Девочка из Ленинграда - Саадул Кануков

— Ну, вот и все. Больше не будем, да?

Светка кивнула.

— Рая, садись на табуретку. А ты, Света, сюда, ко мне.

Антонина Ивановна взяла цветы.

— Ах, какие красивые!

— Мама, это Раины, — пояснила Света.

— Я уже догадалась. Точно такие же Евгения Федоровна приносила в школу. Спасибо, Раечка. А как мама? Приехала? Вчера? Ну, очень хорошо.

— Она к вам непременно придет, — поспешила заверить Рая.

— Конечно, придет: мы с ней подруги со школьной скамьи, как вот вы со Светой.

Света не сводила глаз с матери. Не выпуская ее руки, спрашивала:

— Мама, тебе больно? Рана большая?

— Большая, дочка. Но, может быть, все обойдется… Как там наша Нелечка? Завтра пусть бабушка придет с нею.

— Хорошо, мама, — кивнула Света. По совету Евгении Федоровны она умолчала о болезни сестренки.

Антонина Ивановна смолкла: видимо, ей трудно было говорить. Немного отдохнув, она тихо сказала:

— Света! Ты уже большая. Может все случиться. Если меня… не будет… ты должна заменить нашей крошке… И бабушке…

— Мама!.. — вскричала Света. Глаза ее были полны слез. — Ты поправишься… поправишься!

— Да, да, дочка… Это я на всякий случай.

Подошла сестра, положила руки на плечи Светы:

— Девочка, пора. А то придет врач…

— Да, да, девочки, идите, — сказала Антонина Ивановна.

Света поцеловала мать, и подруги вышли из палаты.

Куда-то на юг…

От папы давно уже не было писем, но зато сегодня почтальон тетя Нюра принесла письмо от комиссара полка.

Это было даже не письмо — пакет, и тетя Нюра не опустила его в ящик, а вручила прямо в руки.

Он был адресован не маме, как до сих пор, а бабушке — Арине Павловне Дмитриевой. И адрес был написан не от руки, а на машинке.

Все были очень удивлены такой необычной корреспонденции.

Бабушка читала плохо: она училась всего один год в какой-то церковноприходской школе. Письмо она отдала маме.

Мама вскрыла пакет — в нем оказалась газета и записка. Почерк энергичный, стремительный. Мама очень волновалась, и казалось, читает не учительница, а какая-нибудь первоклассница: запиналась, повторяла одно и то же слово несколько раз.

Комиссар полка благодарил бабушку за то, что она вырастила и воспитала такого замечательного сына, то есть папу. Папа, оказывается, один из лучших снайперов полка, и у него на счету уже несколько десятков уничтоженных фашистов.

Более подробно, писал далее комиссар, бабушка прочтет о сыне во фронтовой газете, которую он посылает ей. А сейчас он желает бабушке доброго здоровья и долгих лет жизни. Обнимает ее, как сын.

Мама развернула газету, и все увидели папу. Он стоял около землянки. В руках — винтовка с оптическим прицелом. В заметке «Стрелок, не знающий промаха» военный корреспондент Игорь Упрямов рассказывал, как папа в одной перестрелке уничтожил трех вражеских снайперов, как фашисты охотились «за русским стрелком, не знающим промаха».

Оказывается, папа не просто снайпер, но еще и командир разведгруппы.

И письмо комиссара, и заметка в газете перечитывались несколько раз. Потом то и другое бабушка завернула в свой дорогой цветастый платок, который сохранила еще с девических лет, и положила в старинный кованый сундук, что стоял в ее спальне.

Потом этот необыкновенно радостный, волнующий день сменился томительными днями тревожных ожиданий. Ждали письма от самого папы, а письма все не было и не было. И бабушка часто доставала из своего заветного сундука драгоценный сверток, протягивала Рае письмо комиссара:

— На-ко прочти еще раз, внучка.

Рая читала. По щекам бабушки текли слезы.

Сегодня мама ушла в больницу навестить Антонину Ивановну. Обещала скоро вернуться, а пришла лишь под вечер. И такая взволнованная.

— Рая, — сказала она, — я задержалась в роно. Завтра мы уезжаем. Эвакуируемся.

— Куда, мама?!

— Пока неизвестно. Куда-то на юг. Поедем эшелоном. Много учителей поедет. С семьями.

Мама говорила коротко, отрывисто, будто отдавая приказ. Ее, Раю, всегда удивляло, как мама быстро может взять себя в руки. Вот только что очень волновалась, казалась даже растерянной. И вдруг — спокойная, деловитая. Голос ровный, глубокий и даже чуть властный.

Всю ночь готовились к отъезду. Надо было взять с собой только самое необходимое. Но и необходимого набиралось так много, что всего и не захватишь. Правда, утром заедет машина и увезет вещи на вокзал. Но как потом управишься со всем этим в дороге? И они снова и снова развязывали узлы, раскрывали чемоданы и откладывали лишнее.

Рая взяла себе в рюкзак белье, платьица, зимнюю шубку: ведь уж на носу осень, а там и зима не за горами. Хотя поедут на юг, но и там может стать холодно. А сейчас она наденет легкую куртку, вязаную шапочку и спортивные шаровары.

Папины вещи все целиком оставались дома. Только бронзового стрелка Рая украдкой сунула в чемодан. Но когда мать в очередной раз просматривала вещи, она сокрушенно всплеснула руками:

— Рая! Зачем это? В нем же целый килограмм! Вместо него лучше взять пару теплого белья.

— Мама! Но это же такая дорогая память для папы! Ну, я прошу тебя!

Евгения Федоровна посмотрела в умоляющие глаза дочери.

— Ну, хорошо… — сказала она и обратилась к Арине Павловне: — Мама, газету и письма комиссара ты взяла?

— Как же, Женечка, как же! Первым делом! — Она приложила руку к груди.

Сущая мука была с Вовкой. «Чапай» ни за что не хотел расставаться со всем своим боевым снаряжением. И пистолет хотел взять, и карабин, и жестяную пушку. И даже деревянного скакуна, впряженного в тачанку, не хотел оставлять.

Но мама была неумолима: разрешила взять только один пистолет, стреляющий палочкой с круглой резинкой на конце.

Закончили сборы далеко за полночь. Они с мамой легли спать в третьем часу, а бабушка совсем не ложилась. Она разбудила Раю в восемь часов утра: ей надо было сходить к Светке проститься.

Света хлопотала на кухне, варила манную кашу для сестренки, когда пришла Рая. Взглянув на подругу, она сразу поняла, что Рая пришла сказать что-то важное.

— Света… Мы… мы… мы уезжаем… — выдавила она. — Но я буду тебе писать. Ты только отвечай мне тогда. Вот тебе ключ от нашего почтового ящика: может, письма какие будут — перешлешь.

Света обняла подругу.

— Ой, Раечка, наверное, мы больше не увидимся.

— Ну что ты! Глупости! Как наши фашистов прогонят, мы снова вернемся в Ленинград. — Рая развязала бант на кофточке и протянула ленту подруге. — Возьми, а мне дай свою. Это клятва: никогда не забудем друг друга.

Девочки обменялись лентами. Рая поцеловала Свету и, не оглядываясь, торопливо вышла.

Машина пришла в половине одиннадцатого. Кузов ее был уже полон вещей, и они с трудом пристроили свои чемоданы и узлы.

Машина уехала.

Бабушка заперла двери. С минуту молча постояли у крыльца. Потом бабушка перекрестила дом, и отправились на вокзал.

Шли молча. Только Вовка все спрашивал:

— Мам! А далеко юг? А папа найдет нас?

На вокзале их встретил мамин начальник — заведующий роно Никанор Петрович Северов. На финской войне он потерял руку.

Никанор Петрович заглянул в записную книжку.

— Значит, так, Евгения Федоровна: ваш вагон — седьмой, пассажирский, поскольку вы с детьми. А вещицы ваши будут в последнем, в товарном. Прошу! — кивнул он на эшелон.

Вагон уже был полон людей, а полки завалены ручной кладью: узлами, рюкзаками, сумками.

— Евгения Федоровна! Прошу сюда! — окликнул маму какой-то седой старичок в очках с золотой оправой.

— А, Леонид Аполлонович! Здравствуйте! А не стесним вас?

— В тесноте — не в обиде!

Старичок был маминым сослуживцем, преподавателем математики. Он вышел в прошлом году на пенсию.

Мама и бабушка разместились рядом с Леонидом Аполлоновичем на поперечном сиденье, а Рая с Вовкой — на боковом, у прохода. Вовка сразу прильнул к окну…

Налет

Поезд шел на юг уже несколько дней. В вагоне было душно. Мучила жажда. Вовка в начале дороги почти не отрывался от окна, за которым пробегали леса, мелькали деревни, будки, сверкали под солнцем речушки, ручьи. Потом лес кончился и до самого горизонта не было видно ни деревца.

— Рай! А где же елки?

— Тут они не растут. Тут степь.

— Какая степь?

— Ну, такая… Ты же видишь какая: поля, поля, поля. И земля черная. Так и называется — чернозем.

Степь скоро наскучила Вовке, и он начал хныкать:

— Мам, когда будет юг?

— Скоро, сынок. Не надо ныть. Будь молодцом… Ты же у нас чапаевец, — с улыбкой добавила мама.

Вовка посмотрел исподлобья на Леонида Аполлоновича: старичок, видимо, был очень удивлен, что едет в одном вагоне с самим чапаевцем, и мальчик для пущей важности достал пистолет.