Приснись мне, убийца - Владимир Гриньков

Оставалась еще комната, где лежала мертвая старуха. Он начал осмотр, уже заметно нервничая, потому что время неумолимо бежало, а еще до наступления рассвета он должен был уйти из этой квартиры. Ничего по-прежнему он обнаружить не смог и вдруг подумал, что надо проверить матрац. Тот, который под старухой. Взял матрац за два конца, морщась, как при зубной боли, от одного только вида покойницы, и с силой рванул его на себя. Старушка оказалась совсем не тяжелой и в мгновение соскользнула с матраца на панцирную скрипучую сетку.

Он не ошибся. Все свое богатство старуха прикрывала собственным телом. Денег в матраце было не так уж много, зато оказалась пухлая пачка облигаций. Он знал, что все эти облигации просрочены, и оставил их, даже не притронувшись к ним.

Сухонькое старушечье тело лежало, скрюченное, на кровати. Он скользнул по нему взглядом и опять сморщился.

– Ты! – крикнули ему. – Послушай!

– А?! – в испуге закричал он.

– Послушай!

Он открыл наконец глаза. Над ним склонилась Вика.

– Что случилось, Олег?

Козлов ошалело осмотрелся. Он лежал на кровати в своей квартире, а перед ним стояла Вика. Она, наверное, так и вскочила, как была, неодетая, чтобы включить свет, и теперь прикрывалась простыней.

Лицо у Козлова было такое серое, будто его испачкали пеплом.

– О черт, – прохрипел он. – Не могу так больше!

Из его глаз катились слезы, но он этого не замечал.

Глава 7

Солнце заглядывало в окно. От яркого света Козлов щурился. Может быть, и не щурился вовсе, а хмурился – как знать. Вика деловито заваривала кофе. За все утро она не произнесла ни слова.

– Прости, я напугал тебя, наверное, – осторожно сказал Козлов.

Вика с шумом поставила чашки на стол, разлила в них кофе.

– Ты хотя бы можешь мне объяснить, что происходит? – Это были ее первые слова за утро.

– Я не знаю. Честное слово, не знаю. Я плохо сплю.

– Кошмары мучают?

– Да.

– И что тебе снится?

Козлов зябко повел плечами, потому что даже воспоминания о кошмарах были для него ужасны.

– Я не хочу говорить об этом.

– А я бы послушала, – заинтересовалась Вика.

– Я все время кого-то убиваю.

– Каждую ночь?

– Не каждую. Не часто. Но это повторялось уже несколько раз.

– И что ты видишь? Кровь?

– Да.

Козлова опять передернуло.

– Ты выпускаешь свою агрессивность таким образом, – предположила Вика.

– Ты так думаешь?

– Да. Ты по природе, наверное, очень агрессивен…

– Никогда такого за собой не замечал.

– И тем не менее. Агрессия там, внутри тебя. Очень глубоко, ты и сам о ней не знаешь, наверное. Вот так живешь и думаешь, что ангел и мухи обидеть не способен, и вдруг откуда-то из глубины…

– Не надо, – попросил Козлов.

Вика взглянула на него и замолчала.

– Я бы на твоем месте пошла к врачу, – сказала она после паузы.

– К какому врачу?

– К психиатру.

– Да ты что! – вскинулся Козлов. – Я, по-твоему, псих?

– Ну зачем же так сразу – псих? – пожала плечами Вика. – Понимаешь, у тебя разлад в душе. Что-то тебя тревожит. И кто тебе поможет, если не специалист?

– Они меня сразу в психи запишут. Потом не отмоешься. Это как клеймо на лоб. Бац – и на всю жизнь.

– Найди врача, который займется тобой анонимно.

Козлов вздохнул.

– Не хочу я ничего этого.

– Ты на себя посмотри, Олег. Выглядишь ужасно.

Он и сам прекрасно знал, как выглядит.

– Я все думал, что это кончится.

– Почему?

– Не знаю. Думал, что причина в одиночестве.

Он с ней и ночь провел не как с женщиной. Он искал защиты. Вика осторожно погладила Козлова по щеке.

– Хочешь, я поищу для тебя хорошего врача?

– Нет! – вскинулся Козлов. – Не надо ничего!

Вика опечаленно вздохнула:

– Ты как маленький ребенок.

А он и был маленьким ребенком. Испуганным и беззащитным.

– Как знаешь, – сказала Вика. – Я тебя неволить не стану.

Глава 8

Профессор Вольский имел внешность гнома. Розовощекое лицо, нос картошкой, клок седых волос на голове, только колпака для полного сходства не хватало. Он не умел быть строгим, и поэтому Козлов надеялся, что разговор о его ненаписанной диссертации дурного оборота не примет.

– Как успехи? – бодро спросил Вольский.

Он сидел в старом вытертом кресле и при появлении Козлова отложил в сторону потрепанный журнал. Водилась за ним слабость – читать старые журналы.

– Все у меня нормально, – в тон Вольскому отрапортовал Козлов, но без особого энтузиазма.

Вольский был его научным руководителем, и они встречались с ним раз в две недели – Козлов докладывал о том, что успел сделать, а профессор одаривал ученика ценными советами. Об успехах на этот раз Козлову нечего было доложить.

– Что пишут? – спросил он, кивнув на журнал.

Разговор о диссертации хотелось отодвинуть на потом.

– Интересная вещь, – развел руками Вольский. – Оказывается, цветок меняет свой запах после того, как его сорвут. Вот бы никогда не подумал.

Ему, наверное, и вправду это было интересно.

– Получается, что цветок умирает. Совсем как человек.

– Да, – сказал Козлов деревянным голосом. – Просто удивительно, как устроена природа.

В его голосе было что-то такое, что заставило профессора внимательнее посмотреть на собеседника.

– Ты сделал выборки по языковым пластам? – спросил Вольский. – Мы с тобой разговаривали об этом в прошлый раз.

– Нет, не сделал.

– Не успел?

– Не успел.

Но Вольский чувствовал, что дело совсем не в этом.

– Ты потерял темп в работе, Олег, – сказал он мягко.

Козлов промолчал.

– И дело даже не в том, что ты стал медленнее работать. Здесь совсем другое. У тебя пропал интерес.

– Его, может быть, и не было – этого интереса, – сказал с усилием Козлов.

– Вот как?

– Я не знаю, Дмитрий Николаевич. Но сейчас мне не работается. Совершенно.

– Тебя что-то тревожит?

– Да.

– Что именно?

– Не знаю.

– Ну, «не знаю»! – сказал Вольский и развел руками, давая понять, что он таких ответов не признает. – Причина всегда есть. Какой-то внешний раздражитель…

– Не совсем внешний…

Козлов провел по лицу ладонью, будто снимал паутину.

– Все из рук валится, и желания работать никакого.

– Ты болен?

– Нет. Здоровье в порядке – спасибо зарядке, – невесело усмехнулся Козлов.

– Значит, хандра?

– Значит, хандра, – охотно подтвердил Козлов.

– Вот что, милый мой. Придется об этом забыть. А лучшее лекарство – что?

– Что?

– Работа.

«Старый идиот, – подумал с неожиданным для самого себя ожесточением Козлов. – Ну что он говорит? Почему не хочет понять, что мне плохо?» Он понял, что напрасно стал плакаться в жилетку этому противному гному, и от этой мысли вконец озлобился.

– Работа тебя спасет, – сказал Вольский гнусавым голосом. – За тобой, значит, должок, еще с прошлого раза – по выборке слов. И, кроме этого, подготовишь к нашей следующей встрече…

Профессор оборвал фразу, потому что Козлов неожиданно поднялся со стула, на котором сидел, и медленно закружился по комнате, при этом он кистями рук делал в воздухе движения, какие обычно делают дети, изображая танец. По лицу Козлова блуждала улыбка, чем-то неуловимо отличающаяся от обычной улыбки нормального человека. Козлов сделал круг по комнате и остановился как раз напротив кресла, в котором сидел совершенно растерявшийся профессор.

– Я буду плясать и петь, Дмитрий Николаевич, делать все, что мне хочется – хочется, понимаете? – но не буду заниматься тем, к чему у меня не лежит душа.

У Вольского подрагивала нижняя губа. Он не понимал, что происходит.

– К черту все! – сказал Козлов мстительно. – Прощайте, Дмитрий Николаевич!

Вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Глава 9

В автобусе было много людей. Козлов едва сумел протиснуться к окну. Толкнул при этом старушку, она сделала замечание, но Козлов на нее так посмотрел, что она смешалась и затихла. За окном тянулись дома-близнецы. Они выглядывали из-за деревьев и рассматривали мрачного Козлова своими глазами-окнами.

Надо все поменять. Круто, в один миг. Он просто закис, такое бывает. И раньше случалось, но ведь проходило же в конце концов.

Автобус остановился на перекрестке. Женщина переходила через дорогу, толкая перед собой коляску. Пьяный на противоположной стороне улицы обнимал ствол дерева.

Говорят, что каждый человек – хозяин своей судьбы. А своим мыслям он хозяин? Откуда эти жуткие сны? Вика права, конечно, – его что-то тревожит. Может, возраст такой подошел? Перелом. Дошел до определенной точки, думал – вершина или хотя бы подступы к вершине, а оглянулся – болото вокруг, лягушки квакают, и никаких радостей. Вот и растерялся.

Остановка. Старушка, сделавшая Козлову замечание, вышла из автобуса и неловко заковыляла по тротуару, Козлов проводил ее беззлобным взглядом, пока она не скрылась за дверями магазина. Козлов поднял глаза и увидел вывеску над дверью: «Молоко». И у него сердце отчего-то сжалось, он смотрел широко раскрытыми глазами на эту вывеску, а автобус уже отправился от остановки, и стена дома, в котором располагался молочный магазин, поплыла за окном. Серая штукатурка, водосточные трубы, цветок в чьем-то окне. Этот дом был ему знаком.