Ночь в Кэмп Дэвиде - Флетчер Нибел

Фигура у президента была стройная — ни живота, ни дряблых мускулов. Сохранять форму — входило в его кредо. Утром перед завтраком — десять минут яростных, укрепляющих физических упражнений, в полдень — обязательное плавание в бассейне Белого дома, и два раза в неделю при хорошей погоде — партия в гольф в клубе Горящего Дерева. Призыв к самосовершенствованию — таков был его предвыборный лозунг, и теперь у себя в Белом доме президент Холленбах старался вести жизнь, которая могла бы послужить примером для его сограждан. «Человек должен постоянно и во всём совершенствоваться, и в первую очередь — совершенствовать своё тело», — неустанно повторял президент.

Он первым нарушил молчание:

— Как вам понравился сегодняшний обед, Джим?

— Всё было грандиозно, Марк. Правда, скетч республиканцев получился, пожалуй, скучноватым, но зато скетчи в наш адрес были просто великолепны и действительно смешны. Они, конечно, прошлись по самым нашим уязвимым местам.

— Этот О’Мэлли оказался для них, безусловно, лакомым блюдом, — раздражённо бросил Холленбах. — И потом, безнаказанно поднимать на смех президента США нравится всякому. Все готовы свалить его, представься только случай.

— Ваша речь под конец обеда была просто потрясающа. И знаете почему? Потому что, разделавшись сначала с оппозицией, вы всю вторую половину речи посвятили самобичеванию.

— А как вам понравилось моё предложение подключаться ко всем телефонным разговорам в стране?

— Оно меня прямо как громом поразило, — усмехнулся Маквейг. Тут ему вдруг вспомнилось, как странно отреагировал на это предложение Сидней Карпер. — Впрочем, до многих это, по-видимому, так и не дошло, — добавил он. — Идея о подслушивании каждого разговора до того их потрясла, что они так и не поняли, что это всего лишь шутка.

— Но я вовсе не шутил, Джим, — тихо сказал Холленбах.

— То есть, как это не шутили? — уставился на него сенатор.

— О, конечно, когда я говорил о подслушивании республиканцев, я, разумеется, шутил… — поправился президент. — Но последнее время я много размышлял о том, что кривая преступности поднимается, и, поверьте мне, Джим, мы и впрямь должны принять радикальные меры. Доступ к каждому телефону дал бы ФБР и другим федеральным разведывательным органам сильнейшее оружие в борьбе с преступностью. А это, знаете, вполне осуществимо, если придать делу общегосударственный размах и поручить все монтажные работы Белл комьюникейшн систем.

— Не может быть, чтобы вы говорили серьёзно, мистер президент! — В голове сенатора пронеслись обрывки его собственных телефонных разговоров, и он вдруг подумал о Рите. — Боже милостивый, да ведь это же будет настоящее полицейское государство! И так личных тайн почти не осталось.

— Наоборот, я отношусь к этому как нельзя более серьёзно. Само собой, осуществлять такое мероприятие нам придётся очень осмотрительно, с большими предосторожностями. Но ни одному добропорядочному американцу опасаться тут нечего! Ведь охотиться мы, собственно, будем за хулиганами, ворами, торговцами наркотиками и главарями преступных синдикатов! Такое автоматическое подслушивание всех переговоров, да плюс ещё к этому вычислительнозапоминающая электронная аппаратура, которая сортировала и систематизировала бы все эти разговоры по специальным каталогам, — всё это сбросило бы их со счетов.

Маквейг стоял как оглушённый, тщетно стараясь отыскать хоть какие-нибудь слова для ответа. Он думал, что хорошо знает президента и может без труда угадывать направление его политической мысли, но последнее предложение Холленбаха грянуло как гром среди ясного неба, как гигантский камень, что сваливается во время циклона на шоссе и перекрывает давно знакомый вам путь.

— Мистер президент, — медленно произнёс он. — Я отнюдь не фанатический поборник гражданских свобод, но смысл нашей демократии мне ясен. То, что вы предлагаете, в плохих руках может оказаться страшным оружием. Кто поручится за человека, который может оказаться вашим преемником? И потом, не забудьте о политических пересудах, которые вызвало бы подобное предложение. Да оно просто погубило бы вас на нынешних осенних выборах!

Президент упрямо стиснул челюсти и нетерпеливо махнул рукой, давая понять, что не желает больше спорить на эту тему.

— Все новые идеи неизбежно связаны с риском, — сказал он. — И это меня не пугает. Впрочем, довольно об этом. Я бы хотел поговорить с вами кое о чём поважней.

Холленбах поставил пустой стакан на каминную полку и сильно прижал друг к другу концы пальцев обеих рук, Такие упражнения были важной частью его лозунга о физическом самосовершенствовании. Очень часто, сидя на какой-нибудь конференции, он начинал вдруг с силой сгибать кончики пальцев на ногах, вдавливая их в подмётки ботинок. А то прижимал локти к спинке стула, укрепляя тем самым бицепсы и грудные мускулы. Такая гимнастика проходила обычно незамеченной, с друзьями же он и не старался скрыть эти упражнения, тоже и теперь, в два часа ночи. Кивком головы президент указал Маквейгу на длинный диван, обитый белой материей, перед которым находилось широкое окно. Присев в углу дивана, он повернулся вполоборота к сенатору, усевшемуся на другом конце дивана, и сказал:

— Давайте поговорим теперь о деле, Джим. Эти корреспонденты в Гридироне обошлись с О’Мэлли по меньшей мере благородно. Они не использовали и половины своих возможностей. Наверное, пожалели его по принципу — лежачего не бьют. Но мы-то с вами хорошо знаем, что на осенних выборах республиканцы нам этого не спустят. И я просто не потерплю, чтобы фамилия О’Мэлли снова была напечатана рядом с моей на одном бюллетене.

Это заявление Холленбаха о его намерении относительно теперешнего вице-президента не явилось для Маквейга сюрпризом, хотя президент впервые заговорил об этом так открыто. Лидеры демократической партии не сомневались, что заявление президента о том, что О’Мэлли не будет его сокандидатом на осенней выборной кампании, было лишь вопросом времени. Когда сенатор-республиканец Брайс Робинсон затеял одностороннее расследование дела о строительстве городской спортивной арены в память покойного президента Кеннеди, выяснилось, что рыльце у вице-президента О’Мэлли сильно в пушку. Этот Робинсон, который рыскал повсюду как волк, подкарауливающий овечье стадо, обнаружил, что в контракте на строительство спортивной арены не обошлось без знакомств и влиятельных связей. Это не был случай открытого взяточничества. Ни подкупа, ни таинственным образом распухших банковских счетов никто не обнаружил. Скорее это был классический пример того, какого влияния могут добиться некоторые бизнесмены за деньги, жертвуемые ими на предвыборные кампании. Когда четыре года назад О’Мэлли и Холленбах остались основными кандидатами на пост президента США от демократической партии, один подрядчик, некий Жилинский, внёс в фонд предвыборной кампании значительную сумму денег. Жилинский, известный питсбургский демократ, был весьма заметной фигурой на всех партийных съездах. Роль О’Мэлли в этой нашумевшей истории не была особенно грязной. Он просто представил Жилинского председателю комиссии по делам искусств и потом звонил тому несколько раз, напоминая о своей просьбе заключить контракт с Жилинским. Если бы сам О’Мэлли не сделал из этого дела тайны, если бы тот год не был годом президентских выборов и если бы строительство стадиона не посвящалось памяти убитого президента, то после обычной сенатской перепалки инцидент этот, возможно, скоро бы забылся. Но год был выборным, стадион строили в память Кеннеди, а О’Мэлли не спешил с признаниями.