем искавших беглеца.Все ближе конское дыханьеИ ниже рог твоих висенье,И чаше лука трепыханье,Оленю нету, нет спасенья.Но вдруг у него показались гриваИ острый львиный коготь,И беззаботно и игривоОн показал искусство трогать.Без несогласья и без крикаОни легли в свои гробы,Он же стоял с осанкою владыки —Были созерцаемы поникшие рабы.

<1910>

34. Змей поезда. Бегство

Посвящается охотнику за лосями, павдинцу* Попову; конный, оннапоминал Добрыню. Псы бежали за ним, как ручныеволки. Шаг его — два шага простых людей.

Мы говорили о том, что считали хорошим,Бранили трусость и порок.Поезд бежал, разумным служа ношам,

Змеей качаемый чертог.Задвижками стекол стукал,Шатал подошвы ног.

И одурь сонная сошла на сонных кукол,Мы были — утесы земли.Сосед соседу тихо шушукал

В лад бега железного скользкой змеи.Испуг вдруг оживил меня. Почудилось, что жабрыБлестят за стеклами в тени.

Я посмотрел. Он* задрожал, хоть оба были храбры,Был ясен строй жестоких игол.Так, змей крылатый! Что смерть, чума иль на охоте бабры*

Пред этим бледным жалом, им призрак нас дразнил и дрыгал,Имёна гордые, народы, почестей хребты? —Над всем, все попирая, призрак прыгал.

То видя, вспомнил я лепты*,Что милы суровому сердцу божеств.«Каковых ради польз, — воскликнул я, — ты возродил черты

Могучих над змеем битвы торжеств?*»Как ужас или как творец неясной шуткиОн принял вид и облик подземных существ?

Но в тот же миг заметил я ножки малютки,Где поприще бега было с хвостом.Эти короткие миги были столь жутки,

Что я доныне помню, что было потом.Гребень высокий, как дальние снежные горы,Гада покрыл широким мостом.

Разнообразные людские морыКак знаки жили в чешуе.Смертей и гибели плачевные узоры

Вились по брюху, как плющ на стене.Наместник главы, зияла раскрытая книга,Как челка лба на скакуне.

Сгибали тело чудовища преемственные миги,То прядая кольцами, то телом коня, что встал, как свеча.Касалися земли нескромные вериги.

И пасть разинута была, точно для встречи мече;.Но сеть звездами расположенных колючекИспугала меня, и я заплакал не крича.

Власам подобную читая книгу, попутчикСидел на гаде, черный вран,Усаженный в концах шипами и сотнями жучек*.

Крыла широкий сарафанКому-то в небе угрожал шипом и бил, и зориЗа ним светлы, как око бабра за щелью тонких ран.

И спутник мой воскликнул: «Горе! Горе!» —И слова вымолвить не мог, охвачен грустью.Угроза и упрек блестели в друга взоре.

Я мнил, что человечество — верховье, мы ж мчимся к устью,И он крылом змеиным напрягал,Блестя зубов ужасной костью.

И вдаль поспешно убегал,Чтоб телу необходимый дать разбегИ старого движенья вал.

В глазах убийство и ночлег,Как за занавеской желтой ссору,Прочесть умел бы человек.

Мы оглянулись сразу и скороНа наших сонных соседей:Повсюду храп и скука разговора.

Все покорялось спячке и беседе.Я вспомнил драку с змеем воина,*Того, что, меч держа, к победе

Шел. И воздух гада запахом, а поле кровию напоеныбыли, когда у ног, как труп безжизненный, чудовище легло.Кипела кровию на шее трупа черная пробоина.

Но сердце применить пример старинный не могло.Меж тем после непонимаемых метанийОно* какой-то цели досягло

И, сев на корточки, вытягивало шею. Рой желанийЕго томил и мучил, чем-то звал.Окончен был обряд каких-то умываний,

Он повернулся к нам — я в страхе умирал! —Соседа сонного схватил и, щелкая,Его съедал. Змей стряпчего младого пожирал!

Долина огласилась голкаяВоплем нечеловеческим уст жертвы.Но челюсть, частая и колкая,

Медленно пожирала члены мертвы.Соседей слабо убаюкал сон,И некоторые из них пошли, где первый.

«Проснитесь! — я воскликнул. — Проснитесь! Горе! Гибнет он!» —Но каждый не слыхал, храпел с сноровкой,Дремотой унесен.

Тогда, доволен сказки остановкой,Я выпрыгнул из поезда прочь,Чуть не ослеплен еловою мутовкой*.

Боец, я скрылся в куст, чтоб жить и мочь.Товарищ моему последовал примеру.Нас скрыла ель — при солнце ночь.

И мы, в деревья скрывшись, как в пещеру,Были угасших страхов пепелище.Мы уносили в правду веру.

А между тем рассудком нищиЗмеем пожирались вместо пищи.

1910